Попытавшись вынуть из камина осколки, Леонард порезался и вновь помянул черта. На рамку капнула кровь, потом еще, и оставшаяся без стекла фотография оказалась испачканной. Теперь Леонард выругался с большим чувством и бросился на кухню, где сунул руки в воду. Кухня была такого же размера, что и гостиная, хотя она же была одновременно и спальней. Таков был его дом. Он снимал квартиру с мебелью: из всех предметов обстановки ему не принадлежал ни один за исключением фотографии в рамке, амуров и книг.
- Черт, черт, проклятье! - бормотал он, вставляя и другие подобные слова, слышанные от людей постарше. Потом поднес руку ко лбу и сказал: "Провались все к черту…", - но в этой фразе прозвучал уже совсем иной смысл. Взяв себя в руки, он выпил немного черного чая, сохранившегося, потому что его не заметили, на верхней полке, и проглотил несколько пыльных крошек кекса. Затем вернулся в гостиную, снова уселся в кресло и начал читать том Рёскина.
В семи милях к северу от Венеции…
Как совершенно начало его знаменитой главы! Как превосходна способность автора к назиданию и к поэзии! Богатый человек говорит с нами из своей гондолы.
В семи милях к северу от Венеции песчаные отмели, ближе к городу чуть поднимающиеся над отметкой самой низкой точки отлива, постепенно достигают более высокого уровня и, наконец, соединяются в поля соленых зыбунов, которые вырастают то здесь, то там в виде бесформенных кочек, пронизанные тонкими ручейками морской воды.
Леонард пытался создавать свой стиль, опираясь на Рёскина: для него это был величайший мастер английской прозы. Он упорно читал дальше, время от времени делая пометки.
Давайте немного остановимся на каждой из данных характеристик по порядку, и, во-первых (ибо о колоннах уже было сказано достаточно), на том, что весьма типично для этой церкви, - на ее освещенности.
Можно ли что-нибудь почерпнуть из этого великолепного предложения? Мог ли он использовать его для своих будничных нужд? Мог ли он ввести его с некоторыми изменениями в следующее письмо брату, чтецу из мирян англиканской церкви? Например:
Давай немного остановимся на каждой из данных характеристик по порядку, и, во-первых (ибо об отсутствии вентиляции уже было сказано достаточно), на том, что очень типично для этой квартиры - на ее сумеречности.
Что-то подсказывало ему, что такие изменения не годятся, и это что-то, если бы он догадался, был сам дух английской прозы. "Моя квартира темная и к тому же душная". Вот это подошло бы.
А голос в гондоле звучно и мелодично пел о Старании и Самопожертвовании, наполненный ощущением высшей цели, красоты, даже сочувствия и любви к человеку, однако каким-то образом избегая всего того, что было важным и неизбежным в жизни Леонарда. Потому что это был голос человека, который никогда не был голоден и грязен, а следовательно, и не понимал, что такое голод и грязь.
Леонард слушал его с благоговением. Он чувствовал, что приверженность голосу приносит ему пользу, что, если он не отступится от Рёскина, концертов в Куинс-Холле и некоторых картин Уоттса, настанет день, когда он вынырнет из серого омута и увидит мир. Он верил во внезапное преображение - идея, возможно, правильная и для незрелого сознания особенно привлекательная. Она образует основу популярнейшей религии: в сфере предпринимательства она доминирует на фондовой бирже, становясь той "чуточкой везения", которой объясняются все успехи и неудачи. "Была бы у меня хоть чуточка везения, все пошло бы как по маслу… У него роскошный дом в Стрэтеме и "фиат" на двадцать лошадиных сил, но он, знаете ли, вообще везунчик… Простите, что жена опоздала, но ей вечно не везет - поезда уходят из-под носа". Леонард был выше таких людей: верил, что необходимо прилагать усилия и неуклонно подготавливать желаемые изменения, - но о культурном наследии, которому свойственно постепенно разрастаться, не имел ни малейшего представления: надеялся прийти к Культуре в одночасье, как возрожденцы надеются прийти к Христу. Эти сестрицы Шлегель пришли к ней, получили желаемое, овладели Культурой в полной мере - раз и навсегда. А у него между тем квартира темная и к тому же душная.
