- Со временем, если пожелаете. Но сейчас я вызван по конкретному поводу.
- Да кто вас звал?! - взвилась опять Диана.
- Как кто? - удивился Вострецов.
- Я звал! - вмешался Салазкин. - Вы же слы-шали!
- Лихо… - сказал у двери Геннадий Романович.
- Значит, ты звонил не папе! - возмутилась завуч, и у нее перекосились очки. - Я так и знала! Какое ты имел право?
- А разве не имел? - удивился Вострецов. - Каждый ребенок вправе просить о защите, если…
- О защите от кого? - Зинаида Тихоновна пальцем укрепила на переносице очки. Успокоилась, глянула с укоризной и незыблемой правотой. - От своих учителей?
- Увы… - сказал Вострецов.
- Чем же мы обидели Сашу Денисова? - Она устремила очки на Салазкина.
- Не меня, а Даню!.. И почему не отдаете книгу?
Вострецов посмотрел на него, на Кинтеля, на учителей. Покачал снятым шлемом. Вздохнул:
- Насколько я понимаю, имело место следующее: несанкционированный обыск, изъятие не принадлежащей вам ценности и применение физических мер воздействия при допросе… Ибо иначе как допросом такую беседу не назовешь.
- Ну что вы такое говорите! - Зинаида Тихоновна от старательного пренебрежения сморщила лицо. - Диана Осиповна хотела выйти, попыталась отодвинуть мальчика с дороги, у нее сорвалась рука… Видите, она даже палец поранила о косяк…
- Гм… - Вострецов неуловимо повеселел. - А разве нельзя было попросить мальчика посторониться?
- Я спешила! - взорвалась Диана. - Я не могла оставаться тут, когда… этот… оскорбляет взрослых людей!
- Взрослых людей оскорблять, естественно, не следует, - согласился Вострецов. - А кого именно и как оскорбил этот ученик?
Возникло секундное замешательство. Но тут же насмешливо внес ясность Геночка:
- Ученик Рафалов назвал проходимцем Андрея Андреевича, будущего супруга Дианы Осиповны… вот его-с… Андрей Андреевич зашел навестить Диану Осиповну и, будучи работником следственного аппарата, принял посильное участие в разборе дела…
- Геннадий Романович! Это переходит всякие границы! Вы же педагог, а не… Вам совсем безразличны интересы школы! - Зинаида Тихоновна гневно уперлась в стол кулаками.
- Совсем не безразличны. Иначе кто бы мне мешал уйти в кооператив "Орбита", где зарплата в пять раз выше здешней? Пацанов только жаль…
Вострецов смотрел на Андрея Андреевича Глебова.
- Прошу прощения. Вы в самом деле следователь?
- Да. И я не видел причины, почему бы не помочь педагогам.
- Но такие процедуры, очевидно, должны оформляться юридически. Протокол и так далее…
Глебов хмыкнул и отвернулся: мелете, мол, че-пуху.
В Кинтеле кипятком взбурлила обида.
- Скажите, а следователь имеет право врать?
- В смысле?.. - спросил Вострецов.
- А вот он… сказал, что допрашивал Салазкина… то есть Саню, еще раньше. И будто Саня говорил, что не давал мне никакой книги! И выходит, что я украл… - (Ох, не разреветься бы! Вот будет скандал!)
Вострецов медленно, словно заболела шея, повернул голову к Андрею Андреевичу:
- Вы в самом деле так сказали мальчику?
Тот покачал ногой в замшевой туфле. Пожал плечами. Разъяснил снисходительно:
- Это был маленький психологический эксперимент. Что такого?
Вострецов мизинцем поскреб веснушчатый подбородок. Проговорил, тщательно подбирая слова:
- Я выполняю сейчас официальные обязанности, и только это обстоятельство не дает мне возможности присоединиться к энергичной и емкой характеристике, которую дал вам мой тезка Даня Рафалов…
Диана пискнула и кинулась из кабинета - Геночка еле успел отскочить. Глебов поднялся:
- Я полагаю, мы еще встретимся, гражданин… Вострецов, кажется?
