Элизабет, которая пристально рассматривала зелёный ковёр с коричневой дорожкой, образовавшейся от вздутия ворса, перевела взгляд на башмаки Джозефа, начищенные грязной ваксой - не чёрной, а переливающейся всеми цветами - от сине-зелёного до фиолетового. В сознании Элизабет, сосредоточившейся на его обуви, на мгновение появилась надежда на спасение. "Вакса старая, - подумала она. - Наверное, бутылка с ней долго стояла открытой. От этого в ней всегда появляются разводы. С чёрными чернилами происходит то же самое, если держать их открытыми. Думаю, он об этом не знает, а я ему не скажу. Если бы я сказала, у меня не осталось бы ничего сокровенного". То, что он не двигается с места, удивило её.
- Мы могли бы съездить к речке, - сказал Джозеф. - На речке хорошо, но ногами переходить её опасно. Видите ли, камни там скользкие. Ногами можем и не перейти. Но съездить туда можно.
Ему хотелось рассказать ей о том, как заскрипят колёса, с хрустом ломая опавшие листья; как при соприкосновении железа с камнем засверкают тут и там большие, острые, словно змеиное жало, синеватые искры. Он хотел рассказать о том, как темна бывает ночь, так темна, что голова соседа буквально тонет в ней. Он только не знал, как рассказать обо всём этом.
- Я буду рад, если вы поедете, - сказал он.
Сделав к ней короткий шаг, он сокрушил всю оборону, которую создал её разум.
Элизабет ощутила быстрый импульс, толкнувший её в омут беззаботного веселья. Она робко коснулась своей рукой его запястья, а потом провела пальцами по рукаву.
- Я поеду, - сказала она, прислушиваясь к своему голосу, который звучал на удивление тихо. - Думаю, мне понравится. Занятия утомляют. Мне надо выйти на воздух.
- Она сбегала наверх за накидкой, которая затрепетала от её дыхания, а на верхней ступеньке лестницы дважды, словно девочка, танцующая под майским деревом, осмотрела носки своих туфель.
"Ведь я же себя скомпрометирую, - подумала она. - Увидят, как мы катаемся вечером вдвоём, и подумают, что мы помолвлены". Джозеф стоял у нижней ступеньки лестницы и, ожидая её возвращения, смотрел наверх. Он чувствовал страстное желание открыть ей для внимательного изучения всего себя, чтобы она могла увидеть всё, скрытое в нём, даже то, о чём он сам не знал, что оно существует.
"Так будет правильно, - подумал он. - Тогда она узнает, что я за человек, а если она узнает, она станет частью меня".
Она остановилась на площадке лестницы и сверху улыбнулась ему. На плечи её был накинут длинный синий плат и несколько её волос, выбившись из причёски, зацепились за синий ворс. Прилив нежности охватил Джозефа при виде этих выбившихся волосков. Он коротко рассмеялся.
- Спускайтесь скорее, пока лошади не поблекли, - сказал он, - а то упустим момент. О, я, конечно, имею в виду блеск, до которого Хуанито надраил упряжь.
Он распахнул перед ней дверь и, когда они подошли к коляске, подсадил на сидение, а сам, прежде чем отвязать лошадей, проверил застёжки из слоновой кости на уздечке. Лошади взыграли, и Джозеф был рад этому.
- Не холодно вам? - спросил он.
- Нет, нормально.
Лошади побежали рысью. Джозеф заметил, что, жестикулируя, он получил хорошую возможность изображать падающие звёзды и всю чашу неба, землю в вихре чёрных деревьев, горы, которые были волнами при возмущении земной поверхности и застывали в момент его наибольшей силы, или камнепад, с бесконечной медлительностью движущийся к востоку. Джозеф удивился бы, если для того, чтобы рассказать обо всём этом, нашлись какие-то слова.
Он сказал: "Мне нравится ночь. Она гораздо сильнее дня".
