- Да, грубо говоря, так оно и было… Это, да к тому же скандал… Да еще ты скрыл от меня то, что должен был сказать раньше.
Он увидел, что она расстроена и вот-вот заплачет от его замечаний, и принялся утешать ее:
- Полно, моя хорошая… Прости меня! Или казни, если хочешь. Ты же знаешь: что бы ты ни делала, ты для меня все на свете!
- Нет, я дурная и беспринципная, и ты это знаешь, конечно, - сказала она сквозь слезы.
- Я знаю одно - что ты моя дорогая Сью, и никто и ничто в мире не разлучит меня с тобой!
При всей своей умудренности во многих вопросах Сью все еще оставалась таким ребенком, что эти слова утешили ее, и к концу пути они снова были в прекрасном настроении. Около десяти часов поезд прибыл в Олдбрикхем - главный город Северного Уэссекса. Так как Сью не захотела остановиться в гостинице Общества трезвости из-за его телеграммы, Джуд навел справки, и какой-то парень вызвался проводить их в отель "Джордж" и свез туда на тележке их багаж; это оказалась та самая гостиница, где Джуд останавливался с Арабеллой, когда они встретились после многих лет разлуки.
Озабоченный их устройством, Джуд не сразу узнал это место, тем более что они вошли с другого входа. Заняв каждый свой номер, они спустились вниз поужинать. Воспользовавшись минутной отлучкой Джуда, официантка обратилась к Сью:
- Мне помнится, мэм, что ваш родственник, или друг, или кем он там вам приходится, уже останавливался у нас как-то, он приехал так же поздно, как сегодня, и с ним была жена, эдакая леди, совсем на вас не похожая...
- Да? - с замиранием сердца: проговорила Сью. - Должно быть, вы ошибаетесь! Давно это было?
- Месяца два назад. Такая дородная, красивая женщина. Они занимали вон ту комнату.
Когда Джуд вернулся и сел за ужин, у Сью был унылый и жалкий вид.
- Джуд, - печально сказала она, прощаясь с ним на лестничной площадке, - нам с тобой что-то не так хорошо, как раньше! Мне здесь не нравится - противное место! И тебя я люблю меньше, чем любила.
- Ты чем-то расстроена, дорогая? Откуда такая перемена в настроении?
- Жестоко было привозить меня сюда!
- Почему?
- Ты был здесь недавно с Арабеллой, вот почему!
- Боже мой!.. - сказал Джуд, озираясь. - Верно, это та самая гостиница! Но я же этого не знал, Сью. И почему это жестоко, раз мы находимся здесь сейчас просто как родственники?
- Скажи мне, когда это было. Ну, говори же!
- Накануне того дня, когда мы с тобой встретились в Кристминстере и вернулись вместе Мэригрин. Я же тебе говорил, что виделся с нею.
- Ты говорил только, что виделся с нею, но не сказал мне всего. По твоим словам выходило, что вы встретились как чужие, совсем не как муж и жена, и что ты с нею не мирился.
- Мы и не мирились, - печально произнес Джуд. - Мне трудно это объяснить, Сью.
- Ты меня обманул! Ты, моя последняя надежда! Я никогда тебе этого не прощу, никогда!
- Но ведь ты же сама хочешь, дорогая, чтобы мы были друзьями, а не любовниками. Это так непоследовательно…
- Можно ревновать и друга!
- Я тебя не понимаю. Мне ничего не разрешается, а тебе я должен разрешить все. В конце концов, ты тогда была в хороших отношениях со своим мужем.
- Нет, не была. Как ты можешь так думать, Джуд! Ты хоть и не намеренно, но обманул меня.
Она так расстроилась, что Джуду пришлось увести ее в номер и прикрыть Дверь, чтобы их никто не услышал.
- Это та самая комната? По лицу твоему вижу, что та. Я не желаю здесь оставаться. Какое вероломство - сойтись опять с ней! А я-то прыгала из окна!..
- Но послушай, Сью, ведь она как-никак была моей законной женой, если не…
Сью упала на колени перед кроватью, зарылась лицом в одеяло и заплакала.