- Полагаю, что встретимся, гражданин… Андрей Андреевич… - Вострецов посторонился, пропуская Глебова, который спешил за невестой. И сказал Зинаиде Тихоновне: - Думаю, что конфликт можно свести к минимуму, если мальчикам вернут книгу и портфель и если Дане Рафалову принесут извинения за… гм… попытку излишне резко отодвинуть его от двери… Впрочем, извиняться уже некому.
- Не нужны мне ее извинения, - сипловато сказал Кинтель.
- Даня, что у вас происходит с Дианой Осипов-ной? - произнесла Зинаида Тихоновна очень педагогическим тоном. - Может быть, есть смысл собраться и вместе выяснить раз и навсегда? А то она ужасно недовольна тобой.
Кинтель сумел усмехнуться:
- Мы по-разному относимся к "Тарасу Бульбе". И к казацким обычаям… А еще поспорили сегодня насчет картошки. В газетах пишут, что ребят запрещено посылать, а…
- А вас что, посылают? - быстро спросил Вострецов.
- Ага! Завтра. А ребята, конечно, зашумели. Потому что студенты недавно поотравлялись на полях, теперь, значит, нас…
- Какая чушь! - всполошилась Зинаида Тихоновна. - Это всего лишь на один день! На полдня! Шефы просили! На совершенно безопасное поле!.. Мы же не враги своим детям!
Вострецов медленно и веско проговорил:
- Существует указ Госкомитета по образованию, за-прещающий привлекать школьников к сельским работам в учебное время.
- Но как быть, если урожай…
- Пора уже понять, что спасать урожай и латать экономику страны детскими руками бессмысленно… Есть, кстати, и письмо Детского фонда на этот счет. Я не говорю уже о Декларации прав ребенка, ратифицированной Верховным Советом. Она тоже запрещает детский труд…
- Господи, да это же в плане трудовой практики! Для зачета… Да и ничего еще не решено. Скорее всего, никто никуда не поедет, погода портится… - И Зинаида Тихоновна устремила взгляд за окно, где светился безоблачный теплый вечер. Геннадий Романович тихо хмыкнул и ушел за дверь.
Зинаида Тихоновна обернулась к Салазкину с доброй укоризной:
- Ох, Денисов, Денисов… Неужели мы сами не сумели бы во всем разобраться? Устроил панику, сорвал с места человека…
- Ничего, работа такая… - сказал Вострецов. - Если позволите, ребята возьмут книгу и мы пойдем…
Из школы вышли втроем. У крыльца стоял мотоцикл - пыльная вишневая "Ява". "Могли угнать", - отметил про себя Кинтель. Вострецов словно услыхал эту мысль. Весело объяснил:
- Я попросил добровольцев покараулить… Спасибо, ребята! - Он помахал рукой. Из кленовой чащи (из засады) выбрались трое "продленочных" второклассников. Гордые такие…
Вострецов выкатил мотоцикл на обочину. Протянул Салазкину ладонь. Тот с размаху, весело вложил в нее свою ладошку:
- До встречи! - Сразу видно: хорошие знакомые.
Вострецов протянул руку и Кинтелю:
- Ну, будь здоров, тезка. Еще увидимся… - Он вскочил в седло и газанул с места. Умчался.
- Кто он такой? - спросил Кинтель напряженно. Потому что чувствовал себя виноватым. Портфель с "Уставом" оттягивал руку. (Сейчас проводить Салазкина до дому, отдать ему книгу - и с плеч долой.)
- Это… - начал Салазкин весело и вдруг притих. - Ой… папа…
От перекрестка шагал к школе профессор Денисов. Кинтель узнал его сразу. Салазкин шепотом сказал:
- Значит, правда приехал… Наверно, ему сообщили на кафедре, что кто-то звонил из школы, вот он и торопится…
- Хана, - выдохнул Кинтель.
Салазкин тряхнул волосами:
- Какая чушь! Папа, он все понимает… Даня, а можно будет сказать ему про фотографию и про шифр? Чтобы все объяснить…
- Говори, - печально разрешил Кинтель. И подумал: "Если поможет".
Тогда Салазкин закричал:
- Папа, мы здесь! - И, прихрамывая, побежал навстречу отцу.
МЫС СВЯТОГО ИЛЬИ
В старинный подсвечник на столе деда Кинтель вставил новую свечу. Зажег. Выключил во всей квартире свет. Настроился на таинственность… В дверь застучали. Кинтель чертыхнулся, пошел открывать. Это явился сосед Витька Зырянов.
