- Просто это такое время суток, - успокоил он её. - Видимо, оно воздействует на всё живое. Ты когда-нибудь наблюдала за животными и птицами вечером?
- Нет, - сказала она, и чувствуя, что открыла нечто, связующее их, порывисто повернулась к нему. - Я не думаю, что когда-нибудь замечала что-то скрытое, - сказала она. - А сейчас мне словно протерли глаза. И что же делают животные вечером?
Её голос зазвенел, выводя его из задумчивости.
- Не знаю, - угрюмо сказал он. - То есть я знаю, но я должен подумать. Знаешь, о таких вещах трудно говорить, - извиняющимся тоном добавил он и замолчал, глядя в сгущающуюся тьму.
- Да, - наконец сказал он, - вот как раз то, из-за чего вечером, когда темнеет, все животные затихают. Они вовсе не закрывают глаза и не засыпают, - он опять замолчал.
- Мне запомнилась одна вещь, - сказала Элизабет. - Не знаю, когда я её обнаружила, но именно сейчас ты сказал сам себе об этом времени суток, а та картинка важна для него.
- Какая? - спросил он.
- У кошек хвосты лежат прямо и неподвижно, когда они едят.
- Да, - кивнул он, - да, я знаю.
- И только в это время они лежат прямо, и только в это время они такими остаются.
Она весело рассмеялась. Сейчас, поведав о такой ерунде, она считала, что её рассказ должен восприниматься как насмешка над спящими животными, о которых говорил Джозеф, и была очень довольна. Она казалась себе очень умной, раз смогла сказать такое.
Он и не сообразил, какое хитрое сооружение может быть воздвигнуто на кошачьих хвостах, и сказал: "Въедем на холм, потом опять спустимся к зарослям у реки, потом - через большое поле, и мы будем дома. С вершины холма нам уже, наверное, будут видны огни".
Вокруг сгустилась непроницаемая тьма тихой ночи. Словно чужак, крадущийся в ночном безмолвии, повозка в темноте въехала на холм. Элизабет всем телом прижалась к Джозефу.
- Лошади знают дорогу, - сказала она. - Они узнают её по запаху?
- Они её видят, дорогая. Только для нас она в темноте. Для них она - в полумраке. Скоро мы будем на вершине холма, а оттуда уже можно видеть огни. Тихо-то как, - недовольно промолвил он. - Не нравится мне эта ночь. Ничто и не шелохнётся.
Прошло, кажется, не менее часа, прежде, чем они миновали холм, и Джозеф остановил упряжку, чтобы лошади, которые, опустив головы, часто и тяжело дышали, отдохнули от подъёма.
- Видишь, - сказал Джозеф, - вот и огни. Так поздно, а братья ждут нас. Я не говорил им, когда мы приедем, но они, должно быть, догадались. Смотри, несколько огней движутся. Я думаю, кто-то ходит по двору с фонарём. Видно, Том вышел посмотреть, как там лошади в сарае.
Ночь снова обступила их. Впереди раздался тяжёлый вздох; его принёс, мягко прошелестев в сухой траве, тёплый ветер из долины.
- Кто-то злой вышел в ночь. Даже в воздухе веет чем-то враждебным.
- О чём ты говоришь, дорогой?
- Я говорю о том, что погода меняется. Скоро здесь будет ураган.
Ветер усилился и донёс до них протяжный вой собаки. Джозеф в раздражении уселся на козлы.
- Наверное, Бенджи поехал в посёлок. Говорил я ему, чтобы он не ездил, пока я не вернусь. Ведь воет-то его собака. Каждый раз, когда он уезжает, она воет всю ночь.
Он натянул поводья и прикрикнул на лошадей. Они медленно тронулись с места, но тотчас же их шеи изогнулись дугой, а уши встали торчком. Теперь стук копыт скачущей галопом лошади был слышен и Джозефу с Элизабет.
- Кто-то приближается, - сказал Джозеф. - Может быть, это Бенджи скачет в посёлок. Если смогу, я задержу его.
Топот копыт всё приближался, и внезапно появился всадник на вздыбленной лошади.
- Это вы, дон Джозеф? - раздался пронзительный голос.
