Слуги и снег - Мердок Айрис 5 стр.


Перебирают вещи, игриво прикидывают, что Марине к лицу. МАРИНА шалеет от счастья. ФРЕДЕРИК размахивает нижним бельем, нацепляет на себя шляпки, жеманничает, семенит, изображая женщину.

Ну же, дорогуша, примерь.

МАРИНА. Ой, да как это – при тебе?

ФРЕДЕРИК. Не бойся, отвернусь!

Он, конечно, подглядывает, но сгорающую от нетерпения Марину это нимало не смущает, она напяливает платье. И – преображается.

О-го! Madame la Marquise, смею ли просить вас на первый вальс?

МАРИНА. Не умею я вальс…

ФРЕДЕРИК (хватает ее и напевает в ритме вальса). А вальсировать на-до так. И – вот так, и – вот так, и – видишь вальс – это о-чень про-о-о-о…

МАРИНА (вырывается). Пусти, ну пожалуйста! Я так хочу показать это платье одному человеку! Я сейчас…

ФРЕДЕРИК. Соперник! Учти, я ревнив! Я за себя не отвечаю!

МАРИНА, хохоча, увертывается от его объятий и убегает. ФРЕДЕРИК бросается следом.

Смутно виден буфет, дверцы закрыты. Вбегает смеющаяся МАРИНА, оглядывается через плечо назад. В середине сцены сталкивается с МАКСИМОМ. Он хватает ее за запястье и выволакивает на авансцену.

МАКСИМ. Ты куда это?

Вбегает ФРЕДЕРИК, МАКСИМ бросает на него испепеляющий взгляд. ФРЕДЕРИК удаляется, изображая крайнюю степень испуга и отчаяния.

Нда, матушка. Так куда ты спешила?

МАРИНА. Никуда.

МАКСИМ. С лакеем резвилась. Нацепила на себя что-то несусветное. Да, еще к цыгану спешила – покрасоваться.

МАРИНА. Нет, все не так! А платье красивое!

МАКСИМ. Продалась за шелковое платье! Ты ведь была здесь хозяйкой! А теперь эта женщина хочет сделать из тебя девочку на побегушках, а ты и рада!

МАРИНА. Она очень добра.

МАКСИМ. Как ты не понимаешь? Она же знает, что ты была тут не последним человеком. Ни одна женщина не станет терпеть соперниц. Она хочет втоптать тебя в грязь! Ты шла к цыгану?

МАРИНА. Показать ему платье…

МАКСИМ. Мам, ты как ребенок! Но дети порой играют в опасные игры! Цыган увивается за тобой, верно? И брешет напропалую – сказки тебе красивые рассказывает.

МАРИНА. Он рассказывает о цыганской жизни. Говорит, у них там женщины мужчинам ровня.

МАКСИМ. Женщины мужчинам нигде не ровня. А цыганка так и вовсе вещь – вроде седла или кибитки.

МАРИНА. Говорит, жизнь у них счастливая, беззаботная, как у божьих тварей…

МАКСИМ. У животных никакого счастья нет, одни заботы. Они живут в постоянном голоде и постоянном страхе.

МАРИНА. Патрис говорит, у цыган простор и вольная воля…

МАКСИМ. Врет он все. В таборе правит кулак и прав тот, кто силен. Там, где нет законов и всем, как ты говоришь, вольная воля, люди превращаются в свиней. Их свобода – это война. Там каждый воюет за себя, против всех, жизни они проживают жалкие, скотские. И дохнут рано. Мама, милая, не ходи к цыгану. Иди лучше к Питеру Джеку. Если уж непременно надо показать платье – покажи ему. Тут у нас нет особого веселья и жизнь устроена достаточно нелепо. Но ведь устроена! Поверь, по закону жить всегда лучше. Выйдешь за Питера Джека – будешь верной женой. А с цыганом этим – одна дорога, в шлюхи. Ты уж и так на полпути… Знала б, как стыдно мне за тебя! Как повязал меня этот стыд – по рукам и ногам. В тебе моя слабость! Если б не ты, я повел бы себя иначе, был бы смел и силен – тогда, в те годы. Да ладно, прошлого не воротишь. Только не поддавайся, не позволяй этой женщине из тебя игрушку делать. Ну не надо, не плачь. Я не хотел тебя обидеть. Ну, пойдем к Питеру Джеку. Пойдем, мама.