Через минуту на лестнице послышался шум. Леонард сунул визитную карточку Маргарет между страницами Рёскина и открыл дверь. Вошла женщина, о которой проще всего было бы сказать, что респектабельность ей не свойственна. Вид у нее был ошеломляющий. Казалось, она вся состоит из веревочек и шнурков - ленточек, цепочек, бус, которые звякали и запутывались, - да еще из небесно-голубых перьев боа, намотанного на шею, со свисающими неровными концами. На торчащей голой шее виднелись два ряда жемчужин, руки были обнажены по локоть, но сквозь дешевое кружево можно было разглядеть и плечи. Ее украшенная цветами шляпка напоминала покрытые фланелью корзинки для овощей, которые мы в детстве засевали горчицей и кресс-салатом, - семена кое-где прорастали, а кое-где нет. Шляпку женщина носила на затылке. Что касается волос, точнее сказать, отдельных прядей, то их описать непросто. Одна конфигурация располагалась сзади в виде толстой подушки, а другая, которой досталась менее сложная роль, обрамляла кудряшками лоб. Лицо - лицо не имеет значения. Оно было то же, что и на фотографии, но выглядело старше, а зубы не были столь многочисленными, как предположил фотограф, и уж точно не такими белыми. Да, Джеки миновала пору своего расцвета, каким бы ни был этот расцвет. Быстрее, чем большинство женщин, она приближалась к бесцветному периоду своей жизни, что подтверждал и ее взгляд.
- Хо-хо! - воодушевленно приветствовал это существо Леонард, помогая ему снять боа.
- Хо-хо! - ответила Джеки хриплым голосом.
- Уходила? - спросил он.
Вопрос мог бы показаться излишним, но таковым не был, потому что дама ответила:
- Нет, - а потом добавила: - Ох как я устала.
- Ты устала?
- А?
- Я устал, - сказал Леонард, вешая боа.
- О, Лен, я так устала.
- Я ходил на тот концерт классической музыки, о котором тебе говорил, - сказал он.
- Что-что?
- Я вернулся, как только он закончился.
- Кто-нибудь к нам заходил? - спросила Джеки.
- Я никого не видел. На улице я встретил мистера Канингема, и мы перекинулись парой фраз.
- Что? Ты про мистера Канингема?
- Да.
- A-а! Ты хочешь сказать, мистер Канингем?
- Да, мистер Канингем.
- Я зашла на чашечку чая к одной знакомой.
Наконец открыв миру свой секрет и даже намекнув на имя знакомой дамы, Джеки не стала более упражняться в столь трудном и утомительном искусстве разговора. Она никогда не отличалась умением вести беседу. Даже в те дни, когда был сделан снимок, она полагалась на свою улыбку и фигуру, чтобы привлечь внимание окружающих. Теперь же, когда ее образ располагался "на полочке, на полочке, ребята, я на полочке", едва ли ей удалось бы овладеть красноречием. Временами с ее губ еще срывались обрывки песенки (примером которых могут служить приведенные выше строчки), но слова, употребляемые с целью разговора, были редкостью.
Усевшись на колени к Леонарду, Джеки начала его ласкать. Теперь она была крупной женщиной тридцати трех лет, и Леонарду было тяжело ее держать, однако язык не поворачивался признаться.
- Это ты книжку читаешь? - спросила она.
И он ответил:
- Да, это книжка.
Он резко отвел книгу в сторону, чтобы избежать ее цепкой хватки, и на пол вывалилась визитная карточка Маргарет. Она упала надписью вниз, и Леонард пробормотал:
- Закладка.
- Лен…
- Что такое? - спросил он слегка утомленно, поскольку, когда Джеки сидела у него на коленях, у нее была только одна тема для разговора.
