- Увы, ошибаетесь! За последние двадцать лет я боли не знаю. И чтобы заставить меня испытать это чувство, нужен кто-то посильнее вас.
- Как хотите, Куэрри, а вы послужили всем нам высоким примером.
- Примером чего?
- Бескорыстия и смирения.
- Я вас предупреждаю, Рикэр: если вы не перестанете распространять обо мне всякую чепуху…
Он почувствовал свою полную беспомощность. Его заманили в эту словесную ловушку. Оплеуха была бы куда проще и полезнее, но время для оплеух уже упущено.
Рикэр сказал:
- Глас людской причислял достойных к лику святых. И не знаю, может быть, такой метод лучше, чем судилище в Риме. Мы приняли вас, Куэрри, под свою эгиду. Вы уже не принадлежите самому себе. Вы потеряли себя в ту ночь, когда молились с прокаженным в лесу.
- Я не молился. Я только…
Он замолчал. Стоит ли продолжать? Последнее слово осталось за Рикэром. И только хлопнув дверью, он вспомнил, что так ничего и не сказал Рикэру о его жене и о ее поездке в Люк.
А она терпеливо, но вся начеку, ждала его в дальнем конце коридора. Он пожалел, что нет при нем кулечка с конфетами, чтобы утешить ее. Она взволнованно спросила:
- Позволил?
- Я так и не спросил его.
- Вы же обещали.
- Я рассердился и забыл. Простите меня.
Она сказала:
- Все равно я поеду с вами в Люк.
- По-моему, не стоит.
- А вы там очень бушевали?
- Нет, не очень. Почти весь мой гнев остался при мне.
- Тогда я поеду.
Он и слова не успел сказать, как она исчезла и через несколько минут вернулась, готовая в дорогу, с одной сумкой "сабена" в руках.
Он сказал:
- Вы путешествуете налегке.
Когда они подошли к грузовику, он спросил:
- Может, мне все-таки пойти и поговорить с ним?
- А если он не пустит? Что тогда?
Они оставили позади запах маргарина и кладбище ржавых котлов, и тень леса легла на них с обеих сторон. Она спросила вежливо, тоном радушной хозяйки:
- Как у вас там дела в больнице?
- Хорошо.
- А как поживает настоятель?
- Он уехал.
- У вас была гроза в прошлую субботу? У нас очень сильная.
Он сказал:
- Не трудитесь поддерживать разговор, это не обязательно.
- Муж считает, что я чересчур молчаливая.
- Молчаливость не такое уж дурное качество.
- Нет, дурное… когда тоска на душе.
- Простите. Я забыл.
Несколько километров они проехали молча. Потом она спросила:
- Почему вы забрались в эти места, а не куда-нибудь еще?
- Потому что эти места далеко.
- Другие тоже далеко. Например, Южный полюс.
- Когда я приехал в аэропорт, самолетов на Южный полюс не было.
Она хихикнула. Как молодых легко развеселить, даже если у них тоска на душе.
- Один самолет вылетал в Токио, - пояснил он, - но мне показалось, что сюда гораздо дальше. Кроме того, гейши и цветущие вишни меня не интересуют.
- Неужели вы правда не знали, куда…
- Одно из преимуществ абонементной книжки состоит в том, что вам можно решать в самую последнюю минуту, куда вы полетите.
- А близких у вас дома разве не осталось?
- Близких - нет. Была одна, но без меня ей лучше.
- Бедная.
- Ничуть. Она ничего особенно ценного не лишилась. Женщине трудно жить с человеком, который не любит ее.
- Да.
- Среди дня неизбежно бывают такие минуты, когда перестаешь притворяться.
- Да.
Они молчали до тех пор, пока не стало темнеть, и тогда он включил фары. Их лучи скользнули по чучелу с кокосовым орехом вместо головы, сидевшему в покосившемся кресле. Она испуганно ахнула и прижалась к его плечу. Она сказала:
- Как что-нибудь непонятное, так пугаюсь.
- Частенько же вам приходится пугаться.
- Частенько.
Он обнял ее за плечи, стараясь успокоить. Она сказала:
- А вы простились с ней?
- Нет.
- Она же, наверно, видела, как вы укладываетесь?
- Нет. Я тоже путешествую налегке.
- Так без всего и уехали?
- Взял бритву, зубную щетку и аккредитив из американского банка.
- Что же вы, на самом деле не знали, куда поедете?
- Понятия не имел. Поэтому набирать с собой разную одежду не имело смысла.