С первой минуты сближения с ним Элизабет была в напряжении, готовясь отразить его атаку на её резко очерченный и тщательно охраняемый внутренний мир, но сейчас случилось нечто странное и неожиданное. Может быть, тон, ритм, может быть, какая-то его собственная увлечённость своими словами сделали так, что стены её обороны пали. Кончиками пальцев она коснулась его плеча и, дрожа от восхищения, отдёрнула руку. У неё перехватило дыхание. Она подумала: "Какой позор, он еще услышит, что я пыхчу как лошадь", и нервно засмеялась в такт вздохам, зная, что вообще-то ей всё равно. Тайные помыслы, едва различимые даже мысленным взором в тайниках её сознания, вынырнули оттуда, и она обнаружила, что они вовсе не отвратительно-грязные, вроде слизняков, как она всегда считала, а почему-то праведные, радостные и светлые. "Если он коснётся губами моей груди, мне будет приятно, - подумала она. - Радость так и рвётся наружу, боюсь, не выдержу. Я поднесу свою грудь к его губам обеими руками". Представляя себе, как всё произойдёт, она знала, что будет чувствовать, изливая потоки своего тепла на его губы.
Лошади громко зафыркали и шарахнулись в сторону от тёмной фигуры, возникшей перед ними. Хуанито быстро подбежал к коляске, чтобы переговорить с Джозефом.
- Едете домой, сеньор? Я вас ждал.
- Нет, Хуанито, поедем ещё через некоторое время.
- Я подожду ещё, сеньор. Бенджи пьян.
Джозеф нервно заёрзал на сидении.
- Мне кажется, я знал, что он напьётся.
- Он вышел на эту дорогу, сеньор. Только что я слышал, как он поёт. Уилли Ромас тоже напился. Уилли счастлив. Уилли может и зарезать кого-нибудь сегодня ночью.
Руки Джозефа, которые, сохраняя чёткие контуры, в свете звёзд казались белыми, лишь чуть выдвигались вперёд, когда лошади мотали головами, уворачиваясь от ударов.
- Найди Бенджи, - отрывисто сказал Джозеф. - Я буду готов поехать через пару часов.
Лошади рванули с места вперёд, а Хуанито отскочил в темноту.
Теперь, когда её оборона была сокрушена, Элизабет ощутила, как несчастен Джозеф. "Он расскажет мне, и тогда я помогу ему".
Джозеф был суров, и лошади, чувствуя непреодолимую тяжесть его рук, натягивающих поводья, сменили рысь на спокойный размеренный бег. Они подъехали к зубчатому частоколу растущих у реки деревьев, когда внезапно из-за кустов раздался голос Бенджи:
- Estanda, bebiendo de vino,
Pedro, Rodarteу Simon…
Джозеф схватил кнут и сильно хлестнул лошадей, после чего ему пришлось изо всех сил натянуть поводья, чтобы сдержать их рывок. Узнав голос Бенджи, Элизабет жалобно застонала. Джозеф сдерживал лошадей до тех пор, пока цоканье их копыт по наезженной поверхности дороги не слилось в замысловатый ритм бега рысью.
- Не хотелось мне говорить вам, что мой брат - пьяница. Но вы должны знать, что у меня за семья. Мой брат - пьяница. Я не имею в виду, что он пошёл, достал сейчас выпивку и потом стал, как все… У Бенджи болезнь такая. Теперь вы знаете.
Он смотрел прямо перед собой.
- Это мой брат поёт там.
Он почувствовал, что, всхлипнув, она отодвинулась от него в сторону.
- Вы хотите, чтобы я сейчас отвёз вас домой?
- Да.
- Вы хотите, чтобы я больше не приставал?
Поскольку она не ответила, он быстро повернул лошадей и направил их в обратный путь.
- Вы хотите, чтобы я больше не приставал к вам? - настойчиво повторил он свой вопрос.
- Нет, - сказала она. - Я дурачусь. Я хочу поехать домой и лечь в постель. Если честно, я хочу попытаться понять, что же я чувствую.
Джозеф почувствовал, что от радости у него снова перехватило дыхание. Наклонившись к ней, он поцеловал её в щёку и снова взялся за вожжи. У ворот он помог ей сойти и проводил до двери.
- Сейчас я поеду разыскивать своего брата. Через несколько дней я приеду снова. Спокойной ночи.
