Наконец они добрались до места. Черные машины стояли в четыре ряда на темной площадке возле отеля. Машины были всех размеров и марок. Шоферы в сверкающих кожаных плащах и кепках курили и переговаривались, собравшись небольшими группами. И казалось, что в этот темный зимний вечер парадный вход в отель "Ритц" особенно приветливо и щедро сверкал огнями. Вращающаяся дверь из стекла и дерева, привычно скрипнув, пропустила их одного за другим в вестибюль, где было полно швейцаров и слуг. Они прошли в гардероб, где уже висело великое множество плащей и пальто, пересекли целую анфиладу пустых, раззолоченных салонов и наконец добрались до танцевального зала. У дверей за столом сидел человек и продавал билеты. Лео заплатил за всех, и они прошли в зал.
Час был уже поздний, в низком, длинном зале было черно от людей. Столики стояли у самых стен, а посредине и в проходах между столиками танцевали пары. На небольшом возвышении, украшенном двумя пальмами в кадках, играл негритянский джаз.
- Сколько народу! - с восхищением воскликнула Мариаграция, осмотревшись с благородным достоинством. - Вот увидишь, Карла, мы не найдем места, - досадливо добавила она…
Однако, вопреки ее мрачным предсказаниям, нашелся свободный столик в углу. Они сели. Мариаграция сняла накидку.
- Знаете, - сказала она, окидывая взглядом зал и обращаясь сразу ко всем трем своим спутникам. - Тут масса знакомых… Посмотри, Карла… Вон сидят Валентини.
- И Сантандреа, мама.
- И Контри, - добавила Мариаграция. Она слегка наклонилась и, понизив голос, сказала: - Кстати, о Сантандреа. Ты знаешь, какое свадебное путешествие они совершили два месяца назад в Париж? В одном и том же спальном вагоне ехали новобрачный, новобрачная и ее друг. Ну… как его зовут?
- Джорджетти, - подсказала Карла.
- А, точно - Джорджетти!.. Подумать только, что происходит. Послушаешь со стороны, так даже не верится!
Музыка умолкла, после вялых хлопков танцоры вернулись на свои места. И сразу же шум голосов в зале стал сильнее. Мариаграция повернулась к Лео.
- А не сходить ли нам сегодня еще и в театр, посмотреть французскую труппу, - предложила она. - Мне оставлены билеты в ложу на сегодня либо на послезавтра.
- Сегодня не смогу, - ответил Лео, пристально глядя на Карлу. - В одиннадцать у меня очень важное свидание.
- Свидание в одиннадцать вечера, - с иронией и подчеркнутой небрежностью повторила Мариаграция. - А скажите, Мерумечи, - с мужчиной или с женщиной?
Лео заколебался - стоит ли пробуждать ее ревность?
- Разумеется, с женщиной, - ответил он наконец. - Но я неточно выразился… Это не свидание, а видите ли… будет скромный ужин… В доме одной моей приятельницы, которая собирает старых друзей.
- Кто же эта синьора, если не секрет? - злым голосом спросила Мариаграция.
Лео растерялся. Он не предвидел столь нескромного вопроса. Стал лихорадочно подыскивать имя женщины, которая была бы незнакома Мариаграции.
- Смитсон, - сказал он наконец. - Художница Смитсон.
- О, чудесно! - с едким восторгом воскликнула Мариаграция. - Смитсон… Мне ужасно жаль, но как раз позавчера я была у ее модистки. И она показала мне модель шляпки, которую Смитсон велела ей прислать в Милан… Увы… ваша художница уже пять дней, как находится в Милане!
- В Милане?! - изумился Лео.
- Да, да, - вмешался в разговор Микеле. - Разве ты не знаешь? Выставка ее картин открывается на несколько дней раньше, чем предполагалось.
- Итак, отправляйтесь к вашей Смитсон. - Мариаграция ядовито усмехнулась. - И поскорее! Но боюсь, что если вы и успеете на ближайший поезд, даже на самолет, то все равно опоздаете на свидание.
На секунду она умолкла. Лео не отвечал. Карла со страхом посмотрела на мать.
