"Постыдная комедия", - с отвращением подумал он. Но едва они очутились на диване, он опрокинул Лизу на подушки, точно хотел овладеть ею. Она смежила дрожащие веки с отталкивающим и нелепым выражением экстаза на лице. Впечатление было столь неприятным, что у него сразу пропало всякое желание. Он равнодушно поцеловал ее в губы и с тихим стоном уткнулся головой в ее теплый живот. Приятная тьма. "Так бы лежать до самого вечера, - подумал он. - Не видеть ее больше и не целовать". Он почувствовал, что она нежно гладит пальцами его волосы.
- Что с тобой? - наигранно-проникновенным голосом спросила она.
- Всякие мысли одолевают, - многозначительно ответил он и закрыл глаза.
"Достаточно сделать над собой небольшое усилие, чтобы быть искренним. Между тем оба делают все, чтобы скрыть истину". Он вздохнул. Ему вдруг показалось, что он понял самое важное. "Зачем я сюда пришел? Для чего я лгу? Ведь было так просто сказать ей правду и уйти".
- Ты прав, - отозвалась Лиза, не переставая гладить его волосы. - Во всем… Но теперь тебя не должны мучить грустные мысли… Ты больше не будешь нуждаться в других… Все заботы я возьму на себя. Мы будем вместе… Вдвоем на целом свете.
Она говорила таким страстным голосом, что Микеле всего передернуло.
- Будем жить вдали от докучных мыслей, хочешь? Вдали от ничтожных делишек… Ты будешь рассказывать мне о своей жизни, о своих горестях и печалях, а я отдам тебе свою любовь всю, без остатка. Я хранила ее для тебя одного… Я буду твоим другом, хочешь? Преданным и покорным. Таким покорным, что буду слушать тебя в глубочайшем молчании и дарить тебе в утешение ласки… Вот так, так…
Ее рука, лежавшая на голове Микеле, судорожно сжалась. Она наклонилась и стала неистово целовать его волосы, затылок, а ее пальцы нервно стискивали склоненные плечи Микеле. Сердце ее бешено колотилось. "Наконец-то я люблю и любима, - думала она. - Наконец-то".
Микеле не двигался, ему еще не приходилось встречать столь полного слияния смехотворного жеманства с искренностью, фальши с правдой. Он ощущал мучительную неловкость. "Хоть бы она замолчала, - подумал он. - Так нет же, ей надо выговориться". Ему до безумия хотелось сказать ей правду, свою правду, единственно возможную, встать и уйти. Но его удерживала жалость к ней. И потом, разве не сам он, первым, ввел ее в обман своими объятиями?
- Дорогой… мой дорогой… - повторяла Лиза, приникнув губами к его голове. - Ты даже не представляешь, как ты мне дорог!
"Преувеличиваешь, милая", - хотел ответить ей Микеле. Но в глазах его стыла густая тьма, ему казалось, что он вообще никогда не видел света. Эти ее слова, ласки, этот голос были для него точно черная ночь без малейшей надежды.
Он вскинул голову, приподнялся, сел, потирая ослепленные ярким светом глаза.
- Пожалуй, мне пора, - сказал он. - Твой родственник когда придет?
- Сейчас ему позвоню, - сказала Лиза, явно не ожидавшая такого вопроса. И вышла из будуара.
Он остался один, встал и рассеянно взглянул на одну из акварелей. Потом непроизвольно подошел к двери и слегка приоткрыл ее. Телефон висел на стене, в самом конце темного коридора, но Лизы там не было. Значит, это - сплошное притворство и никакого родственника не существует. Чтобы завлечь его к себе, Лиза солгала.
"Притворяется. Она вправе притворяться", - подумал он, прикрыв дверь. Он снова подошел к стене и стал разглядывать акварель, на которой был изображен крестьянский дом и сеновал. И все-таки ему было противно. Он испытывал, мучительное чувство тошноты. "В сущности, я ничуть не лучше ее", - думал он. И эта мысль немного примирила его с Лизой. "Все мы одинаковы. Из тысячи способов, ведущих к цели, всегда инстинктивно выбираем наихудший".