Элизабет не осталась ждать, чтобы посмотреть, как он уезжает. Она была в постели ещё до того, как смолк стук колёс. Сердце её колотилось так, что голова не могла удержаться на подушке. Что-либо, кроме ударов собственного сердца, воспринималось ею с трудом, но наконец она уловила тот звук, который ждала - медленно приближавшийся к её дому чарующий звук голоса человека навеселе. Элизабет собрала в комок все силы своей души, чтобы преодолеть жгучую боль, надвигавшуюся на неё с этим голосом.
"Он беспомощный, я знаю, - шёпотом сказала она себе. - Пьяный, беспомощный дурачок. Я должна сделать что-нибудь, может быть, даже наворожить". Она дождалась, пока голос стал слышен прямо перед её домом. "Я должна действовать сейчас. Остался единственный шанс". Она накрыла голову подушкой и прошептала: "Я люблю человека, который поёт, беспомощного, такого, какой он есть, я люблю его. Я никогда не видела его лица, и я люблю его больше всего. Господи Иисусе, помоги мне исполнить моё желание. Помоги мне заполучить этого человека".
Потом она лежала тихо, ожидая, каким будет ответ на её ворожбу. Он поступил после того, как начался последний приступ боли. Из боли возникла ненависть к Бенджи, ненависть такая сильная, что её челюсти сжались, а губы скривились, прикушенные зубами. Она чувствовала, как зуд этой ненависти обжёг её кожу, а ногти заныли от желания вонзиться в его тело. А потом волна ненависти спала и отступила. Голос Бенджи, с расстоянием становящийся всё более тихим, она слушала уже без интереса. Элизабет легла на спину, опершись на скрещённые запястья рук.
"Скоро я выйду замуж", - тихо сказала она.
9
Год закончился зимой, потом пришла весна, потом следующая осень, прежде, чем состоялась свадьба. Раздумьям пришёл конец, и в середине лета, когда белые дубки обгорали под солнцем, а река превратилась в ручеёк, Элизабет обратилась к портнихам. На холмах в изобилии колосились налитые злаки; по вечерам скотина выходила из кустов, чтобы пощипать их, а после восхода солнца скрывалась в пахнущей шалфеем тени, где в сонной жвачке проводила день. В сарае мужчины наложили свежего сена выше стропил.
Раз в неделю в течение всего года Джозеф приезжал в Нуэстра-Сеньора, чтобы посидеть с Элизабет на крыльце или взять её с собой покататься на коляске. Он спрашивал:
- Когда мы поженимся, Элизабет?
- Ну, в течение года я должна сделать тысячу всяких дел, - говорила она. - Хотя бы ненадолго надо съездить в Монтерей. Отец, конечно, захочет увидеться со мной ещё раз, прежде, чем я выйду замуж.
- Верно, - спокойно говорил Джозеф. - Потом ты можешь стать совсем другой.
- Знаю, - она обхватывала руками его запястье и принималась разглядывать свои сжатые пальцы. - Смотри, Джозеф, как трудно сдвинуть палец, который хочется сдвинуть. Уж и не знаешь, как - какой.
То, что её сознание сосредоточивается на отдельных предметах, чтобы избежать мыслительной работы, забавляло его.
- Я боюсь измениться, - говорила она. - И хочу, и боюсь. Как ты думаешь, я стану сильнее? Правда, что через минуту я стану другим человеком, для которого Элизабет - лишь знакомая, которой уже нет в живых?
- Не знаю, - говорил он, запустив свой палец за край складки платья на её спине. - Может быть, и не происходит никаких изменений, нигде и никогда. Может быть, существуют только те вещи, которые никогда не изменяются.
Однажды она приехала на ранчо, и он провёл её повсюду, испытывая даже некоторую гордость от своей причастности ко всему.
- Вот дом, сначала я построил его. Раньше в округе на целые мили не было ни одного строения, кроме дома под этим дубом.
Запрокинув голову, Элизабет приблизилась к дереву и погладила рукой его ствол.