В ы х о д я т.

Высвечивается буфет. Дверцы раскрыты. ПАТРИС приподнял половицу возле буфета и кормит сыром свою приятельницу – крысу.

ПАТРИС. Никтошеньки меня не боится. Даже крысы за своего держат. Верно, старушка? Твоя правда, оба мы воры. Только мне надо быть поумнее, а то ты больно прожорлива. Того и гляди пальцы мне отгрызешь вместе с сыром… Вот живешь ты в своем доме, под половицами, а мы в своем живем-поживаем, вокруг тебя. Мы считаем, что ты расплодилась не в меру. А ты, может, тоже считаешь, что нас развелось чересчур много. Ты крыса для нас, а мы – для тебя. Всяк по-своему шебуршится. И вреда-то от тебя, подружка, почитай, никакого. Не обеднеют люди от той малости, что ты стибришь. Ан нет. Потравить вздумали. Так что скоро тебе, милая, конец. Подохнешь, сгниешь, а я по тебе слезу уроню. Да и по себе заодно. Я ведь тоже когда-нибудь подохну в своей крысиной норе. Нажрусь своей собственной жизни – и отравлюсь… Не придет она, крысонька. Обещала. Не пришла. Значит, не придет. Другого в мужья себе выберет. А? Скажи-ка, морда ненасытная, любила ты кого-нибудь, когда была молода и стройна! Эй! Эге… Пальцы пожалей, живоглотка! Бедная моя крысонька. Всех нас ждет один конец, на всех хватит яду.

Входит отец АМБРОУЗ, ведя за руку плачущего МИКИ. Мальчик наряжен в пажеский костюм.

АМБРОУЗ. Не плачь, Мики. Ну что ты плачешь?

МИКИ. Она меня любила. А теперь разлюбила.

АМБРОУЗ. Не плачь, снова полюбит.

МИКИ. Я хочу, чтоб хорошая госпожа меня любила.

ПАТРИС. Все хотят. Куда это тебя занесло, преподобный?

АМБРОУЗ. Уйду сейчас, уйду. Мики вот домой привел.

ПАТРИС. Хорош дом. Парень, у тебя, я вижу, обновки?

МИКИ. Я теперь не знаю, кто я.

АМБРОУЗ. Господь знает.

МИКИ. Никто меня не любит.

АМБРОУЗ. Господь любит.

ПАТРИС. Зачем ребенку-то врешь? Нету твоего Бога, сам знаешь. По глазам вижу, знаешь. Гляжу я в твои глаза, преподобный, и что же? Смертный ужас, и ничего кроме.

АМБРОУЗ. Я гляжу в твои глаза, цыган, и что же?

ПАТРИС. Солнце, небеса да ветерки шальные на приволье гуляют.

АМБРОУЗ. Пустота в них, кромешная пустота.

ПАТРИС. Все лучше, чем твои враки. Не верь ему, МИКИ. Никому не верь, кто законы и правила выдумывает. И любви не жди. На любовь ни у кого права нету.

АМБРОУЗ. Я не обещал ему людской любви.

ПАТРИС. Ждать божьей любви – пособлять тиранам и деспотам. Так вот, Бог твой мертв, да и божки что помельче потихоньку помирают. А ты, преподобный, терзаешь себе сердце, оттого что память гложет. Вроде – добра всю жизнь хотел, вроде – творил его, добро-то, по мере сил. А вышло, что всю жизнь тиранам пособлял.

АМБРОУЗ. Лучше ребенка спать уложи.

ПАТРИС. Никогда твоему богу не поклонюсь. А тебе – поклонюсь, потому как печаль твоя правильная и ужас в глазах светится.