Секунду спустя дверь отворилась, и вошла Лиза.
- Как обидно!.. Мой родственник сегодня занят… и не сможет прийти… Но он обещал - завтра. Ты сможешь прийти завтра после полудня?
Они посмотрели друг на друга. Микеле испытывал к ней сейчас еще большее отвращение и одновременно жалость. "Это уж слишком, - подумал он. - Так водить меня за нос. Завтра повторится та же самая история: "Прийти завтра"". Если он притворится, будто ничего не понял, они как бы станут сообщниками. Это будет безмолвный союз двух распутников. И в ожидании мнимого родственника они сговорятся довести бесчестную игру до конца.
- Нет, - сказал он, - завтра не приду.
- Но он наверняка придет, - беззастенчиво солгала Лиза. - И если тебя не будет…
Микеле положил ей руку на плечо и посмотрел прямо в глаза.
- Это же глупо… он не придет… Почему бы тебе не сказать правду?
Она смутилась и, избегая его взгляда, нагло и откровенно улыбнулась, как человек, который не очень огорчен, что его уличили во лжи. И это было Микеле особенно тягостно.
- Какую правду? - повторила она, не глядя на него и продолжая улыбаться. - Не понимаю тебя… Если ничего не случится, он обязательно придет.
- Я выглянул в коридор… - спокойно объяснил Микеле. - Ты никому не звонила… Этот твой родственник вообще не существует.
Короткое молчание, а затем Лиза нашла самый простой выход из положения: снова улыбнулась и слегка пожала плечами.
- Раз ты выглянул в коридор, зачем же задавать лишние вопросы?
Микеле посмотрел на нее. "Неужели она не понимает, что могла бы быть лучше, честнее?" Он сделал еще одну попытку.
- Нет, - сказал он, - нельзя все обращать в шутку. Речь идет об очень серьезных вещах: почему вместо того, чтобы разыгрывать комедию, ты не сказала прямо: "Приходи ко мне завтра… Выпьем вместе чаю".
- Знаю. Я так и должна была поступить… - Лиза произнесла эти слова без всякого стыда, скорее с нетерпением. - Значит, ты все равно придешь завтра, да?… И потом, не волнуйся, я, правда, еще не переговорила со своим родственником, но в ближайшие же дни непременно поговорю.
"Ну вот! Она убеждена, что все мои упреки только из-за того, что она не позвала этого чертова родственника". Его лицо посуровело.
- Нет, я не приду, - ответил он. - И никого не зови. Он отстранился от Лизы и вышел в коридор. Этот темный туннель был пропитан запахами кухни.
- Ты и в самом деле не придешь? - умоляюще и в то же время недоверчиво спросила она, протягивая ему шляпу. Он взглянул на нее и заколебался. Все, в сущности, было бесполезно - и его отвращение и жалость. Лиза так ничего и не поняла. Это ощущение бессмысленности всех усилий причиняло ему настоящую боль, угнетало и приводило в отчаянье, ему хотелось закричать,
- Что толку от моего прихода? - сказал он,
- Как что толку?
- Не будет никакого толку. Ровно никакого… - Он покачал головой. - Такая уж ты есть… Тут ничего не поделаешь… Все вы такие!
- Какие? - настойчиво переспросила она, невольно покраснев.
"Ничтожные, скудоумные… Болтаете о любви, только чтобы заманить в постель… Ты сама уверена, что я лишь о том и мечтаю, как бы познакомиться с твоим родственником", - хотел ответить Микеле. Но ответил:
- Хорошо, я все равно навещу тебя завтра. - Помолчал. - Но прежде, чем я уйду, - добавил он, - объясни мне одно - когда ты убедилась, что я… тебя люблю и потому приду еще раз, зачем ты снова прибегла к старой уловке насчет родственника? Вместо того чтобы сказать правду?
