Теперь он не сердился на нее и от души желал ей счастья. Свято веря в то, что никому не вредно немножко пострадать, он, однако, делал исключение для леди Франклин. Пусть радуется, размышлял он. Впрочем, тогда имеет ли он право посылать письмо, которое разрушит ее счастье? Письмо было бомбой, так и не разорвавшейся в нужный момент, а теперь, после того как война окончилась, потерявшей всякий смысл. Ему было приятно думать о леди Франклин - чувство, которое совсем недавно было бы не только невозможно, но и непонятно для него, распаленного обидой. Теперь ему стало ясно, что она за человек. Увидев ее тогда с Хьюи и испытав от этого немалое изумление, граничившее с отвращением (как, спрашивается, она могла позволить этому мозгляку себя щипать?), он вместе с тем понял, что значил для нее этот тип. Невероятно, но факт: она его любила. Господи, до чего же она простодушна - глаза огромные, а не видят ровным счетом ничего! Неужели до нее так и не дошло, как он, Ледбиттер, к ней относится? Любая другая на ее месте уже давно смекнула бы, что к чему. Но она, похоже, ничего не поняла. Можно биться об заклад, что если Хьюи проявит хоть немного осторожности (или хотя бы не вляпается совсем по-глупому), она в жизни не догадается, что он завел любовницу. Ледбиттер не слыхал изречения "неведение - блаженство", но зато верил в спасительную силу декорума: собственно, его отношения с клиентами и основывались на том, что он "соблюдал приличия". Пускай же леди Франклин остается в неведении.
Зачем разрушать ее иллюзии? Ледбиттеру было не до высоких материй, и идея абстрактной справедливости его мало волновала, но, как и подобает истинному англичанину, он высоко ценил принцип "честной игры". Даже если забыть о его неприязни к Хьюи, которая, как он сам подозревал, диктовалась отнюдь не соображениями высокой морали, все равно противно сознавать, что леди Франклин должна была связать себя с человеком, который изменял ей с другой, да еще на ее же деньги. Нет уж - за жульничество надо уметь держать ответ. Но, с другой стороны, вдруг леди Франклин вполне устраивало такое положение? Правда, она и не догадывалась, как обстоят дела на самом деле, и, принимая видимое за сущее, была уверена, что Хьюи любит только ее. (Ей явно нравилось щекотание его бороденки, которую даже он, Ледбиттер, не рискнул бы назвать фальшивой.) Предположим, она узнает про любовницу - вдруг окажется, что ее это вполне устраивает? Ледбиттер уже имел возможность убедиться, что от нее можно ждать чего угодно: от "все, прощайте!" до "я обязана вам возвращением к жизни!". Кто знает, вдруг она не прочь делить мужа с другой женщиной, как на Востоке или у мормонов? Правда, Хьюи уже прощупал почву (удивительный наглец!) и в ответ получил решительное "нет", но так ли хорошо разбиралась она в своей душе?
В случае необходимости Ледбиттер легко сбрасывал путы прежних убеждений и отдавался новому порыву, а потому, решил он, Бог с ней, с честной игрой, пусть уж леди Франклин порадуется - но это возможно, если она выйдет замуж за негодяя Хьюи, что, между прочим, во многом зависит от того, пошлет или не пошлет он, Ледбиттер, это самое письмо.
Воображая леди Франклин в несчастье, да еще по его собственной вине, Ледбиттер сам начинал расстраиваться, а ее образ таял, исчезал, растворялся. Но когда он думал о счастливой леди Франклин (не важно, что это было за счастье и какой ценой приобретено), она послушно являлась на зов его воображения и в том самом облике, в котором ему хотелось. Правда, все эти образы были вариациями на все ту же тему: леди Франклин - его жена. Если бы только рассказать ей, что она для него значила! Но он не мог этого сделать, что добавляло ложку дегтя в бочку меда его фантазий. Тогда в Ричмонде он упустил свой шанс - не сумел совладать с приступом немоты, - и боялся, что, случись им встретиться еще раз, с ним произойдет то же самое.
- Вы задремали, сэр!
Его секретарь неизменно обращался к нему "сэр".
- Серьезно, Берт? Вообще-то иногда со мной это случается.
- И хорошо, что случается, иначе вы бы давно уже оказались в больнице.
- Ну ладно, хватит об этом.
- Я только повторяю, что говорят все. Вы так много работаете...
- Послушай, Берт, кто здесь хозяин - ты или я?
- Извините, сэр.
- В общем, чтоб я больше этого не слышал! Сколько раз говорить об дном и том же. Никто не звонил?
- Звонили.
- Кто?
- Леди Франклин, сэр.
- Леди Франклин? Что она хотела?
- Чтобы вы были шофером у нее на бракосочетании.
- Это точно? Почему же ты мне ничего не сказал?
