На небольшом костерке, разожжённом перед входом в палатку, он приготовил свой нехитрый ужин, а потом, когда наступила ночь, сел прямо на землю и, чувствуя, как она вздрагивает, смотрел на холодные белые звёзды. Костёр прогорел до углей, а Джозеф слушал, как за холмами воют койоты, пронзительно блеют овцы, шуршат в траве, бросившись врассыпную, полевые мыши. Через некоторое время над восточной грядой гор показалась луна золотисто-медового цвета. Пробившись сквозь частокол сосен, свет её лика упал на холмы. Луна чуть-чуть задержалась, словно освобождаясь от чёрного ствола сосны, который мгновением раньше наколол её на себя, а затем поплыла вверх.
3
Задолго до того, как появились повозки со строевым лесом, Джозеф услышал позвякиванье привязанных к упряжи колокольчиков; для ехавших следом упряжек оно служило предупреждением о том, что надо свернуть с узкой дороги. Волосы и борода Джозефа были расчёсаны, а в глазах на свежеумытом лице читалось нетерпеливое ожидание, не покидавшее его на протяжении последних двух недель. Наконец среди деревьев показались упряжки. Чтобы протащить по новой непроторённой дороге повозки с тяжёлыми штабелями досок, лошади двигались короткими прыжками. Передний возница махнул Джозефу своей шляпой, и на её пряжке вспыхнуло солнце. Джозеф, подошедший встречать упряжки, взобрался на высокое сидение переднего возницы, человека средних лет с ёжиком седых волос на голове и лицом цвета табачного листа. Возница переложил поводья в левую руку, а правую протянул Джозефу.
- Я думал, вы будете раньше, - сказал Джозеф. - В дороге без происшествий?
- Никаких происшествий, мистер Уэйн, ничего, что можно даже назвать происшествием. У Хуанито втулка стёрлась, да сынок мой, Уилли, передним колесом в грязи увяз. Заснул, наверное. Последние две мили дорога здесь не больно хороша.
- Будет, будет хорошей, - сказал Джозеф. - Когда здесь много таких повозок проедет, дорога будет отличной. Вон под тем большим дубом, - он показал пальцев, - и будем сгружать.
На лице возчика возникло недоумение.
- Под деревом будете строиться? Нездорово это. Ещё какой сук сломается, повредит вам крышу и вас самого ещё как-нибудь ночью зацепит, пока вы спите.
- Дерево хорошее, крепкое, - заверил его Джозеф. - Не хочется мне строить дом очень уж далеко от дерева. А от вашего дома деревья далеко?
- Да нет, я же не о том говорю. Одно под другим строить - дело проклятое. Я уж не знаю, что должно случиться, чтобы я здесь дом поставил. Часто по ночам я бы просыпался, лежал бы и слушал, как шумит ветер, а сук по крыше стучит, как в бочке бухает.
Он остановил свою упряжку и, собрав поводья в руку, намотал их на тормоз повозки. "Останавливайтесь здесь!" - крикнул он остальным возчикам.
Когда доски были сгружены на землю, а лошади, привязанные за уздечки к повозкам, принялись жевать ячмень из торб, возчики расстелили свои одеяла на скамьях внутри фургонов. Джозеф разжёг костёр и начал готовить ужин. Установив сковородку высоко над огнём, он постоянно переворачивал бекон. Ромас, старший среди возчиков, подошёл и присел у костра.
- Утром выедем пораньше, - сказал он. - С пустыми повозками будет легче.
Джозеф снял сковородку с огня.
- Почему вы не дадите лошадям хотя бы немного травы?
- Когда они в деле? Ну, нет. В траве нет ничего стоящего. Чтобы ехать по таким дорогам, как ваша, им надо чего-нибудь посолидней. Поставьте сковородку на огонь и подержите там минуту, если хотите приготовить бекон.
Джозеф нахмурился.
- Да у вас здесь не знают, как жарить бекон! Поставить его на медленный огонь и переворачивать, вот он и будет хрустящим, и салом всё не заплывёт.
- Есть-то всё можно, - сказал Ромас, - всякую еду.