- Мне было неприятно, - поколебавшись, ответила она, - признаться, что первый раз я это придумала, чтобы ты непременно пришел.
- Но и тогда твоя уловка была излишней, - пристально глядя на нее, сказал Микеле.
- Да, ты прав, - смиренно признала она. - Но кто же из нас без греха?… И потом, родственник существует. Он очень богат… Только мы с ним давно не виделись.
- Ну ладно, не будем больше говорить об этом, - сказал Микеле. Он взял ее за руку. - Итак, до завтра, - сказал он и внезапно заметил, что Лиза как-то странно смотрит на него, улыбаясь робко и в то же время маняще. Он все понял. "Раз тебе так этого хочется…" Наклонился, прижал Лизу к груди и поцеловал в губы. Быстро разжал объятия и направился к двери. На пороге остановился, чтобы попрощаться с ней. Она, как влюбленная девчонка, стыдливо пряталась за пальто, висевшее на вешалке в темном коридоре, и, приложив два пальца к губам, посылала ему воздушный поцелуй. "Постыдная комедия", - подумал он. И, не оборачиваясь, стал спускаться по лестнице.
VI
В этот день Мариаграция кончила одеваться очень поздно. Уже наступил полдень, а она все еще сидела за туалетным столиком и, отчаянно гримасничая, с величайшим усердием водила черной кисточкой по припухшим векам.
Едва она проснулась, как порожденные ревностью видения настроили ее на скверный лад. Но внезапно она вспомнила, что сегодня день рождения Карлы, ей исполнилось двадцать четыре, года, и в душу ее истерическим ливнем хлынула материнская любовь. "Моя Карлотта, моя бедная Карлоттина, - думала она, чуть не плача от нежности. - Лишь она одна в целом свете любит меня". Она встала с постели, и, пока одевалась, ее не покидала мысль о Карле, которой исполнилось уже двадцать четыре года. Ей самой день рождения дочери представлялся очень грустным, трогательным событием, из-за которого впору разрыдаться. И она ни на минуту не переставала фантазировать, какие подарки принесет она сегодня своей Карлоттине и как это ее обрадует. "У нее мало платьев. Я сошью ей целых пять… И еще подарю шубу… Бедная девочка давно о ней мечтает". Где она раздобудет деньги для всех этих даров, - об этом Мариаграция не задумывалась ни на секунду. "И пусть Карла найдет себе мужа. Тогда все мои желания исполнятся". Вспомнив, что ее дочери уже двадцать четыре года, а она до сих пор не замужем, Мариаграция преисполнилась великим гневом к мужчинам. "Все эти молодые люди - сплошные кретины. Им бы только развлекаться и прожигать жизнь. А ведь должны были бы подумать и о том, что пора обзавестись семьей! Но Карла наверняка выйдет замуж. Она красива, - говорила она себе, считая на пальцах все достоинства дочери. - Я бы даже сказала - красавица. Добра, как ангел… И притом умна и образованна… Получила великолепное воспитание… Чего еще можно желать? Денег… Вот именно - ей недостает денег. Карла, в этом нет никаких сомнений, войдет в дом мужа, так же, как явилась на свет, - нагой. И единственным ее богатством будут лишь ее добродетели. Но разве так уж верно, что замуж выходят только богатые девушки? Разве недавно несколько девушек не вышли очень удачно замуж без всякого приданого?". Немного приободрившись, Мариаграция перешла из спальни в переднюю.
На большом столе лежали букет великолепных роз и картонка. В букет была вложена записка. Мариаграция прочла: "Карле, почти моей дочери. С самыми теплыми пожеланиями в день ее рождения. Лео". Она снова положила записку в розы. "Какая тонкая душа у моего Лео! - с гордостью подумала она. - Другой на его месте не знал бы, как себя вести с дочерью возлюбленной… А он сразу заставляет вас отбросить прочь все подозрения… Он относится к Карле, точно родной отец". От полноты счастья Мариаграция готова была захлопать в ладоши. Будь Лео рядом, она б его обняла. Она открыла картонку. В ней лежала вышитая шелком сумочка с замком из голубого камня. Радости Мариаграции не было предела.