- Айда на пустырь! Там наши парни костер жгут, картошку испечем. Вовчик Ласкутин гитару принесет…
- Некогда мне.
Витька глянул через плечо Кинтеля в комнату:
- У вас чё, свет вырубили? Почему свечка?
- Колдую, - сумрачно сказал Кинтель. - Дух пра-прабабушки вызываю. Спиритизм называется. Слыхал?
- Не-а…
- Ну ладно, гуляй…
Витька, однако, не уходил.
- А корешок твой новый, он ничего… крутой пацан. Мы в субботу с Бусей подходим на перемене, спрашиваем: "Ну чё, труханул тогда?" А он: глупый, говорит, тебя-то, говорит, я мог носом в траву положить за секунду… А Буся, зараза, ржет. Я говорю: "Ты, пионер, наверно, малость того, да?" А Буся: "Спорим на рупь, что Витьку не положишь?" Он и говорит: "Ну спорим. Только ты, Витя, не обижайся, пожалуйста". Культурно так… Я ему: "Ты сам потом не обижайся…" А дальше ничего понять не смог: ка-ак меня крутануло! И лежу - рожей в лопухах…
"Ай да Салазкин!" - весело подумал Кинтель.
- Рубль-то Буся отдал?
- Да он не взял! Засмеялся, а тут как раз звонок…
- Ладно, гуляй, - опять сказал Кинтель. И вернулся в полумрак. "Ай да Салазкин…" Однако даже такой приятной мыслью не хотелось разбивать прежнее настроение. То самое, со свечой…
Кинтель, конечно, играл. Потому что, если здраво рассуждать, заниматься расшифровкой было гораздо удобнее при электричестве. Но хотелось загадочности. Того состояния души, когда она откликается на зов приключений.
Хорошо, что деда не было дома, он позвонил, что вернется поздно. Никто не мешал. Текла Войцеховна из полутьмы смотрела с портрета на праправнука строго и выжидательно. Стало даже немного… ну не то чтобы страшновато, а слегка "замирательно". И хорошо.
Кинтель подтянул к столу дедово скрипучее кресло, забрался в него с ногами. Положил на сукно снимок вверх оборотной стороной. И медленно, в соответствии с важностью момента, снял со шпеньков узорчатые пряжки "Устава".
Да, книга была у него. Потому что там, на улице, отец Салазкина сказал мягко, но решительно:
- А "Устав" ты, Даня, возьми себе домой. На несколько вечеров… Возьми, возьми, не спорь. Тайны надо разгадывать обязательно… Признаться, мне и самому любопытно. Поделишься, когда расшифруешь? Если, конечно, там нет семейного секрета, который нельзя разглашать…
- Поделюсь, - буркнул Кинтель. Он был тяжело смущен всем случившимся. А Салазкин, тот, наобо-рот, - чуть не пританцовывал от радости, что так хо-рошо закончился разговор с отцом.
Разговора этого Кинтель не слышал. Потому что Салазкин убежал навстречу отцу, встал перед ним, взял его за бока, запрокинул голову и заговорил негромко и быстро. Один раз оглянулся на Кинтеля. Профессор Денисов тоже на него посмотрел. А потом всё смотрел на сына, не перебивал его долгую и, кажется, сбивчивую речь… Дальше случилось неожиданное: отец взял Салаз-кина пятерней за макушку, мотнул его голову, взлохматил сыну волосы. Кинтель стоял поодаль, но видел это отлично.
Салазкин весело затряс головой, ухватил отца за рукав пиджака, повел к Кинтелю. Тот - глаза в асфальт. Потом поднял.
Профессор Денисов сказал дружелюбным басом:
- А я вас помню, молодой человек. На теплоходе встречались. Ну здравствуй…
- Здрасьте…
- Александр мой изложил все события…
- Вы его не ругайте, пожалуйста, - давясь от неловкости, попросил Кинтель.
Александр Михайлович жизнерадостно сообщил:
- А я уже отругал! За то, что вокруг простой ситуации нагородил столько сложностей… Ладно, пошли, добры молодцы… - Одной рукой ухватил он за плечо сына, другой - Кинтеля. Пришлось шагать.