- Да, Хуанито, в чём дело? Что тебе надо?
Подъехал верховой на лошади, и тот же пронзительный голос произнёс:
- Вскоре я понадоблюсь вам, друг мой. Я буду ждать вас у скалы в соснах. Я ведь не знал, сеньор. Клянусь вам, я не знал…
Им было слышно, как глухо звякнули шпоры. Лошадь захрапела и прыгнула вперёд. Из-за холма до них донёсся её быстрый топот, Джозеф взял кнут и хлестнул лошадей, которые побежали рысью.
Элизабет заглянула ему в глаза.
- В чём дело, дорогой? Что он имел в виду?
Он вскинул руки, а затем, опустив их, натянул поводья, и ещё раз подстегнул лошадей. Обода колёс лязгнули о камни.
- Понятия не имею, что здесь творится, - сказал Джозеф.
- Знал я, ночь будет скверной.
Теперь они были уже на равнине, и лошади было снизили скорость, но Джозеф принялся резкими ударами нахлёстывать их, и они перешли на торопливый бег. Повозка накренилась, на узкой дороге её шатало из стороны в сторону, так что Элизабет пришлось поджать ноги и кистями рук обхватить предплечья.
Теперь им уже были видны дома. На навозной куче стоял фонарь, и его свет отражался от свежепобеленных стен сарая. Окна двух домов были освещены, и когда повозка проезжала мимо них, Джозефу были видны в беспокойстве передвигающиеся там люди. Навстречу им вышел Томас и остановился возле фонаря. Он взял лошадей под уздцы и стал ладонями поглаживать их шеи. С лица его не сходила ухмылка.
- Быстро вы доехали, - сказал он.
Джозеф спрыгнул с повозки.
- Что здесь случилось? По дороге я встретил Хуанито.
Томас снял хомуты и принялся расстёгивать сбрую.
- Мы ведь знали, что когда-нибудь это случится. Мы как-то про это уже говорили.
Из темноты рядом с повозкой появилась Рама.
- Элизабет, я думаю, что вам лучше пройти со мной.
- Что случилось? - воскликнула Элизабет.
- Идите со мной, дорогая, я всё вам расскажу.
Элизабет вопросительно посмотрела на Джозефа.
- Да, ступай с ней, - сказал он. - Ступай с ней в дом.
Оглобля шлёпнулась на землю, и Томас освободил от упряжи потные лошадиные крупы.
- Я оставлю их здесь ненадолго, - словно извиняясь, сказал он и перебросил упряжь через изгородь загона для скота. - А сейчас пойдём со мной.
Джозеф, не отрываясь, смотрел на фонарь. Он поднял и развернул его.
- Это, конечно, Бенджи, - сказал он. - Он тяжело ранен?
- Он мёртв, - сказал Томас. - Он мёртв уже целых два часа.
Они вошли в домик Бенджи и через тёмную гостиную прошли в спальню, где горела лампа. Джозеф заглянул в искажённое мукой лицо Бенджи, замершее в момент наивысшего страдания. Из-под перекошенных судорогой губ виднелись зубы, разбитый нос покраснел. Два полудоллара, положенные на его глаза, тускло мерцали.
Джозеф медленно перевёл взгляд на окровавленный нож, лежащий на столе рядом с кроватью. Ему показалось, что он смотрит вниз откуда-то с большой высоты, и странное, всё подчиняющее себе спокойствие с неожиданным привкусом всезнания наполнило его.
- Это сделал Хуанито? - полуутвердительно спросил он.
Томас взял нож со стола и передал его брату. А когда Джозеф отказался взять его, положил нож обратно на стол.
- В спину, - сказал Томас. - Хуанито поскакал в Нуэстра-Сеньора взять на время пилку, чтобы отпилить рога у того быка, у которого они отросли, как у чёрта. А вернулся он очень быстро.
Джозеф заглянул в кровать.
- Давай накроем его. Давай завернём его во что-нибудь. По дороге я встретил Хуанито. Он сказал, что ничего не знает.
Томас мрачно усмехнулся.
- А откуда он мог знать? Лица-то он не мог видеть. Он увидел и пырнул ножом. Он хотел поехать и признаться, но я велел ему подождать тебя. Так что, - сказал Томас, - единственное решение суда будет против нас.