Подошли Хуанито с Уилли. У Хуанито была тёмная кожа индейца и голубые глаза. Бледное лицо Уилли уродовала грязная короста какой-то неизвестной болезни, глаза его смотрели с опаской, никому не позволяя догадаться о тех болях, которые терзали его тело по ночам, и кошмарах, которые мучили его во время сна. Глядя на них, Джозеф усмехнулся.
- Видите мои глаза? - самодовольно сказал Хуанито. - Я не индеец, я - из Кастилии. У меня голубые глаза. Поглядите на мою кожу! Она потемнела на солнце, но у кастильцев - голубые глаза…
- Он такое всем рассказывает, - прервал его Ромас. - Он любит найти кого-нибудь новенького и рассказывать ему это. В Нуэстра-Сеньора всем известно, что его мать была индианка, и Бог знает, кто был его отец.
Хуанито вспыхнул и схватился за длинный нож, висевший у него на поясе, но Ромас только рассмеялся и повернулся к Джозефу.
- Хуанито говорит себе: "Как-нибудь зарежу кого-нибудь этим ножом!" Так у него появляется чувство гордости. Но он знает, что никогда так не сделает, и поэтому не слишком уж задаётся. Зачисть-ка лучше палочку, Хуанито, чтобы удобней было хватать бекон, - с презрением добавил он, - и в следующий раз, когда будешь рассказывать про то, что ты из Кастилии, убедись, что тебя никто не знает.
Джозеф поставил сковородку на огонь и в недоумении посмотрел на Ромаса.
- Зачем вы на него наговариваете? - спросил он - Что здесь хорошего? В том, что он из Кастилии, ничего дурного нет.
- Враньё это, мистер Уэйн. Всё - враньё. Если вы поверите в эту ложь, он и дальше врать будет. Неделю он был двоюродным братом испанской королевы. Хуанито здесь просто возчик, будь он неладен. Не могу я ему позволить быть принцем.
Но Джозеф покачал головой и опять взялся за сковородку. Не поднимая глаз, он сказал:
- А я думаю, что он - из Кастилии. У него - голубые глаза, и есть ещё что-то кроме. Не знаю, почему, но я думаю, что он - из Кастилии.
Глаза преисполнившегося гордостью Хуанито чуть не вылезли из орбит.
- Спасибо, сеньор, - сказал он. - То, о чём вы говорите, - правда, - изображая тяжкие нравственные страдания, он замолчал. - Мы друг друга понимаем, сеньор. Ведь мы - caballero.
Посмеиваясь, Джозеф разложил бекон по тарелкам и разлил кофе.
- Вот мой отец думает, что он - почти Бог. Но ведь так оно и есть.
- Вы не понимаете, что вы наделали! - решительно возразил Ромас.
- Теперь этого caballero не остановишь. Теперь он работать не будет. Он будет ходить кругами и восхищаться собой.
Джозеф подул на свой кофе.
- Пусть гордится сколько хочет, я здесь любого уроженца Кастилии использовать могу.
- Но он - хороший болтун, будь он проклят.
- Знаю, - тихо сказал Джозеф. - Как и все люди знатного происхождения. Таких работать не заставишь.
Хуанито вскочил с места и шагнул в сгущающуюся тьму, но Уилли остановил его:
- Это просто лошадь задела ногой за верёвку, которой связаны недоузки.
Край западной гряды ещё пылал серебром заката, а всю долину Богоматери уже скрыл мрак.
Звёзды, казавшиеся серыми отливками гигантской небесной домны, своим мерцанием словно хотели предотвратить наступление ночи. Угли догоравшего костра бросали на лица четырёх людей, сидевших возле него, резкие тени. Джозеф поглаживал свою бороду, взгляд его был задумчивым и отрешённым. Ромас сидел, обхватив руками колени. Красный огонёк его сигареты то ярко вспыхивал, то исчезал под слоем пепла. Хуанито, высоко держа голову на вытянутой шее, не спускал полуприкрытых ресницами глаз с Джозефа. Бледное лицо Уилли, казалось, висело в воздухе, отдельно от тела. Его тонкий узкий нос нависал над изломанной постоянной гримасой линией губ, как клюв попугая. Когда пламя костра потускнело так, что стали видны только лица сидящих около него людей, Уилли опёрся рукой о руку Хуанито, который крепко сжал её своими пальцами, так как знал, что Уилли страшно боится темноты. Джозеф сунул в костёр прутик, и невысокое пламя вспыхнуло с новой силой.
