Она вспомнила о матери. "И я уйду с твоим любовником, с твоим любовником, мама". И это совпадение, постыдное соперничество с матерью были Карле приятны. Все должно быть грязным, подлым, низким, здесь не может быть ни истинной любви, ни привязанности, а лишь мрачное ощущение катастрофы. "Пусть разразится скандал, произойдут отвратительные, безобразные сцены ревности, и я навеки погублю себя", - думала Карла. Она сидела, низко опустив голову, а когда, на миг вскинув глаза, увидела свое отражение в зеркале, то, сама не зная отчего, вздрогнула всем телом. Ей хотелось плакать, молиться, на душе была тоска, и ей показалось, что она уже стала падшей женщиной. "Что меня ждет? - повторяла она, уставясь в пол. - Что?"
Но потом эти тоскливые слова перестали действовать на нее. Она вдруг заметила, что она совершенно голая сидит на краю постели и что мысли ее разбегаются. Ровно светила лампа, привычные вещи лежали на привычных местах, от недавнего возбуждения не осталось ничего, кроме горького чувства пустоты. Ей почудилось, что она на какой-то миг ухватила главную нить, но тут же непостижимым образом ее потеряла.
"Будь что будет", - подумала она. Развернула пижаму, лениво надела ее, скользнула под простыни, потушила свет и закрыла глаза.
V
В доме Лизы прислуга не жила никогда. Лиза и слышать об этом не желала. Для уборки и прочих домашних дел к ней приходила еще вполне бодрая старушка-привратница. Тут, конечно, были свои неудобства, но Лиза вела жизнь бурную, беспорядочную и предпочитала иметь дело с привратницей.
В это утро Лиза проснулась поздно. Она уже несколько дней подряд возвращалась домой после полуночи, ей снились какие-то безрадостные сны, и утром она просыпалась еще более нервной и усталой. С трудом, не подымая головы, она осмотрелась. Комнату окутывала пыльная, тусклая полутьма, в которую, точно сквозь сито, проникали тонкие лучи света. В этой полутьме, немые и бездушные, угадывались - старая мебель, безгласные зеркала, висевшие на вешалке платья. А это черное пятно - дверь. Вся комната была пропитана запахом разомлевшего от сна тела, пота и пыли. Через закрытое наглухо окно не попадало ни единой струи свежего воздуха.
Лиза встала с постели. Подобрав спадавшие на потное лицо волосы, подошла к окну и подняла жалюзи. В комнату ворвался дневной свет. Лиза раздвинула портьеру, стекла были подернуты серой пеленой, - должно быть, день выдался холодный. Сквозь иней на окнах вдали угадывались нежные, словно размытые водой цвета: белый и зеленый. Она стерла со стекла влажную пелену и сразу же ей бросился в глаза розоватый кусок крыши, до того потемневший, и сырой, и унылый, что даже не понадобилось смотреть вверх, затянуто ли небо тучами. Она отошла от окна и стала машинально расхаживать по заставленной мебелью комнате. Огромная супружеская кровать орехового дерева, мрачная и претенциозная, на которой валялись скомканные белые простыни, стояла совсем близко от окна. В иные зимние ночи Лизе, укрытой теплым одеялом, было особенно приятно слушать, как рядом по оконным стеклам бешено хлещет дождь.
Кроме кровати, в комнате стояли два больших, пропахших плесенью шкафа, тоже орехового дерева, с огромными пожелтевшими зеркалами. Комната была просторная, но из-за обилия мебели свободным в ней оставался лишь узкий проход.
Она подошла к вешалке. На ней была лишь прозрачная сорочка, отчего тело ее казалось еще более кургузым, ноги были обнажены до самых округлых бедер, белых и гладких, грудь, с годами отяжелевшая, тоже была гладкой и упругой. Лиза увидела себя в зеркале полуголой и сильно наклонившейся вперед, словно ей хотелось скрыть под слишком короткой сорочкой темное пятно лона. Ей показалось, что она за последнее время похудела. Она накинула халатик и отправилась в ванную.