- Я не хотел вас будить, сэр.
- Опять ты за свое! Она сама звонила?
- Да. Во всяком случае, голос был женский. Я сказал, что вы отдыхаете, а она сказала: "Ну тогда не надо его беспокоить".
- А ты и рад стараться. Она что, очень торопилась?
- Нет, сэр, она поинтересовалась, как у вас дела, и просила передать вам привет. И еще она спрашивала, как поживает ваша семья.
- Моя семья? Ну и что ты ответил?
- Я сказал: "Все живы-здоровы!" На всякий случай. Я решил, что она вас с кем-то перепутала, но зачем ставить клиента в дурацкое положение.
- Молодец! Но все равно напрасно ты меня не разбудил. Мне нужно ей кое-что передать... Кстати, она не сказала, когда это самое бракосочетание?
- Точной даты не назвала. Говорит, недели через две.
- Ты с ней что-то долго беседовал, я погляжу!
- В общем-то, да. Кроме того, она сказала, что ей понадобятся еще три-четыре машины.
- Ну а ты что?
- Я сказал, что вы сможете это устроить.
- Придется. Хорошо бы только знать, когда именно все это будет. Кстати, ты уверен, что звонила леди Франклин? Ты, часом, не обознался? Замуж выходят многие, с женщинами это случается сплошь и рядом.
- Нет, она назвалась. Она ведь из наших лучших клиентов?
- Во всяком случае, раньше была... Ну ладно, хватит об этом. Уже половина седьмого, тебе скоро пора спать. Спасибо за службу.
Секретарь ушел, и Ледбиттер остался один.
М-да! Одно дело - разговоры о бракосочетании и совсем другое - само бракосочетание.
Что касается разговоров, то его воображение играючи расправлялось с ними, но что, спрашивается, делать с фактом, пускай даже без точной даты? Чувствуя, как фантазия вянет, гибнет, Ледбиттер пустился на старую уловку влюбленных: он попытался вообразить, что ему отвечают взаимностью, и тем самым хоть немножко погреться отраженным теплом своей любви. Но у него ничего не вышло: все это слишком походило на улицу с односторонним движением - обратного хода у его чувств не было.
Когда иллюзии уходят, они уходят безвозвратно. Лишившись своих иллюзий, Ледбиттер пал духом. Чтобы как-то утешиться, он пошел по проторенной дорожке: для этого надо было подумать о чем-нибудь приятном, например, о своем финансовом положении. Слава Богу, его банковский счет не был химерой и не зависел от его настроения. Сосредоточившись на этой приятной абстракции, которая никак не обретала зримые конкретные формы, - цифры, одни только цифры! - он почувствовал, что настроение улучшается. На душе заметно полегчало, вернулась уверенность в себе - он снова ощущал себя полноправной личностью, он снова обладал реальной властью. В свое время при мысли о том, что у него нет ни гроша, на душе начинали скрести кошки, чужая собственность приводила его в уныние. Даже комната, в которой он жил, угнетала его именно потому, что принадлежала не ему, а кому-то другому. Но теперь у него был свой счет в банке, и не беда, что его собственность ограничивалась автомобилем - у него были деньги, а стало быть, возможность приобретать! Он шел по улице, видел дом и знал, что если очень захочет, может купить в нем окно, балкон, печную трубу, наконец. Он смотрел по сторонам и приобретал, приобретал, испытывая при этом райское блаженство. Что и говорить, такая забава грозила превратиться в манию, но все равно лучше воображать себя совладельцем того, что попадалось на глаза, чем предаваться мечтаниям о леди Франклин, - в первом занятии была хоть какая-то доля реальности, эта мечта могла воплотиться в поступок, став явью. Иное дело леди Франклин. О ней нечего было и мечтать. Она принадлежала Хьюи.
Итак, он сосредоточился на своем банковском счете, и мысль о том, что он теперь собственник, человек с положением, стала приятно согревать душу. Но затем вдруг нагревание ни с того ни с сего прекратилось - чуть ли не со щелчком, как в электрокамине, когда положенная порция тепла уже выдана и надо опустить еще один шиллинг. Слегка опешив, Ледбиттер стал нашаривать эту воображаемую монетку, но - точь-в-точь как порой бывало с реальными шиллингами - ничего не нашел.