- Ромас, трава здесь хорошая, много свободной плодородной земли. Только вспахать её плугом. Почему она пропадает, Ромас? Почему никто не взял её раньше?
Ромас выплюнул окурок в костёр.
- Не знаю. Люди медленно заселяют эти края. Нет столбовой дороги. Я думаю, её проложат, но вот засушливые годы… Они задержали освоение здешних мест надолго.
- Засушливые годы? Когда были эти засушливые годы?
- Ох, между восьмидесятым и девяностым. Высохла вся земля, пересохли колодцы, пал скот, - он крякнул. - Такая засуха была, доложу я вам. Те, кто мог, отогнали скот в Сан-Хоакин, где вдоль реки росла трава. По дороге коровы тоже дохли. Я тогда был помоложе, но помню мёртвых коров с распухшим брюхом. Бывало, выстрелим в неё из ружья, она и хлопает как проколотый воздушный шар. А вонь стоит…
- Но ведь потом опять пошли дожди, - перебил его Джозеф. - Сейчас почва полна водой.
- Да, лет через десять пошли дожди. Целый поток. Потом и трава снова взошла, и деревья зазеленели. Радовались мы тогда, как сейчас помню. В Нуэстра-Сеньора устроили фиесту прямо под дождём, только для музыкантов навес сделали, чтобы у них струны не намокли. Люди перепились и плясали прямо в мокрой грязи. Все, не только мексиканцы. Пришёл к ним отец Анхело и заставил прекратить.
- Почему? - поинтересовался Джозеф.
- Ну, вы себе не представляете, что люди вытворяли там, в грязи. Отец Анхело чуть с ума не сошёл. Он сказал, что в нас вселился дьявол. Он изгнал дьявола и велел людям перестать кувыркаться и пойти вымыться. Он на всех наложил покаяние. Отец Анхело чуть с ума не сошёл. Он оставался там до тех пор, пока не кончился дождь.
- Так люди перепились, вы говорите?
- Да, они пьянствовали неделю и поступали плохо. - ходили без одежды.
Хуанито прервал его.
- Они были счастливы. Ведь перед тем высохли колодцы, а холмы выгорели добела, как зола. Вот почему люди были счастливы, когда пошёл дождь. Им трудно было пережить такое счастье, и они поступали плохо. Люди всегда поступают плохо, когда они слишком счастливы.
- Надеюсь, это больше не повторится, - сказал Джозеф.
- Ну, отец Анхело сказал, что это было наказание, но индейцы говорили, будто такое случалось и раньше, два раза на памяти стариков.
Взволнованный, Джозеф встал.
- Я и думать об этом не хочу. Я уверен, такого больше не будет. Чувствуете, трава-то уже какая высокая?
Ромас скрестил руки.
- Может, и не будет. Хотя тут одно от другого не зависит. Пора спать ложиться. Как рассветёт, поедем.
Джозеф проснулся от предрассветного холода. Ему показалось, что сквозь сон он слышал резкий пронзительный крик. "Должно быть, сова, - подумал он. - Сон иногда искажает и усиливает звуки". Он напряжённо вслушался, и снаружи до него донеслись прерывистые всхлипывания. Надев джинсы и сапоги, он раздвинул полы входа в палатку и вышел. Из повозки, в которой спал Уилли, доносились негромкие вскрики. Хуанито стоял, склонившись над её бортом.
- Что случилось? - спросил Джозеф.
В тусклом свете он увидел, что Хуанито держит Уилли за руку.
- Он спит, - негромко пояснил Хуанито. - Иногда он не может проснуться без моей помощи. А иногда, когда проснётся, думает, что он всё ещё спит, и это - правда. Вставай, Уилли! - сказал Хуанито. - Видишь, ты уже проснулся. Ему снятся ужасные вещи, сеньор, и я его щиплю. Видите, ему страшно.