Дорога пошла плохая, и ему понадобились обе руки на штурвале. До сих пор он не задумывался над своим тогдашним поведением. В то время ему казалось, что логично поступить именно так. Он позавтракал плотнее обычного, потому что не знал, когда еще придется есть, потом взял такси. Его путешествие началось с огромного, почти безлюдного аэропорта, специально выстроенного к международной выставке, которая уже давно закрылась. По его коридорам можно было пройти с милю и не встретить почти ни одного человеческого существа. В необозримом зале люди сидели поодиночке в ожидании самолета на Токио. Они были похожи на статуи в музее. Он попросил билет до Токио и вдруг увидел транспарант с названиями африканских городов.
Он сказал:
- А на этот рейс есть места?
- Да, но из Рима до Токио самолета не будет.
- Я поеду до конечного пункта.
Он дал кассиру свою абонементную книжку.
- Где ваш багаж?
- Багажа нет.
Теперь он понимал, что его поведение могло показаться несколько странным. Он сказал кассиру:
- Будьте добры, проставьте на билете только мое имя, фамилии не надо. И в списке пассажиров - тоже. Я не хочу иметь дело с прессой.
Это было одним из немногих преимуществ, которые дает человеку слава: странности его поведения никого не настораживают. Таким бесхитростным способом он думал замести свои следы, но, вероятно, допустил какой-то просчет, иначе письмо, подписанное "tout a toi", не дошло бы до него. Может быть, она сама приезжала в аэропорт на разведку. У кассира, вероятно, было что порассказать ей. Но так или иначе, ни в конечном пункте, ни в маленькой гостинице, где кондиционированного воздуха не было, а душ хоть и был, но не работал, его никто не узнал, хотя он назвался по фамилии. Значит, выдать его местопребывание мог только Рикэр. Интерес, который проявил к нему Рикэр, зыбью прошел полмира, точно радиоволна, и эта зыбь докатилась до международной прессы. У него вдруг вырвалось:
- Как я жалею, что встретился с вашим мужем!
- И я тоже.
- Разве у вас были из-за меня какие-нибудь неприятности?
- Я… я о себе. Я тоже об этом жалею.
Фары выхватили из темноты Деревянные подпорки и на них клетку высоко в воздухе. Мари Рикэр сказала:
- Я все здесь ненавижу. Хочу домой.
- Мы далеко отъехали, поворачивать поздно.
- Здесь у меня дома нет, - сказала она. - Здесь завод.
Он прекрасно знал, чего она ждет от него, но не хотел произносить эти слова. Посочувствуешь - пусть неискренне, в заученных выражениях, а что за этим обычно следует, давно известно по опыту. Тоска - это голодный зверь, который притаился у лесной тропы в ожидании своей жертвы. Он сказал:
- У вас есть где остановиться в Люке?
- Нет, у нас там никого нет из друзей. Я поеду с вами, в гостиницу.
- Вы оставили записку мужу?
- Нет.
- Напрасно.
- А вы оставили - перед тем как уехать в аэропорт?
- Это другое дело. Я уезжал навсегда.
Она сказала:
- Вы дадите мне взаймы на билет домой… в Европу, конечно?
- Нет.
- Так я и знала.
И как будто этим все было решено, и ей ничего больше не оставалось делать, она отвернулась от него и заснула. Он подумал - несколько опрометчиво: бедная, запуганная зверушка! Эта еще слишком молода и потому не очень опасна. Жалеть их рискованно только, когда они входят в полную силу.
2
Было уже около одиннадцати вечера, когда они проехали мимо маленькой речной пристани у самого въезда в Люк. Там стояла на якоре епископская баржа. Кошка, поднимавшаяся на нее по сходням, остановилась на полпути и уставилась на них, и Куэрри сделал крутой вираж, чтобы не наехать на дохлую собаку, которая валялась посреди дороги в ожидании утра, когда ее растерзают стервятники. Гостиница на площади, против губернаторского дома, еще не сняла с себя остатков праздничного убранства. Может быть, там недавно давала свой ежегодный банкет дирекция местного пивоваренного завода или же на радостях, что ему так повезло, отпраздновал свой перевод на родину какой-нибудь чиновник. В баре, над стульями из гнутых металлических трубок, придававших всему залу уныло-деловой вид машинного отделения, свисали сиреневые и розовые бумажные цепи, на кронштейнах ухмылялись во весь рот круглые лунные рожицы абажуров.
Номера наверху были без кондиционированного воздуха, и перегородки между ними не достигали до потолка, так что ни о какой обособленности и думать не приходилось. Из соседнего номера доносился каждый звук, и Куэрри мог следить за всем, что там делает Мари Рикэр, - ж-жикнула молния на сумке, щелкнули складные плечики, стеклянный флакон звякнул о фаянсовый умывальник. На голый пол упали туфли, полилась вода. Он сидел и думал, чем ее утешить, если завтра утром доктор скажет, что она беременна. Ему вспомнилось долгое ночное бдение возле Део Грациаса. Тогда тоже пришлось успокаивать человека, которого одолевал страх. За стеной скрипнула кровать.