К л а н я е т с я.

МИКИ. Патрис…

АМБРОУЗ. Спокойной ночи.

Отходит, но остается смутно виден в глубине сцены: на коленях, перебирает четки.

МИКИ. Патрис…

ПАТРИС. Что, утеныш мой, что?

МИКИ. Я не знаю, кто я. Вдруг проснусь утром, и я буду уже не я, а другой. И никто не узнает, и сам я тоже…

ПАТРИС. А какая разница, если ты и прежде не знал? Может, мы каждое утро просыпаемся кем-то новым. Я вот собой никогда не дорожил, проснусь иным, – не заплачу.

МИКИ. Патрис, я только тебя, одного из всех, не боюсь. И так скучаю, когда ты летом уходишь. Ты ведь вернешься? Ты всегда возвращаешься?

Во время разговора ПАТРИС стелет Мики постель на верхней полке буфета.

ПАТРИС. Мики, пора на боковую.

МИКИ. А если ты не вернешься, как тебя искать?

ПАТРИС. Никак. Цыгана не выследить, табор без провожатого не найти.

МИКИ. Патрис…

ПАТРИС. Снимай-ка свой шикарный наряд. Повесить надо, чтобы не помялся. Вот так.

МИКИ. Патрис, можно я сегодня с тобой лягу? Наверху так холодно, страшно и мне все время чудится, будто ты ушел.

ПАТРИС. Ладно уж, ложись.

МИКИ. Я наверху сплю только из-за крыс. Боюсь я их.

ПАТРИС. Скоро их не будет. Ложись.

МИКИ. Не засну я, Патрис, чую, что не засну. Расскажи что-нибудь. Расскажи, как мы вместе к цыганам, на вольную волю уйдем.

ПАТРИС. Соберем мы с тобой пожитки и так вдвоем, в сумерки, и выйдем. Тут полная луна колесом выкатится, а мы идем по дороге, идем себе и идем, в темноту, все дальше, дальше, дальше…

МИКИ засыпает на руках у Патриса. Буфет теряется во тьме.

Освещается другая часть сцены – отец АМБРОУЗ все еще на коленях. Он к чему-то прислонился и, похоже, спит. Входит БАЗИЛЬ.

БАЗИЛЬ. О, святой отец, доброе утро. Я разбудил вас? Простите великодушно. Так прямо и заснули на коленях? Давайте-ка я вам встать помогу. Неужели всю ночь на коленях простояли?

АМБРОУЗ. Хоть всю жизнь на коленях простою – грехов моих не искупить.

БАЗИЛЬ. Вот еще, глупости. Нет у вас грехов. Просто все монахи склонны к самоистязанию. Может, это и неплохо, но в меру. Глядите. Проект новой церкви.

Разворачивает чертежи.

АМБРОУЗ. Новая церковь не понадобится, ваша милость. Преемника у меня не будет. Я, Бог даст, скоро умру, и эти люди тут же снова обратятся к идолопоклонству. Оно куда более сообразно их натуре, чем та вера, которую я нес им на словах, но не смог преподать на деле.

БАЗИЛЬ. Да вы в меланхолии! Нет уж, церковь нам нужна непременно. Для меня религия – чистый символ, но она все равно важна, она несет этическое начало. Придает всему земному некую высокую торжественность. Кстати, когда вы сможете обвенчать Марину с Питером Джеком?

АМБРОУЗ. Когда пожелаете, сын мой. Для церемонии все готово.

БАЗИЛЬ. Ну, допустим, послезавтра. Это не слишком скоро?

АМБРОУЗ. Отчего же. Обвенчаем послезавтра.

БАЗИЛЬ. Мне отчего-то кажется, что эту свадьбу надо сыграть как можно скорее, разом отпраздновать и наш приезд и свадьбу, связать их. Я сам буду посаженым отцом. Вообще я исповедую самые широкие взгляды, но устои, традиции необходимы. Этот брак символичен. Прошлое уходит в небытие безвозвратно.