Джозеф обернулся.
- Как ты считаешь, - сказал Томас, - мы должны вызывать судебного чиновника для установления факта смерти?
- Вы ничего не меняли, Том?
- Мы только перенесли его в дом. И натянули на него штаны.
Рука Джозефа поднялась к бороде и, взъерошив её, задрала концы бороды вверх.
- А где сейчас Дженни? - спросил он.
- Бартон увёл её к себе. Бартон молится вместе с ней. Она рыдала, когда выходила отсюда. Сейчас она, должно быть, близка к истерике.
- Мы отошлём её домой, на Восток, - сказал Джозеф. - Здесь ей делать нечего.
Он повернулся к двери.
- Тебе надо поехать и заявить обо всём, Том. Представь всё как несчастный случай. Может, и не будет никаких вопросов. Произошёл несчастный случай.
Он быстро повернулся к кровати и, прежде чем выйти из дома, коснулся руки Бенджи.
Медленно прошёл он через двор туда, где на фоне неба возвышалось чёрное дерево. Подойдя, он прижался спиной к стволу и посмотрел вверх, откуда сквозь крону пробивалось неясное тусклое свечение звёзд. Его руки ласково коснулись коры дерева. "Бенджамен мёртв", - тихо сообщил он. В течение нескольких мгновений он глубоко дышал, а затем повернулся, вскарабкался на дерево и уселся между гигантских рук, прижавшись щекой к холодной шершавой коре.
Он знал, что его мысли будут услышаны, когда произносил их в своём сознании: "Теперь я знаю, в чём смысл благословения. Я знаю, что на меня возложено. Любить или не любить позволено Томасу и Бартону, но не мне. Не мне. У меня не может быть удач или неудач. Я не могу различать добро и зло. Мне отказано даже во вполне естественном чувстве различать удовольствие и страдание. Всё - едино, и всё - часть меня".
Он бросил взгляд на дом, из которого вышел. Свет в окне попеременно то загорался, то гас. Собака Бенджи снова завыла, и койоты в округе, услышав вой, подхватили его, сопровождая безумным хохотом. Джозеф крепко обхватил дерево руками. "Бенджи умер, а я не радуюсь и не грущу. Ни для того, ни для другого у меня нет причин. Вот почему всё так и есть. Теперь я знаю, отец мой, каким вы были - одиноким без чувства одиночества, спокойным, потому что вам не нужно было общение".
Он спустился с дерева и добавил: "Бенджамен мёртв, сэр. Я не должен был препятствовать этому, даже если бы мог. Возмездия не нужно". И он пошёл в сарай, потому что надо было оседлать лошадь, чтобы ехать к скале, где его ждал Хуанито.
12
Рама взяла Элизабет под руку и повела через двор фермы.
- Не плачьте, - сказала она. - Не надо. Вы ведь не знали покойного, так что для вас это не потеря. И я обещаю, что вы никогда его даже не увидите, поэтому бояться нечего.
Они поднялись по ступенькам и прошли в её гостиную, где стояли мягкие кресла-качалки, а лампы покрывали китайские абажуры с изображениями роз. Даже половики были сшиты из чистых лоскутков.
- Уютно у вас, - сказала Элизабет, подняв глаза на широкое, с выступающими скулами, лицо Рамы. Чёрные брови почти срастались на её переносице, густые волосы падали, закрывая лоб.
- Уют создала я, - сказала Рама. - Надеюсь, у вас будет также.
Сообразно обстоятельствам Рама была одета в плотно облегающее тело платье из чёрной тафты с широкой юбкой, которая шуршала при каждом её движении. На шею она надела амулет из слоновой кости на серебряной цепочке, привезённый каким-то её предком-моряком с островов Индийского океана. Она уселась в кресло-качалку, сидение и спинка которого были обиты тканью с цветочным узором. Свои длинные белые пальцы Рама вытянула на коленях, как пианистка, берущая сложный аккорд.
- Садитесь, - сказала она. - Вам придётся подождать.
Элизабет чувствовала силу Рамы и ощущала обиду, но взять верх над этой уверенной в себе женщиной ей ничего не стоило. Она грациозно присела, скрестив руки на коленях.