- Видишь, Джозеф, на дерево можно сесть там, где сучья отходят от ствола. Ты не будешь возражать, Джозеф, если я залезу на дерево?
Бросив взгляд на его лицо, она обнаружила, что он пристально, в необычайном напряжении, смотрит на неё. Прямо на её глазах волосы на его голове зашевелились. Внезапно Элизабет подумала: "Если бы у него было тело коня, я могла бы полюбить его сильнее".
Джозеф подошёл к ней и протянул руку.
- Ты должна залезть на дерево, Элизабет. Я хочу, чтобы ты залезла. Давай, я помогу тебе.
Сложив руки чашеобразно, чтобы она могла встать на них ногами, он удерживал её в равновесии до тех пор, пока она не села на изгиб ствола, от которого отрастали крупные сучья. Увидев, что она удобно устроилась в ложбинке, а серые руки ветвей обнимают её, он воскликнул:
- Я счастлив, Элизабет.
- Счастлив, Джозеф? Да, ты выглядишь счастливым! Твои глаза так и светятся. И почему же ты так счастлив?
Потупив взор, он мысленно усмехнулся.
- Счастье, оно из разряда странных вещей. Я счастлив, что ты сидишь на моём дереве. Минуту назад я подумал: "Я вижу, что моё дерево любит тебя".
- Отойди немного в сторону, - попросила она. - Я хочу залезть на следующий сук, чтобы можно было видеть сарай сверху.
Он отодвинулся, отпустив её юбки.
- Удивительно, Джозеф, почему я раньше не замечала сосен на холмах. Сейчас я чувствую себя как дома. Ведь я родилась в Монтерее, среди сосен. Ты увидишь их, Джозеф, когда мы поедем туда, чтобы обвенчаться.
- Сосны там необыкновенные; как-нибудь после нашей свадьбы я возьму тебя туда.
Элизабет осторожно слезла с дерева, и снова стояла рядом с ним. Заколов волосы булавками, она пригладила их своими проворными пальцами, которые настойчиво искали выбившиеся пряди и укладывали их на старое место.
- Когда я соскучусь по дому, Джозеф, я смогу поехать к тем соснам, и это будет всё равно как съездить домой.
10
Венчание, исполненная недобрых предчувствий церемония, состоялось в Монтерее, в небольшой протестантской часовне. Церковь так часто была свидетельницей того, как во время бракосочетания перестают существовать два здоровых полнокровных тела, что в этом ритуале она, казалось, празднует двойную мистическую смерть. И Джозеф, и Элизабет чувствовали мрачность всего происходящего. "Терпите", - словно призывала церковь, и её музыка звучала как беспросветное пророчество.
Элизабет посмотрела на своего сгорбившегося отца, который был ослеплён христианской обстановкой, оскорблявшей то, что он называл своим разумом. В заскорузлых пальцах его рук не было благословения. Она быстро перевела взгляд на стоящего рядом с ней человека, который с каждой секундой становился ближе к тому, чтобы стать её мужем. Лицо Джозефа было неподвижным и строгим. Ей было заметно, как напряглись мускулы его рта. Внезапно Элизабет стало жалко Джозефа. Она подумала с чуть тревожной грустью: "Если бы моя мать была здесь, она могла бы сказать ему: "Её зовут Элизабет, и она - славная девушка, потому что я люблю её, Джозеф. Она будет и хорошей женой, когда научится. Надеюсь, ты сбросишь свою напускную суровость, Джозеф, чтобы почувствовать нежность к Элизабет. Ведь это - всё, чего она хочет, и это не такая уж невозможная вещь".
Неожиданно в глазах Элизабет блеснули слёзы. "Я должна немного помолиться, - сказала она, постепенно понижая голос. - Господи Иисусе, помоги мне, ведь я так боюсь. Я должна была всё узнать о себе, но прошло столько времени, а я ничего не узнала. Будь добрым ко мне, Господи Иисусе, хотя бы до тех пор, пока я не пойму, кто я такая". Ей захотелось, чтобы где-нибудь в церкви оказалось распятие, но церковь была протестантской, и, когда она представила себе Христа, у него была молодое, обрамлённое бородой лицо и пронзительный, озадачивающий взгляд Джозефа, который стоял рядом с ней.