- Дорогой мой, у лжи короткие ноги, - не унималась Мариаграция. - Хотите, я вам сама скажу, кто эта достойная синьора, которой вы собираетесь нанести визит? Наверняка это не порядочная женщина, таких вы избегаете… Скорее всего - какая-нибудь кокотка низкого пошиба.
Карла побледнела так сильно, что Лео с испугом подумал: "Сейчас она упадет в обморок либо разрыдается". Но ничего подобного не произошло.
- Мама, не кричи так, - спокойно сказала Карла. - Тебя могут услышать за соседним столиком.
Один из оркестрантов трижды ударил в барабан. Танцы возобновились.
- Ну, Лео, идем потанцуем, - предложила Карла. Они прошли к танцевальной площадке мимо сидящих за столиками, первой шла Карла, за ней Лео. Лицо Карлы, когда она шла мимо шумных столиков, оставалось белым как бумага, и на нем появилось выражение мрачной решимости. В сумятице танцующих пар, прежде чем прижаться к Лео, она подняла голову.
- Так вот, Лео, - сказала она твердо и, как ему показалось, даже сквозь стиснутые зубы, - сегодня вечером я приду к тебе.
- Ты серьезно?
- Вполне.
Сейчас она говорила уже не твердо, а дрожащим, прерывающимся голосом: казалось, ей вдруг изменила решимость и у нее перехватило дыхание.
- Все, - добавила она. - Больше ни слова. Я хочу танцевать.
Они стали танцевать. Лео крепко обнимал Карлу за талию. Успех вдохновил его, и он чувствовал себя необычайно легким, окрыленным. И хотя площадка была узкой, а танцующих пар очень много, Лео выделывал самые немыслимые па.
"Теперь ты от меня не уйдешь, - думал он. - Теперь уже не уйдешь". А в душе Карлы царили тоска и смятение. Она танцевала вяло, ей хотелось выбраться из этого скопища людей, забиться в угол и закрыть глаза. А перед ней снова и снова, точно на карусели, проносились танцующие пары: лица мужчин, женщин, застывшие и живые, серьезные и улыбающиеся. Музыка была мажорной, бравурной, но все же с легким оттенком грусти. Впрочем, мелодия была банальной и беспрестанно повторялась. От мелькания всех этих лиц, от грохота музыки у Карлы кружилась голова.
Танец кончился. Пары вернулись на свои места. Вернулись и Мариаграция с Микеле. Они о чем-то сердито спорили.
- Больше никогда не буду с тобой танцевать, - раздраженно говорила Мариаграция.
- В чем дело? - властно спросил Лео.
- Никогда, - повторила Мариаграция. - Представьте себе, Лео, все смотрели на нас… Они, наверно, бог знает что подумали… Это было ужасно!.. Он танцевал… как… - Она поискала подходящий эпитет и, не найдя, в порыве гнева выпалила: - Как вор.
- Неужели? - изумился Лео.
- Как безумец, - с достоинством поправилась Мариаграция.
- Буду премного благодарен, - натянуто улыбаясь, сказал Микеле, - если вы мне объясните, как танцуют воры. И кто вор в этой компании… Я или кто-нибудь другой?
- Прошу тебя, замолчи, - умоляюще проговорила Мариаграция, озираясь вокруг.
- Но все-таки, - не унимался Микеле. - Уж скорее я танцую легко, невесомо, как ограбленный… Ограбленный морально и материально… Однако полный страсти и вдохновения… А вот чтобы узнать, как танцуют воры, тебе надо потанцевать с кем-нибудь другим… Безусловно… с кем-нибудь другим, - повторил он, пристально глядя на Лео.
Секунду Лео молчал. Обе женщины, затаив дыхание, смотрели на него. Он мрачно улыбнулся.
- Похоже, - сказал он и встал, - что с тобой, Микеле, и в самом деле творится неладное… Поэтому лучше тебе уйти. Иначе придется уйти мне.
- Да, Микеле, уйди, дорогой, - сказала Мариаграция.
Он посмотрел на мать.
- Значит, ты предпочитаешь прогнать сына, - вырвалось у него, - а не чужого тебе человека?!
- Но ведь пригласил-то нас Лео!