- Никогда еще не видел такого безрассудства! Вот уж поистине собака на сене, - не удержался Джуд. - Ни к тебе не подступись, ни к кому другому!
- Ну как же ты не понимаешь? Ну почему? А я-то прыгала из окна! Почему ты такой грубый?
- Прыгала из окна?
- Я не могу этого объяснить!
Он действительно плохо понимал ее. Но все же кое-что понял и стал любить еще больше.
- Я-то думала, ты с тех пор никого не любил, не хотел никого на свете, - продолжала Сью.
- Это так и есть. Не любил и не люблю, - ответил Джуд, расстроенный не меньше, чем она.
- Но ты, наверное, много думал о ней! Иначе…
- Да нет, зачем же… Ты тоже меня не понимаешь, с женщинами вечно так! Чего ради поднимать столько шуму из-за пустяков?
Подняв голову от одеяла, Сью сказала с обидой:
- Если б не это, я, может, и согласилась бы остановиться в гостинице Общества трезвости, - как ты хотел, ведь я уже почти свыклась с мыслью, что я твоя!
- Это не имеет значения, - сухо отозвался Джуд.
- Я считала, что Арабелла тебе больше не жена, раз она по своей воле ушла от тебя столько лет назад. Такая разлука, как ваша или моя с Ричардом, - это, по-моему, конец брака.
- Больше я ничего не могу сказать, не задевая Арабеллу, а отзываться о ней дурно не хочу. Все же должен сказать тебе одно - и, по-моему, это решает дело. Она вышла замуж за другого самым настоящим образом. Я узнал об этом только при встрече с нею здесь.
- Вышла за другого? Но это же преступление… По крайней мере, так принято считать, хотя никто не думает этого всерьез.
- Ну вот, теперь я узнаю в тебе прежнюю Сью. Да, это преступление, как ты сама это признаешь, хотя и убеждаешь себя в противном. Но я никогда не донесу на Арабеллу! Особенно теперь, когда угрызения совести заставили ее просить у меня развода, чтобы законно оформить новый брак. Так что сама понимаешь, я вряд ли когда-нибудь еще увижусь с ней.
- И ты в самом деле ничего не знал, когда встретился с ней? - уже мягче спросила Сью, вставая с колен.
- Ничего. Принимая это во внимание, тебе, право, не следует сердиться, моя милая.
- Я не сержусь. Но в гостиницу Общества трезвости не пойду.
- Ну и ладно! - засмеялся он. - С меня довольно и того, что мы вместе. Я, ничтожный смертный, большего и не заслуживаю, ведь для меня ты словно призрак - бесплотный, нежный и дразнящий. Когда я обнимаю тебя, мои руки, кажется, вот-вот пройдут сквозь твое тело, - как сквозь воздух. Прости мне мою, как ты это называешь, грубость и помни: нас завела в ловушку игра в родственные чувства, когда на самом деле мы были чужими. Вражда между нашими родителями придавала тебе в моих глазах особую привлекательность, с какой не сравнится обычная новизна знакомства.
- Прочти мне эти чудесные строчки из "Эпипсихидиона" Шелли, они будто обо мне написаны, - попросила она, становясь с ним рядом. - Ты знаешь их?
- Я почти ничего не знаю наизусть, - уныло ответил он.
- Да? Вот они:
Там было существо, его мой дух
Встречал в своих скитаньях в небесах
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Для человека слишком хрупок, серафим
Был в женском лучезарном облике сокрыт…
Нет, это слишком лестно для меня, не буду дальше читать. Но скажи мне, что это я. Ну скажи!
- Это так и есть, дорогая, это в точности ты.
- Тогда я тебя прощаю! Можешь поцеловать меня вот тут. - Она осторожно приложила палец к щеке. - Только чтоб поцелуй был недолгий.
Он послушно выполнил ее приказание.
- Ты ведь очень любишь меня, правда? Хоть сама-то я не… Ну, да ты понимаешь!
- Да, моя радость! - сказал он со вздохом и, пожелав ей спокойной ночи, ушел.