Кинтель сбивчиво проговорил:
- Сань, ты книгу возьми, положи в сумку…
Здесь-то Санькин отец и сказал, что не надо.
…Конечно, профессор Денисов понимал, что Даня Рафалов чувствует себя неуютно. И потому бодро заговорил с сыном:
- Ты почему косолапишь, друг любезный?
- Он в эти дни второй раз ногу подворачивает, - излишне ворчливо объяснил Кинтель. - Врачу надо показать.
- Не надо, уже все в порядке! - Салазкин запрыгал на одной ноге, а другой, подвернутой, весело заболтал. - Пап, ты почему так неожиданно приехал? Я даже не поверил…
- Что поделаешь? В соседней усадьбе трое студентов слегли, какая-то непонятная болезнь… "картофельный синдром". Мои подопечные зароптали. А я что должен? Позвонил начальству: говорю, что за каждого отвечаю. Картошка - дело важное, а люди до-роже…
- У нас из-за этого сегодня тоже шум в школе был, - поделился Кинтель. - Хотели семиклассников послать. А ребята уперлись…
- Туда специальную комиссию посылать надо, а не ребят, - сказал Александр Михайлович.
Так подошли они к дому Кинтеля. Профессор предупредил:
- Только из квартиры книгу не выноси. Договорились? А то сам видишь, какие нынче времена и нравы… А потом принесете ее вдвоем с Саней. Двое - это гарантия.
Кинтель неловко кивнул. И глянул исподлобья на Салазкина: "Ты сказал отцу, почему я не хочу к вам заходить?" И Салазкин так же - взглядом - ответил: "Да. Я все сказал. А как иначе-то? Не обижайся…"
Кинтель не обижался. Он радовался, несмотря на все, что случилось в школе… А может, и хорошо, что случилось? Теперь больше ясности, больше прочности. И отец Салазкина вроде бы даже как союзник…
Первое число на обороте снимка было 18 18/15. Кинтель нашел восемнадцатую страницу, отсчитал сверху восемнадцатую строку. Начал считать буквы… Выпало на большую букву "К". Речь в строке шла про "велiкого Князя Iоанна Васiльевiча". При чем он тут, в "Морском уставе"? Ладно, потом разберемся… 23 10/18… Двадцать третья страница была с голландским текстом. Счет попал на "W". У Кинтеля стукнуло сердце. "W" - значит "вест". Намек на какие-то координаты!.. 35 4/10… Опять большое "W"!..
Но так не бывает! В обозначениях компасных румбов "вест" и "вест" не могут стоять рядом! Если "норд" с "нордом" или "зюйд" с "зюйдом" - это бывает: например, NNO или SSW. А два "веста" или "оста" всегда разделены другими буквами… С первой минуты - путаница…
"А ты не ударяйся в панику с самого-то начала! Выпиши сперва все буквы, потом будешь разбираться!"
Снимок был размером с открытку. Числа покрывали всю обратную сторону. В строчке их было шесть или семь, а всех строк полтора десятка. Значит, около сотни букв…
А запятые и точки, если на них выпадает счет в книге, надо учитывать? Нет, конечно! Вот они, сами по себе, готовенькие, стоят между цифрами!..
Потом под счет попали на голландской странице две скобки. Их, наверно, надо. Тем более, что сперва левая скобка, потом правая - что-то заключают в себе… Пока не понятно, что именно… На клетчатом листке, куда Кинтель выписывает букву за буквой, получается сплошная абракадабра…
Может, вообще все это ерунда? Может, нет никакого шифра? Или разгадка совсем не в "Морском уставе"?
Кинтель жалобно и с досадой оглянулся на прапрабабушку. Резная рама чуть мерцала остатками позолоты. Текла Войцеховна смотрела из полутьмы слегка насмешливо. "Что-то вы, сударь мой, слишком рано отступаете…"
Ладно, поедем дальше… Выпала старинная буква "ять". И снова никакого смысла… Хорошо хоть, что все числа различимые. Острый грифель оставил на гладком картоне четкие следы, и даже там, где стерся графит и где запись попадает на буквы и виньетки с рекламой фотомастерской А.О. Молохова, все равно можно разобрать число. Поднесешь снимок ближе к свечке, повернешь так, чтобы свет падал сбоку, и вся цифирь выступает, будто смазали специальным проявителем… А свечка слабо потрескивает, и в окне черно, и тишина в доме, только что-то шуршит по углам и словно кто-то тихонько дышит за спиной. Уж не прапрабабушка ли?..