На это Микеле нечего было возразить. "Она права, - подумал он. - Заплатил за всех Лео". Он огляделся: в большом, низком зале стоял оглушительный шум, за столиками, скрестив оголенные ноги, сидели накрашенные дамы и мужчины - с сигаретой в зубах, небрежно откинувшись на спинку стула. Они ели, пили, о чем-то беседовали, не обращая внимания на остальных. На эстраде под пальмами музыканты уже настраивали инструменты. "Мне нечего ей возразить".
- Ты права, - сказал он наконец. - Я ухожу… А вы развлекайтесь. Вор удаляется.
И он направился к выходу.
На улице лил дождь. "Вор, вор," - почти беззлобно повторял Микеле, притворяясь перед самим собой взволнованным. "Он пытался украсть у меня и Лизу. Кто же тогда из нас двоих вор?" Но спустя несколько минут он, к своему изумлению, обнаружил, что гнев испарился, что он совсем успокоился. Ни один поступок Лео, даже самый гнусный, не мог пробить броню его равнодушия. После короткой, нарочитой вспышки ярости, он, как всегда, испытывал лишь какую-то пустоту, безразличие.
Тротуары были запружены людьми, мостовая - машинами. Был час пик. Микеле без зонтика шел под дождем так медленно, словно это был приятный солнечный день. Останавливался посмотреть на витрины магазинов, на яркие вывески, сверкавшие во тьме, провожал взглядом хорошеньких женщин. Но, как ни старался, не мог по-настоящему увлечься зрелищем вечерней, шумной улицы. Глухая тоска, овладевшая им, когда он шел через пустые залы "Ритца", не покидала его. Он не мог отделаться от мысли, будто смотрит в зеркало и видит себя таким, каков он есть на самом деле: одиноким, жалким, равнодушным.
Ему захотелось сходить в кино. На этой улице как раз был дорогой кинозал с мраморным парадным входом, над которым призывно сверкали огнями рекламы. Микеле подошел, посмотрел фотографии - фильм о китайцах, сделанный в Америке. Слишком примитивный - не стоит. Он закурил и безнадежно зашагал дальше под дождем в людской толпе. Докурив, выбросил окурок. "Нет, видно, не удастся убить время".
Между тем тоска все росла, ширилась. Он уже знал ее симптомы - вначале легкое замешательство, чувство неуверенности в себе, бесплодности всего, потребность что-то сделать, воспылать страстью. Затем - нарастающее чувство горечи во рту, пересохшее горло, широко раскрытые глаза, в гудящей голове вновь проносятся обрывки фраз и, наконец, - слепое отчаяние. Этого приступа тоски Микеле боялся до боли в сердце. Он старался не думать об этом, хотелось жить, как другие люди, - сегодняшним днем, без забот, в мире с самим собой и окружающими. "Стать обыкновенным глупцом", - вздыхал он иногда. Но когда он меньше всего этого ждал, одно-единственное слово, образ, мысль вновь вызывали у него приступ тоски. Тогда его спокойствие и иллюзии рушились, все усилия оказывались напрасными, приходилось вновь задумываться над своей жизнью. И когда он в тот вечер медленно брел в толпе по тротуару и смотрел на сотни ног, шлепавших по грязи, его поразила бессмысленность собственных поступков. "Все эти люди, - подумал он, - знают, куда идут и чего хотят. У них есть цель, и поэтому они спешат, волнуются, грустят, веселятся, словом, живут… А у меня в душе пустота, никакой цели… сижу ли, хожу ли - все едино". Он больше не мог оторвать взгляда от тротуара. В сотнях ног, месивших грязь, чувствовалась та уверенность, твердость, которой не было у него. Он смотрел, и отвращение к самому себе росло. Ведь он всегда и всюду один и тот же - равнодушный, не имеющий цели. Эта грязная после дождя дорога была и дорогой его жизни, по которой он шел без веры и без одушевления, ослепленный обманчивыми огнями рекламы. "Куда же они ведут, эти огни?" - думал он. Он поднял глаза к небу и увидел, что там, в черной вышине, огненные буквы рекламируют зубной порошок и крем для ботинок. Он снова опустил голову - ноги продолжали двигаться, из-под ботинок летела грязь, толпа безостановочно текла куда-то. "А я, куда я иду? - спросил он самого себя. Он сунул палец за воротник. - Что я за человек? Почему не бегу, не тороплюсь, не поступаю честно, повинуясь первому порыву? Почему утратил веру?". Тоска давила его, ему хотелось остановить кого-нибудь из прохожих, схватить его за ворот и спросить - куда он идет, почему так спешит. В толпе людей, у которых есть цель, он тоже должен иметь цель, любую, пусть даже-обманчивую.