- Вы ещё не рассказали мне, что случилось.
Рама мрачно усмехнулась.
- Бедное дитя, в плохое время вы приехали. Любое время могло бы стать плохим, но нынче у нас просто скандал, - она снова сжала пальцы. - Сегодня ночью Бенджамен Уэйн получил нож в спину, - сказала она. - Через десять минут он умер. Через два дня его похоронят, - она посмотрела на Элизабет и невесело улыбнулась, ибо знала о том, что случилось, всё до мельчайших подробностей.
- Теперь вы знаете, - продолжила она. - Сегодня ночью спрашивайте, о чём хотите. Мы все взвинчены и не в себе. Такие вещи выбивают из колеи. Сегодня ночью спрашивайте, о чём вам угодно. Завтра нам может быть стыдно. Похоронив Бенджи, мы никогда не будем вспоминать его. А через год мы даже забудем, что он вообще когда-то жил на свете.
Элизабет выпрямилась в своём кресле. Всё так не совпадало с её представлениями о том, как она входит в дом, принимая свидетельства почтения от этого семейства, и заставляет себя быть благодарной. Помимо её воли комната поплыла у неё перед глазами. Она сидела на краю глубокого чёрного омута и видела огромных бледных рыб, таинственно движущихся в его глубине.
- Почему его зарезали? - спросила она. - Я слышала, это сделал Хуанито.
Снисходительная улыбка слегка коснулась губ Рамы.
- Потому что Бенджи был вор. Ему не было нужно то, что легко доступно. Он потихоньку воровал самое ценное - девичью честь. Вот он и напивался, чтобы украсть частичку смерти, а теперь получил её всю. Это должно было случиться, Элизабет. Если бросаешь большую пригоршню бобов в неподвижно стоящий напёрсток, один обязательно попадёт в него. Теперь вы видите? Хуанито пришёл домой и застал воришку за работой. Мы все любили Бенджи, - сказала Рама.
- От презрения до любви один шаг.
Перед натиском Рамы Элизабет чувствовала себя совсем одинокой и беззащитной.
- Я так долго была в дороге, - стала оправдываться она.
- И я не обедала. Я даже не умылась.
По мере того, как она вспоминала одно за другим всё то, что ей пришлось пережить, губы её начали дрожать. Взгляд Рамы смягчился, теперь, глядя на Элизабет, она увидела в ней женщину, только что вышедшую замуж.
- А где Джозеф? - с неудовольствием поинтересовалась Элизабет. - Это наша первая ночь в доме, а он ушёл. Я даже не могу выпить воды.
Тут Рама встала, аккуратно расправив свою шуршащую юбку.
- Бедное дитя, простите меня, я и не подумала. Ступайте на кухню и умойтесь. Я приготовлю вам чаю и порежу хлеба с мясом.
На кухне со свистом закипел чайник. Рама нарезала кусками хлеб и ростбиф, налила в чашку горячий жёлтый чай.
- Теперь вернёмся в гостиную, Элизабет. Поужинать можно там, где удобнее.
Сделав сэндвичи, Элизабет с аппетитом принялась есть их, а горячий и крепкий чай успокоил ее, и всё её недовольство исчезло.
Рама вернулась к своему креслу. Она села, выпрямив спину, и наблюдала за тем, как Элизабет поглощает хлеб и мясо.
- А вы - хорошенькая, - оценивающе сказала Рама. - Я и подумать не могла, что Джозеф сумеет выбрать себе хорошенькую жену.
Элизабет вспыхнула.
- Что вы имеете в виду? - спросила она. Оказалось, здесь присутствовали такие потоки чувств, которые она не смогла распознать, способы мышления, которые не принадлежали к категориям того, что она сама пережила или чему научилась. Насторожившись, она придала своей улыбке беззаботный вид. - Конечно, он это знал. Ведь он сам говорил мне.
Рама тихонько рассмеялась.
- Я знала его не так хорошо, как думала. Я-то думала, что он выбирал себе жену, как выбирал себе корову - чтобы корова была хорошей и безупречной с точки зрения того, что от коровы требуется, и чтобы жена была хорошей и очень походила бы на корову. Может быть, он более человечный, чем я думала.