Тогда-то он и задал вопрос, который раньше показался бы ему смехотворным: что толку радоваться своим накоплениям, если ими не с кем поделиться? Надо обязательно делиться с другими тем, что у нас есть, учила леди Франклин (не пожелавшая, правда, поделиться своим драгоценным Хьюи), - от этого, дескать, мы становимся только богаче. Раньше Ледбиттер эту теорию не одобрил бы. Что такое делиться? Делиться - это значит уменьшать вдвое, вычитать, терять. Ему же всегда хотелось приобретать - побольше и побыстрей. Но теперь он вдруг понял: все, что приобретается для потребления в одиночку, теряет ценность, становится тяжким бременем, как неудачная женитьба. От этого нет никакой радости. Все равно, что пить не с друзьями, а наедине с собой. Да нет, в сто раз хуже... Его прежнее желание утвердиться в глазах окружающих (и тем самым и в своих собственных) в качестве состоятельного человека потеряло былую привлекательность. Он вдруг понял, что, пока не отыщется кто-то, с кем он сможет разделить то, что у него имеется, он будет чувствовать себя нищим, как церковная мышь.
Он устало оглядел комнату и не увидел ничего такого, чем и впрямь можно было с кем-то поделиться. Считая прошлое балластом, он жил в настоящем - и в будущем и не хранил никаких сувениров. Нож, вилка, бритва, расческа, зубная щетка, помазок - раньше ему вполне этого хватало: их можно было украсть, но попробуй ими поделиться! Да и теперь, не считая одежды, все его личные вещи сосредоточились в ванной. Там он всегда отдыхал душой, ибо мог расслабиться, избавиться от гнета плоти - что и делал с энтузиазмом: каким бы усталым он ни был, у него всегда находились силы принять ванну. Без какой-то конкретной цели (вернее, из смутной потребности ощутить себя в родной обстановке, увидеть что-то близкое, свое - не важно, что это всего лишь губка, мыло, зубная щетка) он встал и пошел в ванную. На глаза ему попался телефон, его единственный друг. Но и телефон ему не принадлежал - он арендовал его у государства. Зато рядом с телефоном висела рамка для фотографий, в которой теперь было расписание поездок - вот она, его личная, неотъемлемая собственность! А вдруг Клариса по-прежнему помнит о нем? Чем думать и гадать, лучше все поскорее выяснить самому.
ГЛАВА 22
Найти Кларису оказалось непросто. С того дня, как он ушел, хлопнув дверью, она несколько раз меняла адрес. К тому же у нее была другая фамилия. Это его не смутило: в свое время - еще до их романа - она побывала замужем. Поиски затянулись, и машина оказалась очень кстати. Ей не часто случалось колесить по таким грязным и кривым улочкам. Сверкающая черным лаком, вымытая так, что в нее можно было смотреться, как в зеркало, ослепительно сияющая хромированными частями, в этих трущобах она казалась существом потустороннего мира, как ее хозяин, выходивший из нее с невозмутимо элегантным видом. Божество в автомобиле! Он шел наводить справки, а машину облепляла детвора. Они смотрели на нее, разинув рты, осторожно трогали ее, поглаживали, а кто-то благоговейно читал вслух номер. Когда же Ледбиттер возвращался, они отступали на безопасное расстояние, по-прежнему не сводя глаз с автомобиля.
В один прекрасный день Ледбиттер, сильно напоминавший в своих походах почтальона, разносящего корреспонденцию, задержался в доме подольше. Поглядывая с опаской на его высокую фигуру, маячившую в дверном проеме, мальчишки роем облепили машину, чтобы получше рассмотреть диковинку. Вернулся он повеселевший и помолодевший.
Ему сказали, что она вышла и вернется через полчаса. Его пригласили подождать, но ждать он не мог - у него был срочный заказ, а потому он запомнил дом, который при всей своей убогой наружности показался ему на удивление милым и приятным.
В последние дни он самым коренным образом пересмотрел свое отношение к Кларисе. Точнее сказать, восстановил былое отношение, добавив новые чувства, которых раньше не испытывал. Кем, собственно, она была для него раньше? Правильно - сожительницей. Кем еще? Да, она помогала ему самоутверждаться. На ней он оттачивал свое самолюбие - как нож на оселке или бритву на ремне. Она помогала ему холить и лелеять свое "я". Когда она была рядом (и даже когда она отлучалась), он думал и поступал с сознанием своей абсолютной правоты. Порой он нарочно делал и говорил то, что ей не нравилось: чтобы ощущать себя личностью, ему было необходимо время от времени идти наперекор. Ему хотелось оставаться самим собой, а это особенно удачно получалось через конфликт с окружающим миром и прежде всего с Кларисой. Он был умелым стратегом и порой, когда она ожидала атаки, вдруг делался мягким, как шелк, выставляя ее в глупом виде - давать отпор было некому. "Что с тобой?" - спрашивал он невинным голосом, потешаясь про себя ее замешательством и неуклюжими попытками перестроиться в соответствии с изменившимися обстоятельствами. Ему нравилось дразнить ее своей непредсказуемостью, он обожал, когда у нее сдавали нервы и она набрасывалась на него с упреками. Мирное сосуществование претило его натуре. В очередной раз доведя ее до белого каления, он чувствовал себя хозяином положения и заканчивал объятиями и поцелуями или же, наоборот, грандиозным скандалом. Если бы кто-нибудь осмелился спросить его, зачем он с ней так обращается, он ответил бы (если б, конечно, снизошел до объяснений), что ей самой так больше нравится и что она любит настоящих мужчин, а не слюнтяев. В таком ответе была доля истины, но, увы, только доля - разрыв между ними наступил быстрее, чем оба они могли предположить.