Из повозки, где лежал Ромас, раздался его голос:
- Уилли слишком много ест на ночь. Вот у него и кошмары. С ним так часто бывает. Возвращайтесь спать, мистер Уэйн.
Джозеф наклонился и заметил испуг на лице Уилли.
- Тебе нечего бояться по ночам, Уилли, - сказал он. - Если хочешь, приходи спать ко мне в палатку.
- Ему снится, что он в каком-то гиблом месте, где всё иссушено жарким солнцем, а люди, выползая из нор, хватают его за руки и за ноги, сеньор. Почти каждую ночь ему такое снится. Смотри, Уилли, я здесь, с тобой. Видишь, все лошадки здесь, вокруг, и смотрят на тебя, Уилли. Иногда, сеньор, лошади помогают ему во сне. Ему нравится, чтобы они были рядом с ним, когда он спит. Он попадает в это иссушенное солнцем гиблое место, но лошади, если они рядом, помогают ему спастись от людей. Идите спать, сеньор, я ещё побуду с ним.
Джозеф положил руку на лоб Уилли и ощутил холод камня.
- Я разожгу костёр, и он согреется, - сказал он.
- Не трудитесь, сеньор, ему всегда холодно. Он не может согреться.
- Славный ты парень, Хуанито.
Хуанито отвернулся.
- Он зовёт меня, сеньор.
Джозеф подержал руку под тёплой лошадиной попоной и вернулся к себе в палатку. В неярком свете утра на восточной гряде возник контур сосновой рощи. Под проснувшимся бризом беспокойно зашелестела трава.
4
Каркас дома, внутренние стены которого уже разделили квадратный остов жилища на четыре одинаковых комнаты, стоял в ожидании обшивки. Огромный одинокий дуб словно протягивал над крышей свою защищающую длань. На почтенном дереве распустились новые блестящие листики, в свете восхода их зелень отливала желтизной. Постоянно переворачивая куски бекона, Джозеф поджарил его на костре. Затем, прежде чем приступить к завтраку, он подошёл к деревянным козлам, где стоял бочонок с водой. Налив полную миску воды, Джозеф, чтобы прогнать остатки сна, стал, зачерпывая её горстями, брызгать на свои волосы и бороду. Он насухо вытер руки и вернулся к своему завтраку; всё его лицо блестело от влаги. Трава была мокрой от росы, затушившей огонь. Три луговых жаворонка, чьё оперение напоминало лёгкие серые пиджачки, из-под которых виднелись жёлтые жилеты, прыгали вокруг палатки, дружелюбно вытягивая свои любопытные клювы. Снова и снова надували они свои грудки, как настоящие оперные солисты, захваченные восторгом пения, вздымали головки, а затем повернулись к Джозефу, словно ожидая его внимания и одобрения. Джозеф допил из чашки свой кофе, а гущу вывалил в костёр. Чувствуя, как сильный поток солнечного света обдаёт его тело, он встал и, достав из холщового свёртка инструменты, зашагал к стропилам своего дома; жаворонки, суетясь, летели чуть впереди, настойчиво пытаясь привлечь его внимание, для чего даже прерывали пение. На пастбище били копытами две стреноженные лошади, они крутили мордами и дружелюбно фыркали. Джозеф завернул молоток и гвозди в фартук и в раздражении повернулся к жаворонкам:
- А ну-ка летите за червяками! - сказал он. - Кончайте шуметь! А то с вами тоже захочешь червяков! Убирайтесь отсюда!
Немного удивленные, жаворонки вскинули головки и запели в унисон. Джозеф снял со штабеля досок свою чёрную шляпу с узкой тульей и надвинул её на глаза.
- Летите за червяками! - рявкнул он. Лошади снова зафыркали, а одна из них пронзительно заржала. Джозеф тут же с облегчением отложил молоток.
- Эй, кто там?
В ответ из-за деревьев, растущих у дороги, он услышал лошадиное ржание, а затем перед его взором предстал усталый всадник, едущий медленной рысью. Джозеф быстро вернулся к догорающему костру, взбил пламя и снова поставил кофейник. Он улыбнулся с довольным видом.