АМБРОУЗ. Взгляните в окно, сын мой.

БАЗИЛЬ. Питер говорит, вроде погода меняется. Обещает чуть ли не солнце. Господин Грюндих тут же уедет, как установится санная погода.

АМБРОУЗ. Что там, за окном?

БАЗИЛЬ. Двор, конюшня, амбар, шпиль вашей развалюхи церкви. А дальше лес. И снег кругом.

АМБРОУЗ. Что еще?

БАЗИЛЬ. Надгробный камень на отцовской могиле. Он его сам вытесал. Такой огромный камень, даже сейчас из-под снега торчит.

АМБРОУЗ. Вы побывали уже на могиле отца?

БАЗИЛЬ. Нет.

АМБРОУЗ. Надо сходить.

БАЗИЛЬ. У меня нет отца. Вы будете мне отцом. Добрым и хорошим.

АМБРОУЗ. На мне слишком много грехов, я стар, я гнусь под их бременем и скоро умру. Уж кому-кому, а вам в отцы я никак не гожусь. Я же тут приживал, вы меня кормите и поите, обуваете-одеваете… Отцу вашему я хоть как-то служил: он исповедовался, облегчал свою душу.

БАЗИЛЬ. Да-да, я понимаю.

АМБРОУЗ. Сходите на могилу, сын мой.

БАЗИЛЬ. Нет. Пускай один гниет. Я вас шокирую?

АМБРОУЗ. Нет. Но прошлое никуда не уходит. Оно даже иногда превращается… в будущее.

БАЗИЛЬ. Пускай гниет!

Спальня. Повсюду одежда. Шкатулка с драгоценностями Орианы открыта, там и сям валяются бусы и браслеты. ОРИАНА, МАРИНА, МИКИ и ХАНС ДЖОЗЕФ. МАРИНА наливает шампанское.

ХАНС ДЖОЗЕФ (на коленях). Везде смотрел, ваша милость, клянусь! И ведь был в доме перец, сам знаю, что был, а где искать, ума не приложу. Испарился он, что ли?..

ОРИАНА. Еще поищи. Я очень недовольна. Совершенно варварское место. Мне не извинения твои нужны, а перец. Пока не найдешь, не возвращайся.

Машет рукой, чтоб он ушел.

ХАНС ДЖОЗЕФ выходит, обиженно ворча.

Еще!

МАРИНА наливает ей еще шампанского.

А где же мальчишка?

На плечи Мики уже накинута шаль. ОРИАНА и МАРИНА, смеясь, надевают на него бусы и шляпку.

Теперь ходи маленькими шажочками и делай реверанс. Ну же! Ты что, притвориться не можешь? В шарады никогда не играл? Неужели ты никогда не воображал, будто ты – это не ты, а кто-то другой? Дитя не умеет играть!

ОРИАНА с МАРИНОЙ хохочут. МИКИ начинает рыдать.

Боже, боже, что мы наделали! Перестань! Мики! Это игра, понимаешь? Ну, хватит, улыбнись. Посиди там, в углу, пока не станешь пай-мальчиком. Еще шампанского!

МАРИНА тем временем восхищенно роется в драгоценностях. Примеряет бриллиантовое кольцо. За последующими событиями она забывает его снять.

Что это?

Слышна далекая скрипка – цыганская мелодия.

МАРИНА. Патрис играет, ваша милость. Скрипка у него прямо сама поет. Вон, во двор вышел. Верно, погода переменится.

ОРИАНА. Цыган. Прямо под окном!

Они выглядывают.

Марина, ты. ведь никогда не слышала настоящей музыки, правда? А он неплохо играет. Весьма и весьма…

МАРИНА. Патрис чудно играет!

ОРИАНА. Он сказал, будто прочел что-то по моей руке. Надо расспросить… Пожалуй, я приближу его к себе. Даже пошлю учиться в консерваторию. Он будет моим придворным скрипачом. Вот прибудет наконец рояль, и мы с ним станем играть дуэты. Да, он определенно музыкален. Восхитительно чистый тон. Интересно, сам-то он знает себе цену? Я скажу ему! Пойди, позови цыгана! Госпожа и цыган. Есть такая песня. Мы закажем для него особый костюм… Он в меня влюбится…

П о е т.