Он достал из своей сумки бутылку виски и налил себе стакан. Теперь настала его очередь звякать, лить воду, шуршать, он точно перестукивался с соседней тюремной камерой. Из-за стены донесся какой-то непонятный звук - уж не плач ли? Он почувствовал не жалость к ней, а только раздражение. Вот навязалась и теперь, пожалуй, не даст выспаться. Он еще не успел раздеться. Он прихватил с собой бутылку виски и постучал к ней в дверь.
Ему сразу стало ясно, что он ошибся. Она полулежала в постели и читала книгу в мягкой обложке - успела все-таки сунуть ее в свою "сабену". Он сказал:
- Простите. Мне показалось, вы плачете.
- Нет, что вы, - сказала она. - Это я смеялась.
Он увидел, что она читает популярный роман, в котором описывается парижское житье-бытье одного английского майора.
- Так смешно, просто ужас!
- А я принес вот это, на случай, если понадобится утешать.
- Виски? В жизни не пробовала.
- Вот и попробуйте. Но вам вряд ли понравится.
Он сполоснул ее кружку из-под зубной щетки, налил туда немного виски и сильно разбавил его водой.
- Не нравится?
Она сказала:
- Сама идея нравится. Пить виски в полночь, в комнате, где ты сама себе хозяйка.
- Полночи еще не пробило.
- Ну, вы понимаете, что я хочу сказать. И читать в постели. Мой муж не любит, когда я читаю в постели. Особенно если такую книжку.
- А чем она плоха?
- Не серьезная. Не про Бога. Он прав, конечно, - добавила она. - Образования мне не хватает. Монахини уж как старались, а не привилась мне наука.
- Я очень рад, что вы забыли о своих опасениях.
- Может, все будет хорошо. Вот у меня вдруг живот схватило. От виски вряд ли. Слишком быстро, правда? Может, гости?
Речи радушной хозяйки были отправлены на чердак - туда же, где валялись за ненадобностью поучения монахинь, и она перешла на жаргон пансионского дортуара. Смешно было думать, что такое инфантильное существо может представлять собой какую-то опасность.
Он спросил:
- А в школе вам хорошо жилось?
- Ой, как в раю! - Она еще выше подтянула ноги под простыней и сказала: - Вы бы сели.
- Вам пора спать.
Он разговаривал с ней, как с ребенком, и не мог иначе. Вместо того чтобы лишить жену невинности, Рикэр раз и навсегда оставил ей ее девство.
Она сказала:
- Что вы будете делать дальше? Когда больницу выстроят?
Все задавали ему этот вопрос, но на сей раз он не стал уклоняться от ответа. Существует теория, что иным надо говорить чистую правду.
Он сказал:
- Я останусь здесь. Назад не поеду.
- Иногда-то надо будет ездить - например, в отпуск.
- Предоставляю это другим.
- Заболеете с тоски, если будете жить безвыездно.
- Я закаленный. А потом, не все ли равно? Рано или поздно всем нам суждена одна и та же болезнь - старость. Видите коричневые пятнышки у меня на руках? Моя мать говорила, что это печать могилы.
- Самые обыкновенные веснушки, - сказала она.
- Э-э, нет. Веснушки бывают от яркого солнца. А эти - от непроглядной тьмы.
- Что за мрачные мысли, - сказала она тоном школьной директрисы. - Просто не понимаю вас. Мне-то приходится здесь жить, но, Господи Боже, если бы я была свободна, как вы!
- Хотите, я расскажу вам кое-что?
Он налил себе второй раз тройную порцию виски.
- Ой, как много! Вы что, сильно пьете? Мой муж пьет.
- Не столько сильно, сколько регулярно. А этот стакан должен помочь мне, потому что я рассказчик неопытный. С чего же начать?
Он не спеша отхлебнул виски.
- В некотором царстве, в некотором государстве…
- Ну, знаете! - сказала она. - Мы с вами люди взрослые - и вдруг сказки!
- Да, верно. Но сказка-то как раз об этом. В некотором царстве, в некотором государстве, в деревенской глуши жил-был мальчик…
- Это вы про себя?
- Нет. Зачем же проводить такие тесные параллели? Романисты, как говорят, опираются в своих описаниях не на отдельные факты, а на общий жизненный опыт. А я до сих пор, кроме городов, нигде не бывал подолгу.
- Ну, дальше.