В небольшой, холодной и пустой ванной комнате по углам чернели пятна от сырости, трубы были выкрашены темной краской, сама ванна была эмалированная, а оправа одного-единственного зеркала совсем проржавела. Лиза зажгла свет. Она вспомнила, что уже целых три дня не мылась как следует и что не мешало бы принять ванну. Заколебалась, а стоит ли? Взглянула на ноги, ногти были еще совсем чистыми. Нет, не стоит. Тем более что ночь она почти наверняка проведет с Микеле, и уж утром непременно придется помыться. Приняв решение, она подошла к раковине, открыла кран и подождала, пока раковина наполнится водой. Потом сняла халатик, опустила рубашку на живот и стала умываться. Сначала, чихая и отфыркиваясь, вымыла лицо, затем, стараясь, чтобы струйки воды с груди не стекали на теплые после сна живот и ноги, вымыла шею и уши. Каждый раз, когда она нагибалась посильнее, рубашка на спине задиралась и ее всю обдавало холодом, да и каменный пол неприятно холодил ноги. В довершение всего она не нашла полотенце и, вся мокрая, голая, ослепшая от мыльной пены, бросилась за ним в спальню.
Там она вытерлась досуха и села за туалетный столик. Быстро привела себя в порядок - она не употребляла ни губной помады, ни крема и сейчас лишь слегка припудрила лицо, надушилась и причесала волосы. Повернулась к зеркалу спиной и стала натягивать чулки. В ней боролись два противоречивых чувства: страсть к еде и страсть к Микеле. Она любила утром выпить чашку кофе и вкусно, с аппетитом поесть: паштет, сардины, бутерброд с маслом, печенье. Из-за стола она вставала, лишь ощутив приятную сытость. Но сегодня она рисковала остаться голодной.
"Микеле вот-вот придет, неприятно будет, если он застанет меня за едой. Ничего не поделаешь, придется потерпеть". Она встала, надела розовую комбинацию и лиф - такой узкий, что грудь казалась стянутой корсетом. Чтобы утешиться, она представляла себе, как войдет Микеле, несмелый, безумно влюбленный, неопытный, и она отдастся ему, дрожа от счастья. Наконец-то в ее жизни будет чистая любовь. После всего пережитого, подумала она, ей так недостает хоть немного чистоты. Бессонные ночи, безрадостная, мучительная жажда наслаждений - это удушливое облако скоро рассеется. Микеле принесет с собой солнце, голубое небо, свежесть, восторг любви. Он будет поклоняться ей, как богине, уронит голову на ее колени. Она испытывала сильнейшую жажду счастья и не могла дождаться той минуты, когда наконец сможет приникнуть губами к этому источнику молодости, вновь познает стыдливую, робкую любовь, о которой уже лет двадцать как забыла. Микеле - олицетворение чистоты. Она отдастся этому юноше без всякой похоти, почти без страсти. Совершенно нагая, она танцующей походкой приблизится к нему и скажет: "Возьми меня". Это будет необыкновенная любовь, которую теперь уже не встретишь.
Она закончила свой туалет. Вышла из комнаты, пересекла темный коридор и направилась в залитый светом бело-розовый будуар. Белыми были потолок и мебель, розовыми - ковры, обои, диван. Сквозь три больших окна, задрапированных гардинами, мирно струился свет. На первый взгляд все здесь казалось чистым и даже непорочным, можно было заметить множество приятных глазу вещиц: корзинку для вышивания, маленькую этажерку книг в красивых разноцветных переплетах, тонкие стебли цветов в эмалевых вазочках, на стенах - акварели под стеклом, так что сразу приходило на ум: "Ах, какая милая, уютная комнатка, здесь может жить только молодая девушка". Но стоило присмотреться, и это впечатление проходило. Вы вдруг замечали, что мебель пожелтела, краска облупилась, ковры - выцвели и кое-где истерлись, подушки на диване в углу - рваные и грязные. Еще один пристальный взгляд, и больше не оставалось никаких сомнений - в глаза бросались и дыры в занавесях, и разбитое стекло акварелей, и пыль на измятых обложках книг, и широкие трещины в потолке. А если вы заставали хозяйку дома, то незачем было и осматриваться вокруг, весь этот хлам и запущенность дополнялись следами разрушения на ее лице.