"Куда же я иду?" Прежде люди, похоже, знали свой путь от первого и до последнего шага, теперь - нет. Словно на голову вдруг надели мешок - полная слепота и тьма. Куда-то идти надо! Но куда? Микеле решил пойти домой.
И тут он заторопился. Вся улица была забита машинами, и они медленно продвигались вперед у самого тротуара. Под косым, слепящим дождем невозможно было перебежать улицу. Машины, стоявшие в два ряда у светофора, - один ряд поднимался на холм, другой спускался, - были словно зажаты между темными и освещенными фасадами домов. Они ждали сигнала, чтобы ринуться вперед. Микеле тоже ждал. И вдруг среди других машин он увидел одну невероятно большую. В ней неподвижно сидел мужчина, лицо его оставалось в тени. Чья-то женская рука обнимала его, нетрудно было догадаться, что эта сидевшая рядом женщина положила ему голову на колени, а рукой обвила возлюбленного за плечи, точно умоляя его о чем-то и не смея взглянуть ему в лицо. Неподвижно сидящий мужчина и припавшая к нему женщина на миг промелькнули перед глазами Микеле в белом свете фонарей. Затем машина тронулась с места и, словно кит, поплыла среди других машин. Больше Микеле ничего не увидел, кроме красной сигнальной лампочки сзади, чуть выше номерного знака. Казалось, будто эта красная лампочка, мигая, звала его, Микеле. Но тут же исчезла и она.
После этой мимолетной сценки тоска стала непереносимой, нервы совсем сдали. Микеле не знал ни того мужчины, ни женщины. Вероятно, они были из другой среды, возможно, вообще иностранцы. И, однако, ему казалось, что это была фантазия его души, плод больного воображения, что само зрелище предстало его глазам по чьей-то высшей воле. В том мире действительно страдали, обнимали возлюбленного яростно, со страстью, напрасно умоляли. Это и был его, Микеле, подлинный мир, а не тот мирок, в котором столько шума, ложных чувств, где, неправдоподобные, какие-то стертые, мечутся мать, Лиза, Карла, Лео. Он мог бы искренне ненавидеть того иностранца, искренне любить ту женщину. Но он знал - бесполезно надеяться, доступ в землю обетованную для него закрыт, и ему никогда туда не добраться.
Тем временем полицейский-регулировщик остановил бесконечный поток машин, и Микеле перешел дорогу. Посредине улицы у него закружилась голова, и он стал задыхаться. Тогда он снял шляпу - пусть холодный дождь освежит его. Он не мог бы объяснить, какие он испытывал чувства, - его одолевали смутные желания, от отчаянной тоски он ощущал физическую боль. Мимо проезжало свободное такси. Он поднял руку. Сел, дал шоферу адрес дома. Но воспоминание о тех двух - мужчине и женщине, обнимавшихся в роскошной машине, осталось.
"Узнать бы, куда они отправились, - почти всерьез подумал он. - Дать шоферу их адрес, поехать к ним и попросить, чтобы они взяли меня с собой". Эти нелепые мысли и видения слегка успокоили его. Однако при каждом толчке ему казалось, будто он пробудился от чудесного сна, и он с горечью сознавал, что это - грезы и что его жизнь не изменится ни на йоту, все и вся вокруг останутся прежними.
До дому он добрался за пять минут, под усиливающимся дождем быстро пересек сад, вошел в темный холл. В коридоре тоже было темно. Он положил плащ и шляпу на стул и, не зажигая огня, стал ощупью пробираться к лестнице. Проходя мимо гостиной, он заметил, что сквозь замочную скважину пробивается луч света и слышится музыка - вальс, тот самый, что совсем недавно звучал в зале отеля "Ритц". "Меня преследуют галлюцинации", - подумал он. Открыл дверь, вошел. В той части гостиной, где обычно принимали гостей, было темно, но дальше за аркой горел свет и кто-то играл на рояле. Он подошел поближе. И тут женщина, склонившаяся над клавишами, обернулась и посмотрела на него. Это была Лиза.