VI
Когда Филотсон вернулся учительствовать в свой родной Шестон, жители города приняли в нем участие и, по старой памяти, встретили его с искренним почтением, хоть и не сумели оценить по достоинству его разнообразных познаний, как оценили бы, вероятно, где-нибудь в другом месте. А когда вскоре после приезда он ввел в свой дом хорошенькую жену, они и ее встретили радушно, отметив, однако, про себя, что уж слишком она хорошенькая, и горе ему, если он не будет как следует присматривать за ней.
Первое время после отъезда Сью ее отсутствие не вызывало никаких толков. Через несколько дней ее место в школе заняла новая учительница, но и это прошло незамеченным, так как Сью исполняла должность помощницы Филотсона лишь временно. Однако когда месяц спустя Филотсон в разговоре со знакомым случайно обмолвился, что не знает, где находится его жена, это возбудило всеобщее любопытство, и обитатели города вскоре пришли к заключению, что Сью изменила мужу и сбежала от него. Подавленность Филотсона, его рассеянность в часы занятий лишь придавали правдоподобие такому объяснению.
Филотсон отмалчивался, сколько мог, делая исключение лишь для Джиллингема, однако врожденная честность и прямота заставили его заговорить, как только о поведении Сью пошли ложные слухи. Как-то утром, в понедельник, в школу зашел председатель школьного комитета и, побеседовав о делах, отвел Филотсона в сторону, чтобы их дальнейший разговор не услышали ученики.
- Извините меня, Филотсон, но поскольку все говорят о ваших семейных делах… Правда ли; что жена ваша не уехала в гости, а тайно сбежала со своим любовником? Если так, весьма вам - сочувствую.
- Можете не сочувствовать. И никакого секрета здесь нет.
- Значит, она поехала навестить друзей?
- Нет.
- Так что же случилось?
- Она уехала при обстоятельствах, обычно вызывающих сочувствие к мужу. Но я сам дал ей свое согласие.
Председатель смотрел на него, ничего не понимая.
- Я говорю вам то, что есть, - с досадой продолжал Филотсон. - Она попросила отпустить ее к любимому человеку, и я отпустил ее. Почему бы нет? Она взрослый человек, и это вопрос ее совести, а не моей. Я не тюремщик. Больше я ничего не хочу объяснять и прошу вас оставить этот допрос.
Школьники заметили серьезное выражение на лицах обоих мужчин и, придя домой, рассказали родителям, что с миссис Филотсон приключилась какая-то история. Затем служанка Филотсона, девочка только что со школьной скамьи, рассказала, как он помогал своей жене укладываться в дорогу, предлагал ей денег и написал дружеское письмо ее молодому человеку с просьбой позаботиться о ней. Взвесив обстоятельства дела, председатель переговорил с другими членами комитета, и Филотсону предложили явиться для дачи объяснений. После продолжительной беседы учитель, по обыкновению бледный и усталый, вернулся домой. Там его ожидал Джиллингем.
- Ты был прав; - произнес Филотсон, тяжело опускаясь на стул. - Мне предложили подать в отставку по причине моего недостойного поведения: я, видишь ли, дал свободу своей измаявшейся жене или, как они выражаются, поощрил прелюбодеяние. Но я не уйду по своей воле!
- Я бы, пожалуй, ушел.
- А я не уйду. Какое им дело? В конце концов, это вовсе не отражается на моих учительских способностях. Пусть сами уволят меня, если хотят.
- Если ты подымешь шум, дело попадет в газеты, и ты не получишь места ни в одной школе. Комитет ведь должен считаться с тем, что ты наставник юношества, в этом смысле твой поступок влияет на общественную нравственность, и общепринятой точки зрения твою позицию оправдать нельзя. Ты уж позволь мне это сказать.
Но Филотсон не желал слушать своего друга.
- Мне все равно, - заявил он. - Я не уйду, пока меня не выгонят, хотя бы потому, что, уходя добровольно, я как бы признаю, что поступил неправильно. А между тем я с каждым днем все более убеждаюсь, что я прав и перед богом, и с точки зрения простой, неизвращенной человечности.