- Ты правда меня любишь?
- Джеки, ты прекрасно знаешь, что люблю. Как ты можешь об этом спрашивать?
- Ну, ты правда меня любишь, Лен, да?
- Конечно, люблю.
Пауза. Он уже знал, какая будет следующая фраза.
- Лен…
- Ну что еще?
- Лен, ты все сделаешь как положено?
- Я больше не могу это слышать! - воскликнул юноша, наконец выйдя из себя. - Я пообещал, что женюсь, когда стану совершеннолетним, - и хватит об этом. Я дал тебе слово. Как только мне исполнится двадцать один год - женюсь. И не о чем сейчас беспокоиться. У меня и так хватает поводов для беспокойства. Разве похоже, что я собираюсь тебя бросить или изменить своему слову, когда я уже потратил столько денег? Кроме того, я англичанин и всегда выполняю обещания. Будь умницей, Джеки. Конечно, я женюсь на тебе. Только перестань мне надоедать.
- Когда у тебя день рождения, Лен?
- Я тебе уже сто раз говорил: одиннадцатого ноября следующего года. А теперь слезь-ка с моих колен. Наверное, кому-то надо приготовить ужин.
Джеки отправилась в спальню и занялась своей шляпкой, то есть начала резко и коротко на нее дуть. Прибрав в гостиной, Леонард принялся готовить ужин. Он опустил пенс в прорезь газового счетчика, и вскоре квартиру наполнил металлический запах дыма. Ему никак не удавалось обрести душевное спокойствие, и все время, пока готовил, он беспрестанно жаловался с горечью в голосе:
- Очень плохо, когда человеку не верят. От этого только злишься. А я ведь перед всеми делаю вид, что ты моя жена - ну хорошо, хорошо, ты будешь моей женой, - и я купил тебе колечко и снял меблированную квартиру, а это стоит гораздо больше, чем я могу себе позволить, а ты все недовольна, и я скрываю правду, когда пишу домой. - Леонард заговорил тише. - Он бы положил этому конец. - Голосом, полным ужаса, который прозвучал, пожалуй, слишком, театрально, он повторил: - Мой брат положил бы этому конец. Я иду против всех, Джеки. Да, я такой. Меня не заботит мнение окружающих. Я не ищу легких путей, не ищу! И так было всегда. Я не какой-то слабак. Если женщина в беде, я ее не покину. Не в моих это правилах. Благодарим покорно. Но я хочу тебе сказать кое-что еще. Для меня очень важно самосовершенствование посредством Литературы и Искусства, которое расширяет мировоззрение. К примеру, когда ты вошла, я читал "Камни Венеции" Рёскина. Говорю это не с целью похвастаться, но чтобы показать тебе, каков я человек. Могу добавить, что мне очень понравился концерт классической музыки, который я сегодня посетил.
Ко всякому настроению Леонарда Джеки была равно безразлична. Когда ужин был готов - но не раньше, - она вышла из спальни со словами:
- Но ты же меня любишь, правда?
Они начали ужин с супового кубика, который Леонард только что растворил в горячей воде. За супом последовал язык - усеянное пятнышками мясо цилиндрической формы, чуть покрытое желе сверху, но зато с большим количеством желтого жира внизу, - и в завершении трапезы был съеден еще один растворенный в воде кубик (ананасового желе), который Леонард приготовил раньше. Джеки ела, в общем, с удовольствием, время от времени поглядывая на своего мужчину беспокойными глазами, которым ничто в ее внешности не соответствовало и в которых, однако, отражалась ее душа. Леонарду удалось убедить свой желудок, что ему досталась питательная еда.
После ужина они выкурили по сигарете и обменялись несколькими соображениями. Джеки заметила, что "портрет" был разбит, а Леонард нашел случай ввернуть, уже во второй раз, что после концерта в Куинс-Холле он сразу пошел домой. Вскоре она снова уселась к нему на колени. Как раз на уровне их голов за окном взад-вперед топали жители Камелия-роуд, а семья в квартире на первом этаже начала петь: "Внемли, душа! Грядет Господь".