"Ее позвала кочевая звезда и смуглый цыган оборванец, о-о-о..".

МАРИНА. Его сердце уже занято, ваша милость.

ОРИАНА. Что значит – занято?

МАРИНА. Патрис любит меня, ваша милость.

ОРИАНА. Но ты же выходишь за Питера Джека!

МАРИНА очень расстроена. ОРИАНА иронична, нарочито весела и явно пьяна. Продолжает мурлыкать цыганский мотив.

МАРИНА. Не знаю, ваша милость, может, и не выйду я за Питера…

ОРИАНА. Но ведь все уже решено.

Входит БАЗИЛЬ.

БАЗИЛЬ. Здравствуй, дорогая. А, Марина, ты-то мне и нужна. Я хотел первым сообщить тебе замечательную новость. Твоя свадьба с Питером Джеком послезавтра.

МАРИНА начинает рыдать.

Марина, что с тобой! Мариночка…

МАРИНА. Простите…

ОРИАНА. Пусть уйдет куда-нибудь. Мне этот рев на нервы действует.

МАРИНА убегает.

БАЗИЛЬ. Но что случилось?

ОРИАНА. Я попросила ее привести сюда цыгана, хотела послушать, как он играет.

БАЗИЛЬ. Сюда? Цыган в спальне? Ориана, это немыслимо!

ОРИАНА. В некоторых вопросах я куда демократичней, чем ты.

БАЗИЛЬ. Но почему она заплакала?

ОРИАНА. Влюблена в цыгана!

БАЗИЛЬ. Не может быть.

ОРИАНА. Она охотница. Ей нужны все мужчины до единого.

БАЗИЛЬ. Бедняжке тяжко пришлось – при жизни отца.

ОРИАНА. Чушь! Она наслаждалась. Ей безумно нравилось. Не удивлюсь, если она сама его совратила.

БАЗИЛЬ. Ни одна женщина не стала бы жить с моим отцом по доброй воле.

ОРИАНА. Почему? Он был очень привлекательным мужчиной. Страшный человек, но женщины любят трепетать. Меня он волновал – как мужчина.. И я его волновала, я знаю.

БАЗИЛЬ. Ориана, что ты несешь!

Замечает МИКИ.

Боже правый, это еще кто?

ОРИАНА. Я и забыла про мальчишку.

БАЗИЛЬ. Снимай все немедленно. Ты парень, а не цирковая собачонка! Поди прочь.

МИКИ выходит.

Мальчик слышал все, что ты говорила.

ОРИАНА. Подумаешь.

БАЗИЛЬ. Ты не должна так забавляться. Нам надо беречь свое достоинство.

ОРИАНА. Нет у нас никакого достоинства.

БАЗИЛЬ. Ты перепила шампанского!

ОРИАНА. Ты все всегда портишь. Знал ведь, что я не хочу ехать, – заставил! А я не могу здесь вести себя естественно, я потерялась, понимаешь? В городе я знала, кто я и что я. А здесь все смешалось, перепуталось… Ужасно. У меня так мало осталось своего, а ты и это отнимаешь да еще слуг против меня настраиваешь. Ты обманщик, вот ты кто. Ты лишил меня собственной жизни, самой себя лишил!

С л е з ы.

БАЗИЛЬ. Ориана, дорогая, прости…

ОРИАНА. И ты, Базиль, прости. Я постараюсь, я наберусь отваги, стану тебе помогать. Сейчас-то от меня никакого толку, но, пойми, нервы на пределе, я все время боюсь, тут, в доме, витает что-то страшное, о чем мы еще не знаем.

БАЗИЛЬ. Бояться нечего. Ну, будет, будет… Мы ведь должны поддерживать друг друга, помогать…

ОРИАНА. Что это за звуки?

П р и с л у ш и в а е т с я.