Если тряхнуть головой, мигом исчезнет вся таинственность. Услышишь, как за окном, на недалеком пустыре, бренчит гитара или как мурлыкает на кухне динамик. Или как во дворе соседка Клава Зырянова, Витькина мать, ругает мужа… Но нет, не надо ничего прогонять. Может, в этом сумраке, при одиночной свечке как раз и придет разгадка?
Вот и последнее число: 710 2/1. Получилось "и". А потом еще стоит восклицательный знак… Но что он означает? Словно вскрик на непонятном языке. На совершенно неизвестном! Потому что на листке оказалось вот что:
К W W т м с ъ N о ъ ы а о Иi О (-Н) в. л и с. Ш ъ
S о ъ а у к
О т М к ш и в л н с а у ъ ъ
Б л с Л о ъ п ю ъ п д в ьтl н й ы м н ш е в е к й о а ьтl о к п т с р г в и ъ т о о н з д а у а в ф т
Н й и п м и а д и о н!
Кинтель охватил ладонями колючий затылок. Буквы словно танцевали в желтом свете неяркого огонька. Насмешливо так… И сквозь бессмыслицу сквозил какой-то намек. Неуловимый. Буквы дразнили: а вот догадайся, тряхни нас как надо, и мы встанем по порядку… Это, наверно, только казалось. Как ни крути - сплошная чепуха… Просто зло берет на Никиту Таирова!
А может, и правда "Морской устав" ни при чем?.. Но не зря же выпали два "W" и одно "N". "Вест" и "норд". Осколки каких-то координат или направлений! А если…
Но короткую, чуть живую ниточку догадки оборвал телефонный звон. Резкий, оглушительный в этой тишине!
Кинтель дернулся, схватил трубку старого черного аппарата, который стоял за подсвечником.
Звонила Алка Баранова.
- Кинтель! Привет! Диана велела всех, у кого телефоны, обзвонить, что в совхоз не поедем. Чтобы завтра зря не тащились спозаранку.
Кинтель плюнул в сердцах. Про совхоз он уже и забыл. Сказал разозленно:
- Я и так не собирался! Ишак я, что ли?.. Трезвонишь среди ночи!
- Ты что! Какая ночь, девять часов! Или ты спать ложишься, как в детсадике?
Кинтель взглянул на часы. Фарфоровый старинный циферблат смутно светился слева от портрета. В самом деле: пять минут десятого! А казалось, полночи прошло!..
Он шумно вздохнул в трубку. Алка сказала:
- Ты в эти дни какой-то… как мешком ушибленный. То смотришь в пустоту, то с Дианой лаешься…
- Возраст такой, созревание начинается, - огрызнулся Кинтель. С Алкой можно было не церемониться.
- Дурак! Сколько ни созревай, все равно не поумнеешь.
- Все сказала? Тогда бай-бай…
Он брякнул трубку на рогатые хлипкие рычажки. Всё. Прежнего настроения уже не вернуть. Включил свет, задул свечу, помусоленными пальцами сжал дымный фитилек… бумага с бессмысленной россыпью букв ярко белела на краю стола. Кинтель обиженно посмотрел на нее, пошел на кухню. Пальцами похватал со сковородки холодную картошку. Потом решил: надо все же разогреть, включил газ. Глотнул воды из-под крана.
По радио диктор читал последние известия. Ничего нового. Главари провалившегося путча сидели в тюрьме с романтическим названием "Матросская тишина". Какой-то банковский деятель клялся, что нового повышения цен не будет (скорее всего, врал). Президенты совещались об экономическом договоре. А в республиках стреляли. Стреляли в Карабахе, в Армении, в Азербайджане, в Молдавии, в Южной Осетии, в Грузии… Где не стреляли, там митинговали… В Югославии тоже шла пальба. Сербы в хорватов, хорваты в сербов… Какого черта не живется людям? Прямо руки у всех чешутся, тянутся к "калашниковым"…