Джиллингем понимал, что его строптивый друг не сможет долго отстаивать такие взгляды, но не стал спорить, и не прошло и четверти часа, как Филотсоку вручили официальное уведомление об увольнении. Чтобы написать его, члены комитета специально задержались после ухода учителя. Он заявил, что не согласен с увольнением, и передал дело на решение собрания горожан, куда к отправился сам, хотя выглядел совсем больным и Джиллингем уговаривал его остаться дома. Филотсон взял слово и так же твердо, как в разговоре со своим другом, возражал против решения комитета, утверждая, что речь идет о его личных, семенных делах, которые никого не касаются. Комитет опроверг его заявление, указав, что всякие ненормальности в личной жизни учителей также подлежат контролю со стороны комитета, поскольку они затрагивают нравственность обучаемых. На это Филотсон ответил, что не видит, каким образом проявление милосердия может повредить нравственности.
Зажиточные и уважаемые граждане города, как один, ополчились против Филотсона, но, к немалому его удивлению, у него оказались и неожиданные защитники числом более десяти человек.
Как уже говорилось выше, Шестон служил пристанищем разного рода бродягам, стекавшимся в Уэесекс на многочисленные базары я ярмарки в летние и осенние месяцы. И вот, хотя Филотсон никогда не водил с ними компании, они доблестно выступили в защиту заведомо проигранного дела. В числе их были два коробейника, владелец тира с двумя помощницами, заряжавшими ружья, два боксера, хозяин карусели, пряничник, две торговки метлами, выдававшие себя за вдов, и владельцы силомера и качелей.
Эта благородная фаланга сочувствующих и еще несколько присоединившихся к ним независимых, у которых семейная жизнь тоже шла не совсем гладко, подходили к Филотсону и горячо пожимали ему руку, после чего в таких сильных выражениях высказывали свое мнение собравшимся, что дело дошло до потасовки, в пылу которой было разбито три окна и сломана классная доска, манишка городского советника оказалась залита чернилами, а церковного старосту так ударили картой Палестины, что голова его насквозь проткнула Самарию; много было наставлено синяков и разбито носов, в том числе, к общему ужасу, нос приходского священника, пострадавшего от усердия какого-то просвещенного трубочиста, ставшего на сторону Филотсона. Увидев кровь на лице священника, Филотсон чуть не застонал от сознания неловкости и унизительности происшедшего и горько пожалел, что не принял предложенную ему отставку, а вернувшись домой, почувствовал себя так плохо, что слег и на другой день не смог встать с постели.
Это прискорбное и нелепое событие явилось для него началом серьезной болезни. Он лежал в своей одинокой спальне в том трогательно-грустном настроении, какое бывает у пожилого человека, осознавшего, что жизнь его как в общественном, так и в личном плане сложилась неудачно. Джиллингем навещал его по вечерам и однажды завел разговор о Сью.
- Ей все равно, есть я или нет, - сказал Филотсон. - С чего бы ей мною интересоваться?
- Она не знает, что ты болен.
- Тем лучше для нас обоих.
- Где же она теперь живет со своим любовником?
- Наверное, в Мелчестере. По крайней мере, раньше он жил там.
Джиллингем вернулся домой, подумал и написал Сью анонимное письмо с расчетом, что оно как-нибудь дойдет до нее; письмо он вложил в конверт, адресованный на имя Джуда в кафедральный собор. Оттуда оно было направлено в Мэригрин, в Северном Уэссексе, а из Мэригрин в Олдбрикхем его переслала вдова, в свое время ухаживавшая за бабкой Джуда, так как только она одна и знала его теперешний адрес.
Через три дня вечером, когда солнце во всем своем великолепии склонялось к закату над долиной Блекмур и окна Шестона казались жителям этой долины огненными языками, больному учителю послышалось, что кто-то подъехал к дому, и через минуту в дверь спальни постучали. Филотсон не ответил, дверь нерешительно приоткрылась, и вошла Сью.