"Пришла, чтобы объясниться, - тоскливо подумал Микеле. - Как будто я сам не понял все уже давным-давно".
Он сел в кресло, в тени.
- Мы танцевали в "Ритце", - спокойно сказал он. - Но там была такая скучища, что я ушел. И потом, представь себе, я поссорился с Лео.
Она с любопытством посмотрела на него.
- В самом деле? - сказала она, встала и подошла к нему. Села совсем рядом. - А по какому поводу? - спросила она доверительным голосом, но как-то нерешительно. - Быть может, из-за меня?
Микеле посмотрел на ее полное робкой надежды лицо и чуть не расхохотался. "Бедная ты моя Лиза, - хотелось ему ответить. - Как же мне тебя убедить, что я тебя не люблю". Но из жалости сдержался.
- Нет, не из-за тебя… Из-за наших дел, вернее, из-за матери, - лаконично ответил он.
- А, понимаю, - сказала Лиза, немного разочарованная. Она пристально, влюбленными глазами смотрела Микеле прямо в лицо. Ей мучительно хотелось оправдаться, объяснить, что произошло сегодня у нее с Лео.
"Тогда все станет ясно, - подумала она, - и Микеле, как вчера, положит мне голову на колени". Однако время шло, а она никак не находила предлога, чтобы заговорить об этом. Они посмотрели друг на друга.
- Я не случайно спросила, не из-за меня ли вы поссорились, - сказала Лиза. - Ведь у тебя есть основания сердиться на меня и на Лео!
- С чего бы!.. Я ничего не имею ни против тебя, ни против него, - ответил он, в упор глядя на Лизу. "К сожалению", - хотел он добавить.
- Я тебя понимаю, - продолжала Лиза. - О, я тебя прекрасно понимаю!.. Поэтому я и хочу объяснить тебе все.
Микеле ничего не ответил и не пошевелился. "Надо ей показать, что меня не волнуют ее переживания. Мне это просто неинтересно".
- Прежде всего, - Лиза наклонилась и посмотрела Микеле в глаза, - если ты думаешь, что между мной и этим человеком есть что-то, поверь, ты глубоко ошибаешься… У нас… Скрывать бесполезно… была связь… Он любил меня… - Лиза небрежно махнула рукой, как бы давая понять, что все это давно быльем поросло. - Я была молода… нуждалась в помощи… Он был настойчив, обстоятельства так сложились… Словом, я ему уступила.
- Мне говорили, что ты до сих пор замужем, - невольно вырвалось у Микеле.
- Мой муж сбежал, - невозмутимо ответила Лиза, - спустя год после свадьбы… прихватив все мои драгоценности…
Она на миг задумалась, но не было в ее взгляде ни печали, ни растерянности - просто важный разговор прервался из-за несущественной подробности, и теперь она старалась поймать утраченную нить.
- Я уступила Лео, - продолжала она после короткой паузы, - и наши отношения продолжались несколько лет… Три года… Пока однажды я не поняла, что не люблю его, никогда не любила. И мы расстались.
"Вернее, не бросил ли он тебя ради моей матери?" - хотелось спросить Микеле. Но он подавил в себе это желание. Да и что это меняет?
- Больше мы не виделись, разве что изредка в вашем доме… И так вплоть… вплоть до сегодняшнего дня… когда он пожаловал ко мне с непонятными намерениями… Быть может, хотел все начать сначала. - Она презрительно засмеялась, чтобы подчеркнуть всю нелепость надежд Лео. - Точно я могла забыть его прежнее поведение!.. Да и вообще, как будто у меня не было другого выбора… Словно достаточно ему было явиться, чтобы заполучить меня… Я как раз выгоняла его из дому, когда ты пришел… Это чистейшая правда, поверь мне. Могу поклясться всем, что есть самого святого на свете!..
Лиза неуверенно, с немой мольбой взглянула на Микеле. Он сидел, опустив голову, и рассматривал свои руки.
- Да, верно, - сказал он наконец, глядя на нее с выражением некоторой озабоченности.