В её голосе ощущался привкус горечи. Своими сильными белыми пальцами она резко провела по волосам, приглаживая их.
- Думаю, мне надо выпить ещё чашку чаю. Налью-ка я побольше воды. Он должен быть крепким, как отрава.
- Конечно, он - человечный, - сказала Элизабет. - Не пойму, почему вам кажется, что он не такой. Самого себя-то он знает. Он смущается, вот и всё.
В её сознании внезапно вновь возникли проход в горах и бурная река. Испугавшись, она стала гнать видение прочь.
Рама грустно улыбнулась.
- Нет, он себя не знает, - уточнила она. - В целом мире, я думаю, нет человека, который меньше знал бы о себе, Элизабет.
Затем она сказала с сочувствием:
- Вы не знаете этого человека. Я рассказываю вам о нём не для того, чтобы напугать, а для того, чтобы вы не испугались, когда придёт час узнать его.
Её разум искал способ выразить в словах мысли, которые с избытком были заметны в её взгляде.
- Я вижу, - сказала она, - вы уже ищете отговорки, с помощью которых хотите избавиться от своих мыслей, вместо того, чтобы встретиться с ними лицом к лицу.
В движениях её рук больше не было уверенности, они медленно перемещались, словно занятые поисками добычи щупальца голодной морской твари.
- "Он - дитя", - говорите вы себе. "Он мечтает", - её голос стал громким и пронзительным. - Он - не дитя, - сказала она, - и если он мечтает, вы никогда не узнаете о его мечтах.
Элизабет рассердилась.
- О чём вы говорите? Он женился на мне, а вы пытаетесь сделать из него неизвестно кого, - её голос задрожал. - Ну конечно, я знаю его. Вы думаете, что я выйду замуж за человека, которого не знаю?
Но Рама только улыбнулась ей.
- Не бойтесь, Элизабет! Вы, должно быть, уже видели. Я думаю, в нём нет злобы, Элизабет. Вы можете поклоняться ему без страха быть принесённой в жертву.
В сознании Элизабет возникла картина венчания, тот момент, когда служба подходила к концу и в монотонности окружающей обстановки она приняла своего мужа за Христа.
- Не знаю, что вы имеете в виду, - воскликнула она. - Почему вы говорите "поклоняться"? Вы знаете, я устала, я провела, должно быть, целый день в дороге. Смысл слов меняется вместе с моим состоянием. Что вы имеете в виду, когда говорите "поклоняться"?
Рама подвинула своё кресло так, что смогла положить руки на колено Элизабет.
- Какое-то странное нынче время, - сказала она. - Вначале я уже говорила вам, что сегодня ночью дверь открыта. Как в вечер Дня Всех Святых, когда духи выходят на свободу. Сегодня ночью, из-за того что погиб наш брат, дверь открыта во мне и приоткрыта в вас. Мысли, что прячутся в глубинах мозга, в темноте, под черепом, в эту ночь могут выйти наружу. Я расскажу вам, о чём я думала и о той тайне, которую я знаю. Иногда в глазах других людей я замечала, словно тень на воде, ту же мысль.
Говоря так, она, в такт своим словам, похлопала Элизабет по колену, и её глаза, в которых до того вспыхивали красные огоньки, загорелись с необычайной силой.
- Я знаю мужчин, - продолжала она. - Томаса я знаю так хорошо, что я угадываю его мысль в тот момент, когда она зарождается. Я узнаю о его намерении ещё до того, как оно станет достаточным, чтобы привести в движение его конечности. Бартона я знаю до глубины его постной душонки, а Бенджи… Я знала сладостную лень Бенджи. Я знала, как печально было то, что ему приходилось быть Бенджи и как он ничего не мог с этим поделать, - она улыбнулась, вспоминая. - Однажды ночью, когда Томаса не было, Бенджи пришёл сюда. Он был такой несчастный, такой печальный. Он пробыл в моих объятьях почти до самого утра, - пальцы её рук переплелись. - Я знаю всех их, - сказала она хрипло. - Мой инстинкт никогда меня не подводил. Но Джозефа я не знаю. Я не знала его отца.