Странный страх сковал разум Джозефа. "Какая гадость, - подумал он. - И почему с неё должна начинаться наша свадьба? Я думал, что здесь, в церкви, может находиться красота, которую человеку дано увидеть, а тут просто какой-то шабаш". Он расстроился. То, что Элизабет должна была наблюдать столь неудачное начало церемонии бракосочетания, огорчало его.
Элизабет, взяв его под руку, прошептала: "Ну, вот и всё. Теперь мы должны выходить. Медленно поворачивайся вместе со мной". Она помогла ему развернуться, и, когда они сделали с возвышения первый шаг, сверху, как бы сопровождая их, зазвенели колокола. "Вот, наконец, и Бог появился на венчании, - с дрожью в голосе заметил Джозеф. - Вот он, наконец, бог из железа>.Он чувствовал, что помолился бы, если бы знал, как сделать молитву действенной. "Они связаны между собой, свадьба и этот славный звон железа". Он подумал: "Они - мои, я знаю. Милые колокола, как они отдаются в теле в такт бешено бьющемуся сердцу. Они - в солнечных лучах, ударяющих в колокол неба поутру, в глухом стуке дождя по открытому чреву земли и - я знаю точно - во вспышках молний, с грохотом прорезающих измождённый воздух. А иногда - в тёплом приятном ветре, качающем верхушки деревьев в жёлтый полдень".
Он оглянулся и шёпотом сказал: "Хороши колокола, Элизабет. Они - святые".
Она вздрогнула и с удивлением посмотрела на него, ибо её видение не исчезло, и лицо Христа все ещё было лицом Джозефа. Натужно улыбаясь, она призналась себе: "Ведь я молюсь своему собственному мужу".
Когда они вышли, шорник Макгрегор совсем загрустил. Он неуклюже чмокнул Элизабет в лоб.
- Не забывай отца, - сказал он. - Впрочем, не удивлюсь, если ты так и поступишь. В наши дни такое - почти обычай.
- А ты приедешь на ранчо повидаться с нами, отец?
- Не приеду, - сердито ответил он. - Обязательства делают человека слабее, а удовольствия приносят весьма небольшие.
- Мы будем рады увидеться с вами, если вы приедете, - сказал Джозеф.
- Ну, вы будете ждать долго, вы и ваши ранчо с тысячами акров земли. Скорее я встречу вас обоих в аду, чем приеду вас навестить.
Через некоторое время он отвёл Джозефа в сторонку, чтобы не слышала Элизабет, и сказал уныло:
- Вы меня сильнее, потому вы мне и не по вкусу. Сейчас я хотел бы, чтобы вы мне понравились, да не могу, потому что я - человек слабый. То же самое с Элизабет и её сумасшедшей мамашей. Обе они знали, что я - человек слабый, и я терпеть не мог их обеих.
Джозеф посмеялся над шорником, почувствовав к нему жалость и симпатию.
- То, что вы сейчас делаете, - не слабо, - заметил он.
- Да уж, - воскликнул Макгрегор, - сильно. Умом-то я понимаю, как быть сильным, но не могу этому научиться.
Джозеф запросто толкнул его в предплечье.
- Мы будем рады увидеться с вами, когда вы приедете.
Тотчас же губы Макгрегора сердито сжались.
Сев на поезд в Монтерее, они поехали по длинной долине Салинас, серо-золотому проходу между двумя грядами гор, словно напрягшихся мускульной силой. Из окон поезда им было видно, как иссушающая сила ветра, который проносился по долине в сторону моря, пригибала к земле колосья до тех пор, пока они не ложились подобно шерсти хорошо ухоженной собаки; как он нёс кучи беспорядочно скрученных сорняков ко входу в долину; как своим дуновением он гнул деревья всё время в одну сторону, из-за чего они вырастали кривобокими. На небольших станциях Чуалар, Гонзалес и Гринфилд они увидели возы с зерном, стоящие у дороги в ожидании того, когда тяжёлые мешки с них перегрузят на склады.