Лиза села за письменный стол и стала ждать. Ей снова захотелось есть, с особой силой пробудился голод, но она не знала, как ей быть. "Хоть бы сказал, когда придет", - с досадой подумала она, глядя на наручные часы.
Наконец ей удалось побороть себя, и она вновь предалась нежным, волнующим и бурным мечтам.
"Я посажу его на диван, - внезапно подумала она, - а сама лягу рядом… мы немного побеседуем о всяких пустяках. Потом я двусмысленно пошучу насчет его невинности… и посмотрю ему прямо в глаза… Если он не глупец, то сразу сообразит". Она оглядела диван, словно оценивая его прочность и пригодность.
Хотя нет! Если все пойдет удачно, то она заставит Микеле немного потомиться и повздыхать и наконец однажды вечером пригласит его на ужин, а потом оставит на всю ночь. Что это будет за ужин: изысканные лакомства и, главное, отменное вино! Она наденет голубое платье, которое очень ей к лицу, и украсит руки и шею теми немногими драгоценностями, которые удалось вырвать из жадных рук ее бывшего мужа. Стол она накроет здесь, в будуаре, - в гостиной все будет выглядеть не так интимно. Маленький столик на двоих, на блюдах изумительная еда: рыба, мясные паштеты, фрукты, овощи, пирожные. Шикарный, сверкающий столик на двоих, только для нее и Микеле. Третьему там даже при желании не нашлось бы места…
Глаза ее светятся счастьем и нежностью, она сидит напротив своего милого мальчика и даже за едой неотрывно глядит на него. Она будет подливать ему в бокал вина, много вина, шутить легко, остроумно, с материнской теплотой. Спросит о его юношеских увлечениях, заставив его покраснеть, лукаво, дружески подмигнет ему. Он коснется под столом ее ноги.
После ужина они с улыбкой на лице уберут посуду со стола, касаясь друг друга плечами, руками, сгорая от желания. Потом она разденется догола и юркнет в халатик, а Микеле наденет одну из двух пижам ее бывшего мужа. Она ему наверняка подойдет - они примерно одного роста, вот только Микеле немного потоньше. Сидя рядом на диване, она и Микеле познают скупую, дразнящую радость ожидания первой ночи… Наконец они вместе пойдут в спальню.
Возбужденная этими видениями, она молча сидела за письменным столом, низко опустив голову, и, словно желая отогнать эти мысли, то приглаживала волосы, то, чуть выгнув ногу, принималась рассматривать туфли. И все это время ее не покидали сладострастные мечты.
Когда прозвенел звонок, сердце ее забилось сильнее, она улыбнулась, посмотрела в зеркало и вышла в коридор. Прежде чем открыть дверь, зажгла свет. Вошел Микеле.
- Не рано ли я явился? - сказал он, вешая пальто и шляпу.
- Что ты, Микеле!
Они прошли в будуар, сели на диван.
- Ну как дела? - спросила Лиза. Она взяла пачку сигарет и протянула ее гостю. Он отказался и продолжал задумчиво сидеть на диване, положив руки на колени.
- Хорошо, - наконец ответил он. Помолчали.
- Если ты не возражаешь, - сказала Лиза, - я полежу… А ты… сиди… сиди… так тебе будет удобнее. - Она подобрала ноги и откинулась на подушки. Микеле увидел две белые, полные ляжки и про себя усмехнулся. "Она явно хочет меня соблазнить", - подумал он. Но Лиза ему не нравилась, совсем не нравилась, и ее ухищрения оставляли его равнодушным.
А Лиза смотрела на Микеле и думала, что бы ему такое сказать. Она растерялась, все доверительно-ласковые слова, которые несколько минут назад казались ей такими естественными, внезапно улетучились… В голове пустота, сердце бешено колотится. И тут она вспомнила вчерашнюю ссору Лео и Микеле, так ее заинтересовавшую. Она колебалась, заговорить ли об этом с Микеле. Но ей так хотелось открыть Микеле глаза на связь Мариаграции с ее, Лизы, бывшим любовником и отомстить им обоим. А потом, окольными путями, она переведет разговор на более интимные вещи.
- Могу держать пари, - сказала она, посмотрев на Микеле, - что ты сгораешь от желания узнать, почему я вчера посоветовала тебе не просить прощения у Лео.