Ледбиттер уважал себя в той мере, в такой вызывал уважение у прочих мужчин. На мнение женщин - как и многим другим мужчинам - ему было глубоко наплевать. В отношениях с женщиной ему не хотелось постоянства. Он хотел денег, положения в обществе, но только не унылого постоянства. Очень многие вокруг него стремились отгородиться от повседневности в своем уютном мирке, что вызывало у Ледбиттера презрительную усмешку. Но Клариса устала от постоянной неопределенности, и, когда Ледбиттер бросил перчатку, она с готовностью приняла вызов, чего он, со своей стороны, никак не ожидал. Даже высылая назад ее фотографию, он ни минуты не сомневался, что скоро все опять встанет на свои места - она же, черт возьми, была влюблена в него как кошка! Он не верил, что слова женщины заслуживают серьезного отношения и могут служить показателем ее чувств. И вообще только он и никто другой мог решать, восстановить ли прежние отношения или дать ей от ворот поворот. "Ладно, ладно, - кипятился он про себя, - скоро ей надоест кобениться, и она прискачет обратно просить прощения - провалиться мне на этом месте, если я ошибаюсь". Увы, он ошибался. Ему, конечно, было жаль расставаться с Кларисой, и самолюбие его порядком страдало, но обида заглушалась злостью, которая всегда переполняла его, когда он сталкивался с оскорблением - не важно, было ли оно на самом деле или только мерещилось ему, а также радостным ощущением полной свободы, - все это помогло ему быстро забыть об этом неприятном происшествии.
Но теперь он больше не радовался своей свободе. Ему хотелось чего-то совсем другого, но он боялся признаться, чего именно, словно опасался, что тот, прежний Ледбиттер услышит и поднимет его на смех. Отчасти это была тоска по жизни, в которой все близко, просто и понятно с полуслова. Такая жизнь реально существовала, изо дня в день он соприкасался с ней, но волей обстоятельств почти все свое время проводил в другом мире, где дышалось с трудом и надо было тщательно подбирать слова. В этом мире он чувствовал себя чужаком, посторонним, но ничего не мог с собой поделать: мир этот завораживал и манил. Снова и снова он возвращался мыслями к леди Франклин и ее нахлебникам. В конце концов, Бог с ним, с Хьюи и с его красоткой, но леди Франклин - это совсем другое дело! Во-первых, в отличие от тех двоих она была с явной сумасшедшинкой, а во-вторых, обладала поистине безграничной властью над его воображением. Она в любой момент могла ворваться в его думы и напомнить о себе и своих фантастических идеях, которых приносили вполне реальные результаты. Для Хьюи и его цыпочки леди Франклин была дойной коровой, да и для него, Ледбиттера, в свое время тоже, но теперь все переменилось. Она сделалась недосягаемой, исчезла из его существования, заставив его отчаянно и тщетно мечтать о том, чего была дать не в состоянии.
Теперь вся надежда на Кларису - если кто может его спасти, так это она, а вовсе не леди Франклин.
Ее бывшая подруга сказала, что она развращает. Это леди Франклин-то! Тогда он чуть не расхохотался. Но теперь он подумал, что это сказано не так уж глупо: история их отношений подтверждала правоту Констанции. Леди Франклин, словно фея, творила чудеса: исполняла желания, превращала унылую повседневность в волшебную сказку. Ее золото было не выдумкой, а фактом, но чтобы его получить, приходилось вытворять Бог знает что. Оно доставалось в награду не трудолюбивым, а ловким, хитрым, сладкоречивым. Нет уж, лучше держаться таких, как он сам, - с ними по крайней мере можно не кривить душой, не строить из себя черт-те кого, не придумывать несуществующих чувств, которые опять-таки не надо выражать словесными оборотами, отполированными с той же тщательностью, что и поверхность его автомобиля. Только через Кларису он может надеяться отыскать свое прежнее "я", то самое здоровое циническое начало, благодаря которому он жил припеваючи. Клариса была его путеводной звездои, только она могла помочь ему стать самим собой. Ему и в голову не приходило, что все это означает потерю независимости. Он не подозревал, что, решившись на этот шаг, смиренно приносит себя к ногам Кларисы, а не милостиво разрешает ей вернуться, мечтает прилепиться к ней, как цветок репейника к прохожему, вместо того, чтобы взять и сорвать этот самый цветок. Но делать было нечего - так хотело его новое "я".