- Это пение меня слишком угнетает, - сказал Леонард.
Джеки, решив на этот раз поддержать беседу, сообщила, что ей мелодия нравится.
- Нет, я сыграю тебе что-нибудь получше. Ну-ка, дорогая, поднимись на минутку.
Он подошел к пианино и пробренчал пьеску Грига. Леонард играл плохо и вульгарно, но представление прошло не без последствий, ибо Джеки сказала, что ей, пожалуй, пора в постель. Когда она удалилась, юноша мысленно обратился к другим предметам, задумавшись о том, что говорила о музыке эта странная мисс Шлегель - та, что так гримасничала во время разговора. Со временем в его мысли прокрались зависть и грусть. Там, в Куинс-Холле, была девушка по имени Хелен, утащившая его зонтик, молодая немка, которая мило ему улыбнулась, герр такой-то, тетушка такая-то и еще брат - все те, чьи руки держат в руках этот мир. Все они поднялись по той узкой, богато украшенной лестнице в доме на Уикем-плейс и расположились в какой-нибудь просторной комнате наверху, в которую ему никогда не войти, даже если бы он читал книги по десять часов в день. Все его постоянные старания тщетны. Некоторые рождаются, принадлежа образованному классу, а остальным лучше заняться тем, что проще. Уверенно смотреть на жизнь и видеть ее целиком - удел не таких, как он.
Из темноты за кухней послышался голос:
- Лен?
- Ты легла? - наморщив лоб, спросил он.
- Угу.
- Хорошо.
Вскоре она позвала его снова.
- Мне хочется дочитать главу.
- Что?
Леонард заткнул уши, чтобы ее не слышать.
- Что такое?
- Хорошо, Джеки, ничего такого. Я книгу читаю.
- Что?
- Что? - переспросил он, подражая ее усилившейся глухоте.
Вскоре она позвала его снова.
Рёскин к этому времени уже посетил Торчелло и велел своим гондольерам отвезти его в Мурано. Скользя по шепчущим водам лагуны, он размышлял о том, что мощь Природы не может уменьшиться из-за глупости, а красота ее не может увянуть из-за нищеты таких людей, как Леонард.
7
- О, Маргарет! - воскликнула тетушка Джули на следующее утро. - Случилось такое несчастье! Я никак не могла застать тебя одну.
Несчастье оказалось не таким уж серьезным. Одну из меблированных квартир в богато обставленном доходном доме напротив сняло семейство Уилкоксов, "без сомнения, приехавшее с целью проникнуть в высшее лондонское общество". То, что миссис Мант первой узнала об этом прискорбном событии, совершенно неудивительно, ибо эти квартиры ее очень интересовали и она неусыпно следила за всеми происходившими там переменами. Теоретически она с презрением относилась к их появлению - они нарушали старый добрый вид, заслоняли солнце, да и селились в них одни нувориши. Но сказать по правде, с появлением "Уикемских особняков" визиты в Уикем-плейс стали для миссис Мант вдвойне интереснее, и за несколько дней она узнавала о происходившем там больше, чем ее племянницы за несколько месяцев, а племянник - за несколько лет. Тетушка Джули прогуливалась перед доходными домами, заводила знакомства со швейцарами, спрашивала, какова арендная плата, восклицая, к примеру: "Как! Сто двадцать за цокольный этаж? Вам их никто не даст!" - "Попытка - не пытка, мадам", - отвечали ей. Пассажирские лифты, грузовые лифты, места для хранения угля (большое искушение для нечистого на руку швейцара) - обо всем этом она была прекрасно осведомлена и, пожалуй, даже испытывала облегчение, вырвавшись из политико-экономически-эстетической атмосферы, царившей в доме сестер Шлегель.
Маргарет выслушала новость спокойно, поскольку не считала, что приезд Уилкоксов омрачит Хелен жизнь.