- Этот мальчик жил-поживал со своими родителями на ферме - не так чтобы большой, но им там места хватало, а с ними еще жили двое слуг, шестеро работников, кошка, собака, корова… Кажется, и свинья была. Я деревенскую жизнь плохо знаю.
- Ой, сколько действующих лиц! Уснешь, пока всех запомнишь.
- Вот этого я и добиваюсь. Родители часто рассказывали мальчику разные истории о Царе, который жил в городе, за сто миль от них - на расстоянии самой далекой звезды…
- Чепуха какая! До звезд биллионы и триллионы…
- Да, но мальчик-то думал, что до той звезды сто миль. Он и понятия не имел о световых годах. Не знал, что звезда, на которую он смотрел, может быть, погасла и умерла еще до сотворения мира. Ему говорили, что хотя Царь живет далеко-далеко, он все равно следит за тем, что делается. Опоросилась свинья, мотылек сгорел над лампой - Царю все известно. Поженились мужчина и женщина - ему и это известно. И он доволен ими, потому что, когда они дадут приплод, количество его подданных увеличится. Он вознаграждал их по заслугам - какая это была награда, никто не видел, потому что женщина часто умирала в родах, а ребенок иногда рождался глухим или слепым, но в конце концов воздуха тоже никто не видит, а он существует, если верить знающим людям. Когда какой-нибудь работник или работница любились в стоге сена, Царь наказывал их. Наказание не всегда было видно - мужчина, случалось, находил себе работу получше, девушка расцветала, став женщиной, и потом выходила замуж за десятника, но это все только потому, что наказание откладывалось. Иной раз оно откладывалось до самой их смерти, но и это не имело никакого значения, ибо мертвыми Царь тоже правил, и кто знает, какие ужасы он мог уготовить им в могиле.
Мальчик подрастал. Он женился, честь честью, и получил награду от Царя, хотя единственный его ребенок умер и с работой ему не везло, а он мечтал создавать статуи, такие же большие и величественные, как сфинксы. После смерти ребенка он поссорился с женой, и Царь наказал его за это. Наказания, разумеется, тоже не было видно, как и награды, то и другое надлежало принимать на веру. С течением времени он стал знаменитым золотых дел мастером, ибо одна женщина, которой он сумел угодить, дала ему денег на учение, и он создал много прекрасных драгоценных украшений в честь своей любовницы и, разумеется, в честь Царя тоже. Награда за наградой начали сыпаться на него. А также деньги. От Царя. Все говорили в один голос, что деньги эти от Царя. Он бросил жену и любовницу, бросал и много других женщин, но, прежде чем бросить, развлекался с каждой как только мог. Они называли это любовью, и он тоже так называл. Не было такого правила, какого он не нарушил бы, и за это, конечно, ему следовало наказание, но поскольку все наказания были незримы, он своего тоже не мог узреть. Он богател и богател, и драгоценные изделия получались у него все красивее и красивее, а женщины любили его все больше и больше. Все в один голос говорили, что живется ему просто замечательно. Плохо было только одно: он начал скучать, день ото дня все сильнее и сильнее. Ему никто никогда не говорил "нет". Никто не заставлял его страдать - страдали всегда другие. Иной раз он даже был не прочь испытать боль - от наказаний, которые Царь все время налагал на него. Путешествовал он всюду, где только захочется, и вот ему стало казаться, что странствия уводили его гораздо дальше, чем за сто миль, что отделяют от Царя, гораздо дальше, чем самая далекая звезда, и тем не менее возвращался он всегда на то же самое место, где было все то же самое: в газетах по-прежнему восхваляли его изделия, женщины по-прежнему обманывали мужей и спали с ним, а царские слуги по-прежнему провозглашали его преданнейшим и вернейшим из подданных Царя.
И так как люди видели только дарованные ему награды, а наказания оставались для них незримыми, за ним утвердилась слава хорошего человека. Иной раз, правда, удивлялись: как же так? Человек хороший, а женщин меняет одну за другой? Нет ли тут измены Царю, издавшему совсем иные законы? Но со временем и этому подыскали объяснение: стали говорить, что любвеобилие его велико, а любовь всегда считалась в той стране славнейшей из добродетелей. И поистине, даже Царь не мог измыслить большей награды, потому что любовь незримее, чем какие-то там мелкие материальные блага - деньги, успех и членство в Академии художеств. Наконец этот человек и сам уверовал, что он умеет любить много-много лучше всех так называемых хороших людей, которые не так уж хороши на самом-то деле (посмотрите хотя бы, какие наказания им назначаются - бедность, смерть детей, а кто лишится обеих ног во время железнодорожной катастрофы, да мало ли чего еще). И для него было ударом, когда в один прекрасный день он открыл, что никого и ничего не любит.
- Как же он это открыл?