На ней был светлый весенний костюм, и в ее появлении было что-то призрачно-нереальное, словно в комнату впорхнул мотылек. Он взглянул на нее, покраснел, хотел было что-то сказать, но удержался.
- У меня нет тут никаких дел, - начала она, наклонив к нему испуганное лицо. - Но до меня дошли слухи, что ты болен, серьезно болен, и вот, зная, что ты допускаешь возможность иных отношений между мужчиной и женщиной, чем плотская любовь, - я приехала.
- Я не так уж серьезно болен, дружок мой. Мне просто нездоровится.
- Этого я не знала. Боюсь, что в таком случае мой приезд ничем не оправдан.
- Да, да. Пожалуй, тебе лучше было бы не приезжать. То есть я хочу сказать, что ты чуточку поспешила. Ну да ладно, пусть будет так. Ты, наверное, ничего не слышала о событиях в нашей школе?
- Нет. А что?
- Я ухожу отсюда на другое место. Не поладил со школьным комитетом, и мы решили расстаться - вот и все!
Ни в эту минуту, ни после Сью даже не догадывалась о том, какие неприятности он навлек на себя, дав ей свободу. Ей это просто не приходило в голову, а новостей из Шестона она не получала. Они немного поговорили о том, о сем, и когда ему был подан чай, он приказал изумленной маленькой служанке принести чашку чаю Сью. Эта молодая особа интересовалась их делами гораздо больше, чем они предполагали: спустившись в кухню, она возвела глаза к небу и в совершенном изумлении всплеснула руками. Во время чаепития Сью подошла к окну.
- Какой чудесный закат, Ричард! - проговорила она задумчиво.
- Они почти всегда хороши, когда смотришь отсюда, наверное, потому, что лучи пронизывают туман над долиной. Но это не для меня: солнце не заглядывает в сумрачный угол, где я лежу.
- А может, ты полюбуешься им хоть сегодня? Небо словно разверзлось над нами!
- И хотел бы, да не могу.
- Я помогу тебе.
- Нет… Кровать невозможно передвинуть.
- А вот посмотри, что я сделаю.
Она сняла со стены вращающееся в раме зеркало и поставила его на подоконник так, чтобы в нем отражался закат, а затем стала поворачивать до тех пор, пока отраженные лучи не упали на лицо Филотсона.
- Ну вот, теперь тебе видно, какое солнце огромное и яркое! - воскликнула она. - Я уверена… я так надеюсь на то, что оно тебя подбодрит!
В голосе ее была ласковость раскаявшегося ребенка, который не знает, чем еще он может загладить свою вину.
- Странное ты создание, - печально усмехнулся Филотсон, когда в глаза ему блеснуло солнце. - Вздумала вдруг приехать ко мне после всего того, что между, нами произошло!
- Не будем ворошить прошлое! - быстро сказала она. - Мне надо доспеть на омнибусе к ближайшему поезду. Джуд не знает, что я здесь, потому что его не было дома, когда я выезжала, так что мне надо поскорее вернуться. Я так рада, что тебе лучше, Ричард. Ты ведь не чувствуешь ко мне ненависти? Ты всегда был таким добрым моим другом!
- Рад слышать, что ты так думаешь, - хрипло проговорил он. - Нет, ненависти к тебе я не чувствую.
Пока шел этот отрывистый разговор, в комнате быстро стемнело. Когда принесли свечи и Сью было пора уезжать, она вложила свою руку в руку Филотсона, вернее, лишь слепа коснулась ее, так мимолетно было это движение. Она отвернулась, и Филотсон заметил при этом, что у неё задрожали губы и слезы набежали на глаза. Когда она почти совсем затворила за собой дверь, он вдруг позвал ее?
- Сью!
Он понимал, что ему не следует этого делать, но не мог удержаться. Она вернулась.
- Сью! - прошептал он. - Хочешь, помиримся? Оставайся… Я все прощу, все забуду.
- Нет, нет, - поспешно возразила она, - ты не можешь меня простить!
- Ты хочешь сказать, что фактически он уже стал твоим мужем?
- Считай, что так. Он хлопочет о разводе со своей женой Арабеллой.