Он повернулся к ней лицом.
"Это ты, милейшая, сгораешь от желания посплетничать", - хотел он ответить, но сдержался.
- Ну, сгорать не сгораю, но узнать хочу.
- Я считаю, что больше, чем кто-либо, имею моральное право открыть тебе глаза, - начала она.
- Я в этом уверен.
- Все молчишь, молчишь, притворяешься, будто ничего не видишь. Но всякому терпению приходит конец… Вчерашняя сцена меня возмутила.
- Прости, - прервал ее Микеле, - но что именно тебя возмутило?
- Что ты извинился перед Лео. - Она пристально посмотрела на Микеле. - И особенно то, что твоя мать, именно она, потребовала от тебя подобного унижения.
- А, теперь понимаю!
Микеле иронически усмехнулся. "Ей не терпится сообщить мне, что у моей матери есть любовник". Он испытывал сейчас омерзение к Лизе, да и к себе самому.
- Но, может, это и не было унижением, - сказал он.
- Было. Самым настоящим. Даже - унижением вдвойне. Ты все и сам поймешь, когда я тебе расскажу…
Он посмотрел на Лизу. "Если б я прижал тебя сейчас и пощекотал по спине, как бы ты задергалась!.. Твое лицо сразу бы утратило все свое таинственное и важное выражение".
- Предупреждаю заранее, - сказал он, и ему показалось, что он говорит вполне искренне, - меня это нимало не интересует.
- Превосходно, - ответила Лиза, ничуть не растерявшись. - Ты прав… но я чувствую, что должна все тебе сказать… Потом ты наверняка будешь мне благодарен. Итак, знай же, твоя мать совершила большую ошибку.
- Одну-единственную?
Из двух возможностей - возмутиться либо рассмеяться - Лиза выбрала последнюю.
- Верно - целую тысячу, - с улыбкой сказала она, подвигаясь к Микеле. - Но эта наверняка была самой крупной. И…
- Подожди, - прервал ее Микеле. - Не знаю, что ты собираешься мне сообщить, но если речь идет о чем-то весьма серьезном, то любопытно, зачем тебе понадобилось выдавать тайну своей подруги?
Они посмотрели друг на друга.
- Зачем? - переспросила Лиза и медленно опустила глаза. - Да потому, что ты мне небезразличен! Больше того, я испытываю к тебе симпатию. И потом, я уже сказала - подобная несправедливость меня возмущает.
Микеле знал о прежних отношениях между Лео и Лизой. "Вернее, тебя, моя милая, возмущает, что у тебя увели любовника", - подумал он, но все же кивнул головой в знак согласия.
- Ты права, нет ничего хуже несправедливости!.. Ну, так в чем состоит ее ошибка?
- Видишь ли… десять лет назад твоя мать познакомилась с Лео Мерумечи…
- Уж не хочешь ли ты мне сообщить, - с мнимым ужасом прервал ее Микеле, - что Лео - любовник моей матери?!
Они вновь посмотрели друг на друга.
- Мне очень жаль, - с достоинством и с болью в голосе сказала Лиза, - но это так.
Короткая пауза. Микеле смотрел в пол, и ему хотелось расхохотаться. Глубокое отвращение сменилось горьким ощущением нелепости происходящего.
- Теперь ты можешь понять, - продолжала Лиза, - как возмутила меня твоя мать. Потребовать, чтобы ты унизился перед этим человеком!..
Микеле не шевелился и молчал. Перед глазами вновь встали мать, Лео, он сам, просящий прощения, крохотные фигурки, безнадежно затерявшиеся в бурном водовороте жизни… Но эти видения не оскорбляли его и не вызывали никаких чувств. Он хотел бы быть совсем иным, возмущенным, полным гнева и неукротимой ненависти. И ему было очень грустно, что все это оставляло его глубоко равнодушным. Лиза приподнялась и села возле него.
- Не надо, - сказала она, манерным жестом положив свою пухлую руку ему на голову. - Не надо… Наберись мужества. Я понимаю, как это должно тебя ранить… живешь уверенный, что человек достоин твоего уважения и любви, а потом… вдруг все вокруг рушится… Но это не так уж страшно, а главное, послужит тебе уроком.