- Не хотелось мне сегодня работать, - сказал он жаворонкам. - Летите за червяками, у меня нет на вас времени.
Подъехал Хуанито. Он ловко спрыгнул с лошади на землю, двумя движениями освободил её от седла и уздечки, а затем снял своё сомбреро и замер с улыбкой на лице, ожидая, как его встретят.
- Хуанито! Рад тебя видеть! Ты ещё не завтракал?
Выжидательная улыбка на лице Хуанито сменилась вполне довольной.
- Я скакал всю ночь, сеньор, я приехал, чтобы стать вашим vaquero.
Джозеф пожал ему руку.
- Да у меня нет ещё ни одной коровы, которую бы ты пас, Хуанито.
- Будут, сеньор. Я всё могу делать, и я - хороший vaquero.
- Ты можешь помочь построить дом?
- Конечно, сеньор.
- А плата, Хуанито, сколько тебе заплатить?
Веки Хуанито широко раздвинулись, а глаза засияли торжеством.
- Раньше, сеньор, я был vaquero, и неплохим. Там мне платили тридцать долларов в месяц и называли краснокожим. Я хочу стать вашим другом, сеньор, а денег мне не надо.
Мгновение Джозеф был в замешательстве.
- Думаю, я понимаю, что ты имеешь в виду, Хуанито, но ведь тебе нужны будут деньги, чтобы промочить горло, когда ты поедешь в поселок. Тебе нужны будут деньги, чтобы встретиться с девушкой.
- Когда я поеду в поселок, вы сделаете мне подарок, сеньор. Подарок - не плата.
Улыбка вновь появилась на его лице. Джозеф налил ему чашку кофе.
- Ты - настоящий друг, Хуанито. Спасибо.
Из своего высокого сомбреро Хуанито достал письмо.
- Раз уж я приехал, передаю вам это, сеньор.
Джозеф взял письмо и медленно зашагал прочь. Он знал, что в нём. Какое-то время он уже ждал его. Всё вокруг тоже, казалось, знало, что в письме, над поросшей травой равниной опустилась тишина, жаворонки улетели, и даже коноплянки, сидевшие на дубе, прекратили своё щебетание. Джозеф присел на кучу досок под дубом и медленно вскрыл конверт. Письмо было от Бартона.
"Томас и Бенджи попросили меня написать тебе, - гласило оно. - То, о чём мы знали, что оно должно произойти, произошло. Смерть потрясает нас даже тогда, когда мы знаем, что она должна наступить. Отец отошёл в Царствие Небесное три дня назад. Мы все были с ним до конца, все, кроме тебя. Ждали и тебя. Перед смертью разум его помутился. Он говорил какие-то странные вещи. Он не столько говорил о тебе, как говорил с тобой. Он говорил, что может прожить так долго, как пожелает, но хочет увидеть твою новую землю. Эта новая земля стала его навязчивой идеей. Конечно, у него помутился разум. Он сказал: "Я не знаю, сможет ли Джозеф выбрать хорошую землю. Не знаю, понимает ли он в этом толк. Мне надо поехать туда и посмотреть". Потом он говорил о том, что переезд через всю страну - серьёзное дело, и он думает, что займётся им. Наконец, показалось, что он засыпает. Бенджи и Томас вышли из комнаты. У отца был бред. По правде сказать, я должен был бы забыть его слова и никогда не повторять их, потому что он был не в себе. Он говорил о совокуплении животных. То, что он сказал дальше о всей земле, я не вижу необходимости повторять. Я хотел, чтобы он помолился со мной, но вскоре он отошёл. Меня беспокоит то, что последние его слова не были словами христианина. Я не сказал ничего братьям, потому что последние его слова были обращены к тебе, ведь говорил он с тобой". Далее в письме следовало подробное описание похорон. Заканчивалось оно так: "Томас и Бенджи думают, что мы все могли бы двинуться на Запад, если там ещё осталась земля, которую можно взять. До того, как мы что-либо предпримем, нам хотелось бы получить какое-нибудь известие от тебя".