Она схватила букет роз и картонку и бросилась в комнату Карлы.
- Были бы все дни года такими! - крикнула она дочери. - Смотри, что тебе принесли.
Карла сидела за столом и читала книгу. Она встала и молча прочла записку. Бесстыдство Лео, который бесцеремонно, точно полновластный хозяин, называл ее своей "почти дочерью", невольно напомнило ей и столь внезапно, что она даже вздрогнула, о постыдности ее кощунственной любовной интриги. Она подняла глаза: мать вся светилась от счастья, улыбалась и растроганно и как-то нелепо прижимала к груди букет роз.
- Весьма любезно с его стороны, - холодно сказала Карла. - А что в картонке?
- Сумочка! - с восторгом воскликнула Мариаграция. - На редкость изящная вечерняя сумочка… Она стоит не меньше пятисот лир!.. Смотри… - Она открыла картонку и протянула подарок Лео дочери. - Разве не красивая?!
- Очень красивая, - подтвердила Карла, положив сумочку на стол. Они посмотрели друг на друга.
- Так, значит, моей доченьке сегодня исполняется двадцать четыре года! - внезапно сказала Мариаграция нежным голосом… - А мне все кажется, что только вчера ты была маленькой девочкой.
- И мне самой тоже, мама, - без тени иронии ответила Карла. "Но с сегодняшнего дня я ею уже не буду", - хотела она добавить.
- Ты играла в куклы, - продолжала Мариаграция. - Убаюкивала их, показывая мне знаками, чтобы я молчала. Говорила, что они уже уснули. - Тут она прервала свои восторженные излияния и пристально взглянула на Карлу. - Будем надеяться, что однажды ты произведешь на свет живую куклу.
- Будем надеяться, - ответила Карла смущенно, испытывая мучительную жалость к своей неумной матери.
- В самом деле, Карла, - настаивала Мариаграция, точно желая убедить дочь в глубокой и важной истине. - У меня лишь одно желание, чтобы ты вышла замуж… Тогда я буду счастлива.
Карла усмехнулась: "Ты будешь счастлива, а я?" - подумала она.
- Да, хорошо бы, - сказала она, опустив голову. - Но, чтобы выйти замуж, одного моего желания недостаточно… Надо еще найти его.
- Он найдется! - уверенно воскликнула Мариаграция. - Больше того, это может показаться тебе смешным, но у меня такое предчувствие, что в новом году ты выйдешь замуж… или хотя бы обручишься… Так мне подсказывает сердце… сама не знаю почему, но ведь это и не объяснишь… Вот увидишь, моя надежда сбудется.
"Сбудется кое-что иное", - хотела ответить Карла. И она подумала о своем решении сегодня же отдаться Лео. Недогадливость и слепота матери острой болью отдавались в сердце, ясно показывая, в какую беспросветную тьму они все погружены. И к тому же без малейшей надежды на спасение. Она улыбнулась и твердым голосом ответила:
- Конечно, что-то со мной должно произойти.
- Предчувствие меня не обманывает, - убежденно повторила Мариаграция. - Хорошо, а куда же мы поставим цветы?
Они поставили цветы в вазу, и пошли в переднюю, где царил полумрак. Узкое, высокое лестничное окно было задрапировано красной гардиной. Мать и дочь сели на диван.
- Скажи, - сразу же спросила Мариаграция, - как по-твоему, выглядела Лиза? Ну, вчера вечером?
- Как выглядела? Как обычно.
- Да? - с сомнением переспросила Мариаграция. - А мне она показалась располневшей… И, пожалуй, даже… постаревшей…
- Знаешь, я не нахожу, - ответила Карла. Она сразу догадалась, куда клонила мать. "Не к Лизе тебе надо ревновать, а ко мне", - подумала она.