Он покачал головой, покусывая губы, чтобы не рассмеяться. Лиза же решила, что его переполняет горе.
- Нет худа без добра, - напыщенным, медоточивым голосом изрекла она, продолжая гладить Микеле по голове… - Это сблизит нас. Хочешь, я стану для тебя тем же, чем прежде была твоя мать?… Скажи, хочешь, чтобы я стала твоим другом, поверенной твоих тайн?
Она говорила искренне, но голос ее звучал до того фальшиво, и приторно-ласково, что Микеле хотелось зажать ей рот ладонью. Он продолжал сидеть неподвижно, упрямо наклонив голову. Он видел себя, словно в зеркале, сидящим на диване с растерянным и глупым видом, рядом с Лизой, и сама сцена казалась ему такой нелепой, что был один-единственный способ не расхохотаться, - по-прежнему не шевелиться.
Лиза сделалась еще более заботливой.
- Ты станешь навещать меня… мы будем беседовать… И вместе постараемся построить новую жизнь.
Он украдкой взглянул на нее, - лицо, обрамленное венчиком белокурых волос, красное, возбужденное. "Вот как ты собираешься строить вместе новую жизнь!" Он вспомнил о ее мнимом родственнике, который должен был прийти утром… "Почему бы не принять несуществующего родственника всерьез и не воспользоваться этим? Почему бы не притворяться и дальше?" Он поднял голову.
- Это было тяжким испытанием, - произнес он голосом человека, еле подавившего боль и горечь. - Но ты права… Я должен начать новую жизнь.
- Конечно, - горячо одобрила Лиза. Снова наступила глубокая тишина. Оба, хотя и с разными целями, притворялись погруженными в мечтательную поэтическую задумчивость. Они неподвижно сидели рядом, уставившись в пол.
Легкий шелест. Рука Микеле скользнула вниз и обвила Лизу за талию.
- Нет, - отчетливо произнесла она, не шевелясь и не оборачиваясь, словно отвечая на заданный самой себе вопрос. Микеле хмуро усмехнулся, - он испытывал смутное волнение и еще сильнее привлек ее к себе.
- Нет, нет, - слабеющим голосом повторила она, но уступила и склонилась головой ему на плечо. Миг нежных объятий, а затем Микеле взял ее рукой за подбородок и, не обращая внимания на лживый, протестующий взгляд, поцеловал в губы.
Выпустил ее из своих объятий.
- Ты скверный мальчик, - патетически сказала Лиза со слабой, благодарной улыбкой. - Скверный и дерзкий.
Микеле поднял глаза, и равнодушно посмотрел на нее. Его худое, мрачное лицо осветилось улыбкой. Он протянул руку и изо всех сил ущипнул Лизу в бок.
- Ой, ой! - вскрикнула она, отбиваясь и громко хохоча. - Ой, ой! - Она вскидывала руки и дрыгала ногами. Наконец сползла с дивана, дергаясь всем телом. Юбка сильно задралась, обнажив мускулистые, белые ляжки. Тут Микеле отпустил ее. Она снова села на диван и одернула юбку.
- Какой же ты коварный! - фальцетом сказала она, сжимая рукой бурно вздымающуюся грудь. - Какой коварный!
Микеле молчал и с угрюмым любопытством разглядывал ее.
- А ведь ты должен был меня поцеловать вот так, смотри.
Она сложила губы бантиком и слегка прижалась ими к губам Микеле. Затем откинулась назад, удовлетворенно поблескивая глазами.
- Вот так ты должен был меня поцеловать, - капризно, с глупым видом повторила она, пытаясь скрыть возбуждение.
Микеле скривил рот в усмешке, поднялся и, сунув руки в карманы, стал прохаживаться по будуару, разглядывая аляповатые акварели на стенах. Он был взбудоражен и зол.
- Нравятся тебе? - внезапно настиг его сзади голос Лизы. Он повернулся.
- Дрянь, - сказал он.
- Неужели? - растерянно переспросила Лиза. - Мне они всегда казались красивыми.
Они снова сели на диван. У Микеле стучало в висках, щеки пылали.