- Хелен никак не назовешь девушкой, лишенной интересов в жизни, - объяснила Маргарет. - Ее голова занята множеством других вещей и других людей. С Уилкоксами был фальстарт, и теперь она не меньше, чем мы, будет стараться их избегать.
- Для столь умной девушки, как ты, дорогая, эти рассуждения весьма странны. Хелен не удастся их избежать, если они поселились прямо напротив. Она может встретить этого Пола на улице. И ей придется по крайней мере поклониться.
- Конечно, она должна будет поклониться. Но послушайте: давайте лучше займемся цветами. Я хотела сказать, что потребность интересоваться Полом исчезла, а значит, и все остальное не важно. Я рассматриваю этот злополучный эпизод (когда вы проявили к Хелен такое участие) как операцию, в ходе которой убивают нерв. Нерв мертв, и больше он ее не побеспокоит. Имеют значение лишь те вещи, которыми человек интересуется. А поклоны, даже оставленные визитные карточки, даже приглашение на обед - все это мы можем предложить Уилкоксам, если они сочтут наши действия уместными. Но другое, важное, никогда более не повторится. Неужели вы не понимаете?
Миссис Мант не понимала. И в самом деле, Маргарет высказала довольно сомнительное утверждение - что чувство, интерес, однажды так ярко вспыхнувший, может бесследно исчезнуть.
- Кроме того, имею честь сообщить вам, что мы тоже Уилкоксам надоели. В свое время я вам не рассказала - вы могли рассердиться, а у вас и так достаточно поводов для переживаний, - но я написала письмо миссис Уилкокс с извинениями за доставленные неприятности. Она мне не ответила.
- Как невежливо!
- Не знаю. Может, разумно?
- Нет, Маргарет, это крайне невежливо.
- В любом случае обнадеживающе.
Миссис Мант вздохнула. Завтра она уезжала в Суонидж, как раз тогда, когда племянницы особенно в ней нуждались. О многом приходилось сожалеть. Например, как великолепно она отвернулась бы от Чарльза, если бы столкнулась с ним лицом к лицу. Один раз ей уже довелось его увидеть - Чарльз давал распоряжения швейцару. И, кстати, выглядел в своем цилиндре совершенно по-простецки. Но, к сожалению, он стоял к ней спиной, и хотя она все-таки отвернулась от его спины, это нельзя было считать настоящей демонстрацией пренебрежения.
- Но вы будете осторожны, правда? - увещевала она.
- Непременно. Дьявольски осторожны.
- И Хелен тоже должна быть осторожной.
- Зачем это мне быть осторожной? - прозвучал голос Хелен, как раз вошедшей в комнату вместе с кузиной.
- Не обращай внимания, - сказала Маргарет, на мгновение почувствовав неловкость.
- Зачем мне быть осторожной, тетушка Джули?
Миссис Мант приняла загадочный вид.
- Просто некая семья, которую мы знаем, но не упоминаем, как ты сама сказала вчера после концерта, сняла у Матесонов апартаменты напротив - там, где цветы на балконе.
Хелен начала что-то со смехом говорить в ответ, но потом вдруг залилась краской, чем привела всех в замешательство. Миссис Мант смутилась настолько, что воскликнула:
- Но, Хелен, разве тебе не безразличен их приезд?
Щеки Хелен стали пунцовыми.
- Конечно, безразличен, - ответила она несколько раздраженно. - Вот только вы и Мег почему-то очень опечалились, хотя печалиться тут совершенно не о чем.
- Я вовсе не опечалена, - запротестовала Маргарет, в свою очередь немного раздражаясь.
- Но вид у тебя мрачный, правда, Фрида?
- Никакой печали я не чувствую - вот все, что я могу сказать. Ты ошибаешься.
- Она совсем не опечалена, - подтвердила миссис Мант, - и я тому свидетель. Она не согласна…
- Тише! - вмешалась фрейлейн Мозебах. - В холл вошел Бруно.