- А это ее платье! - продолжала Мариаграция. - Безвкуснее в жизни не видела!.. А ей, бедняжке, казалось, что она надела нечто необыкновенное.
- Откровенно говоря, - сказала Карла, - платье не показалось мне таким уж плохим.
- Не плохое, а просто безобразное, - убежденно возразила Мариаграция. На миг она уставилась широко раскрытыми глазами в пустоту, словно увидела там предмет своей ревности. Затем резко повернулась к дочери.
- Признайся, ты заметила, как Лиза прилепилась к Лео?!
"Начинается", - с тоской подумала Карла. Ей хотелось крикнуть: "Это была не Лиза, а я… Мы стояли за портьерой в обнимку…" Но вместо этого она спросила:
- Что значит прилепилась?
- Вот именно прилепилась, - повторила Мариаграция. - Как ей хотелось, чтобы Лео проводил ее домой!.. Знаешь, что я думаю… - добавила она, наклоняясь к дочери. - Она сгорает от желания снова сойтись с ним… Поэтому и строила ему глазки. Но у Мерумечи есть дела поважнее. Он о ней и не вспоминает… И потом, если б он захотел, то нашел бы тысячу женщин получше ее… При его красоте… и фигуре… Лиза лицемерна, полна зависти, говорит одно, а думает другое… Право же, я добра ко всем и в каждом нахожу что-то хорошее, я не способна обидеть даже муху. Но ее, эту авантюристку, не переношу.
- Так ведь она твоя подруга!
- Что поделаешь! - вздохнула Мариаграция. - Нельзя всегда говорить людям правду в глаза… Условности нашего круга часто заставляют поступать совсем не так, как хотелось бы… Иначе, кто знает, чем бы все кончилось.
Она всячески старалась внушить дочери: "Пойми, такова жизнь", - хмурила брови, кривила в горькой усмешке рот. Однако лицо Карлы словно окаменело, она старалась не смотреть на ее лицо-маску.
"Лучше быть хоть немного честнее!" - хотелось ей крикнуть матери.
- Но постоянную ложь, - продолжала Мариаграция, - сплошное притворство, - а Лиза только и делает, что притворяется, - вот этого я не признаю. Все, что угодно, только не это!.. К примеру, я уверена, что вчера вечером Лиза пришла не ради нас. Должно быть, она каким-то образом узнала, что у нас в гостях Мерумечи, потому и прискакала. Заметь, она ничего любопытного не рассказала. Да и посидела совсем недолго, сгорая от желания поскорее уйти!
Карла посмотрела на нее почти с состраданием. Мучительно-трудные попытки матери как-то обосновать свои пустые подозрения вызывали в душе Карлы презрительную жалость.
- Ты уверена? - сказала она, чтобы как-то поддержать разговор.
- Абсолютно, - решительно ответила Мариаграция. Она на миг задумалась. Внезапно в этой затемненной передней с бархатными портьерами ее накрашенное лицо исказилось гримасой ненависти.
- Знаешь… Эта женщина… мне даже физически неприятна… Она какая-то липкая и бешено темпераментная. При виде мужчины она вся трепещет… точно сука… Да, да… Смотрит на мужчин горящими глазами, приманивая их… и точно говоря - придите ко мне… А вот я, на месте мужчины, до нее бы даже кончиками пальцев не дотронулась. Мне было бы противно…
- Уверяю тебя, мама, - сказала Карла, - она не производит такого впечатления.
- Тебе этого не понять… Многое от тебя ускользает… Но я женщина, у меня богатый опыт, я знаю жизнь. И когда я смотрю на эту лицемерку, эти ее глаза, фигуру, мне вмиг все становится ясным. Щелк!.. И снимок готов…
- Может, ты и права, - согласилась Карла. Они умолкли. Сидели неподвижно в полной тишине. Но вдруг с первого этажа из глубины коридора донесся стук захлопнувшейся двери.
- Должно быть - Мерумечи, - сказала Мариаграция и встала… - Прими его… Я сейчас приду.