БАЗИЛЬ. Наверно, волки. Они иногда забредают зимой.

ОРИАНА. Волки!

Слушают далекий жуткий вой.

Буфет. ПАТРИС и МАРИНА. МАРИНА всхлипывает.

ПАТРИС. Сердце мое, если уж нам судьба уйти, так сейчас.

МАРИНА. Прямо сейчас, сию минуту?

ПАТРИС. Да.

МАРИНА. Не могу я так…

ПАТРИС. Надо. Луна на небе. Ночка ясная. До утра нас не хватятся, а утром уж ищи-свищи. А останешься – они тебя утром живьем, съедят. Марина, нам удача выпала – последняя, другой не будет. Надо на волю вырваться. Ну же, смелее, сердце Мое, королева моя!..

МАРИНА. Не хочу я к ней в прислуги… в рабыни… Максим-то прав был. Растопчет она меня. Его милости я всегда услужить готова, он настоящий господин, я за него и жизнь положу. А она мне не хозяйка.

ПАТРИС. Ладно, Марина, коли есть еще слезы – наплачься вволю и пойдем. Ты же в силки угодила, пташка. Хоть вырваться успей!

МАРИНА. Еще Питер бедный… Я же люблю его. Не могу я его бросить. Он меня еще шестилетнюю полюбил.

ПАТРИС. Питера ты жалеешь. А любишь – меня. Ну, Марина, признайся, скажи правду хоть раз. Верно говорю?

МАРИНА. Верно…

ПАТРИС. Ну вот и славно, и вытри слезы. Идти пора. Пойдем через лес, напрямик, я тропу знаю. Марина, сердце мое, луна сияет. Воздух прозрачный, на сто миль окрест видно. Наст крепкий. Все одно к одному – это знак! Ты уходишь со мной, навсегда.

МАРИНА. Я никогда еще нигде не бывала. Даже за рекой.

ПАТРИС. Хочешь рабыней всю жизнь прожить? Хочешь со мной навек проститься?

МАРИНА. Патрис…

ПАТРИС. Ты что же, вообразила, что я вернусь, если ты за Питера замуж выскочишь? Да я в день свадьбы уйду, и поминай как звали.

МАРИНА. Нас кто-нибудь заметит.

ПАТРИС. Не заметит. Через конюшню пройдем. Я в последнем, пустом, стойле засов подпилил. Два коня наготове. Я и вещи собрал. Ну же, одевайся.

Марина неуверенно надевает сапоги, шубу. Патрис уже в дорожной одежде.

МАРИНА. Нас поймают.

ПАТРИС. Не поймают.

МАРИНА. Волки кругом рыщут.

ПАТРИС. Волк цыгану товарищ.

МАРИНА. Ой!

ПАТРИС. Что такое?

МАРИНА. У меня же кольцо осталось! Кольцо ее милости, бриллиантовое. Ой, бедная я, бедная! Надела-то всего на минутку, а снять забыла. Ой, что делать-то? Куда положить? Патрис! Бриллиантовое кольцо ее милости… Ой, как же быть?

Стягивает кольцо с пальца, мечется, желая от него как-нибудь избавиться.

ПАТРИС. Дай взгляну. Дай-ка сюда. Обычно это не моя пожива…

МАРИНА. Патрис, нельзя!

ПАТРИС. Можно. Это твое приданое.

МАРИНА. Но это воровство!

ПАТРИС. Сердце мое, мы покидаем мир, где есть свое и чужое, покидаем навсегда.

Пытается надеть ей кольцо, она отдергивает руку.

Ладно, сам надену. На мизинец влезет. И последнее, Марина. Сними-ка это.

Снимает с нее крест. Она неохотно подчиняется.

МАРИНА. Только не выбрасывай.

ПАТРИС. Не буду. Пускай тут живет. На моем месте.

Вешает крест внутри буфета.

Дай поцелую тебя, моя цыганка, королева моя! В последний раз здесь поцелую!.. Пошли.

Тихонько крадутся к двери.

Назад Дальше