- Может, на веслах попробовать? - нерешительно предложил Дим.
- Смеяться-то… - вздохнул Юрик.
Корнеич решил:
- Придется подождать.
- Это надолго, - опять сказал Паша Краузе.
- Понимаю, что надолго. Но бывает, что при таком похолодании первый фронт быстро проходит, и дуть начинает ровнее. Время еще есть…
Было половина пятого. А потемнело так, словно уже совсем вечер. Брызнуло мелким дождиком.
- Этого еще не хватало! - возмутился Корнеич. - А ну, хлопцы, давайте навес!
Тут Кинтель увидел на практике, какой тренированный народ в "Тремолино". Все, кроме него, Кинтеля, даже Муреныш и Костик, знали свое дело. Вмиг были связаны из скрещенных весел стойки, на них положили реек с гротом и кливером, укрепили парусину и весла веревочными оттяжками. Кинтель все же успел удачно помочь Салазкину наладить пару оттяжек…
Дождь уютно зашуршал по парусной ткани, от углей потянуло под навес теплом. Сгрудились все под зыбкой матерчатой крышей. Тесно было - тем более что для тепла надели поверх костюмов спасательные жилеты. Но в этой тесноте опять стало хорошо, надежно. Снова вспомнили про бронзового найденыша (и Кинтель обрадовался этому).
- Давайте поставим его перед всеми, - предложила Маринка.
Мальчика поставили на плоскую плитку гранита, и он - неунывающий - держал у плеча вскинутый кулак: "Не бойтесь, ребята, я с вами".
Юрик Завалишин ухитрился устроиться с гитарой.
Ты лишний раз не говори,
Как бриз качает фонари,
Как он летит по присмиревшим переулкам…
Остальные начали подпевать. А Кинтель слышал эту песенку первый раз. Нет, оказывается, еще не все он знал про "Тремолино". Песенка была вроде бы шуточная, хотя и слегка печальная: о мальчишке, убежавшем из дома и сделавшемся пиратом.
И не беда, что он пират,
Таким пиратам всякий рад,
А кто боится их, пусть пьет побольше брома.
Мы о секретах ни гугу
И лишь споем в своем кругу,
Как жил средь нас пират
Анри Не Бойся Грома…
Виталька довольно сопел, будто песенка и правда про него. Тем более, что в свое время родители долго не пускали его в "Тремолино", и он прибегал в отряд украдкой. Пока не вмешался Корнеич…
Потом на мотив "Катюши" спели "Пиратскую тещу".
У бабуси от ударов гиком
Вся в могучих шишках голова…
Но чего-то все-таки не хватало в этих песнях для ощущения полной дружеской прочности. И тогда Юрик ударил по струнам иначе:
Над волнами нам плыть,
По дорогам шагать,
Штормовые рассветы встречать…
Тут заметнее других зазвенел ясный голосок Салазкина. Это была его песня. А Кинтель не столько пел, сколько для виду шевелил губами. Не потому, что стеснялся, а просто какой из него певец. Не голос, а одно сипение. Но сердце его было всё в этой песне.
Скоро день расцветет,
Словно огненный клен,
Голос горна тревожно-певуч.
Подымайся, мой мальчик,
Рассвет раскален…
После этого ничего уже не было страшно. Пускай хоть африканский торнадо свистит… И Кинтель вместе с другими гаркнул "ура", когда Корнеич решил:
- Делать нечего, братцы, выход один: с попутным ветром до ближнего берега - это около полумили. Там, у Старых Сосен, рыбачья станция. Оставим у них шлюпку, а сами - на электричке. А то родители небось уже в полной панике…
Ближнего берега тоже не было сейчас видно за мглой и моросью. Но Виталик Не Бойся Грома бодро сказал:
- Не океан, мимо земли не проплывем.
- Да, но левее базы подводные камни, - предупредил Корнеич. - Если промахнемся, хряпнет за милую душу… - И велел: - Маринка, надо сделать треугольник. Будем поднимать к топу.
Отшнуровали четырехугольный шлюпочный кливер. Заложили верхний угол так, чтобы парус превратился в треугольник. Маринка взяла толстенную иглу, суровой ниткой притянула угол и края рядом с ним к парусине.
Залили костер, погрузили имущество. Сдвинули шлюпку дальше в воду. Подняли к верхушке мачты маленький парус-треугольник. Он задрожал, забился. Все сняли, спрятали за пазухи береты - а то запросто сдует.
- Данилка, садись на пайолы, к мачте, - сказал Корнеич. - А с тобой пусть Муреныш и Костик.
Кинтель понял: его, как самого неопытного, вместе с маленькими сажают вниз, в центр шлюпки, для балласта. Но он и не подумал обижаться! Тем более, что Корнеич сказал непривычно и ласково: "Данилка". Сроду никто Кинтеля так не называл.
Послушно и быстро - это всё, что он мог, - Кинтель сел на планковые слани, лицом к форштевню и парусу. Спиной прислонился к дощатой банке. Обхватил за плечи Муреныша и Костика, которые приткнулись справа и слева. Стуча протезом, к рулю пробрался Корнеич. Ветер (здесь еще не сильный) дергал его медные космы. Юрик Завалишин, Сержик Алданов, Дим и Паша Краузе встали на носу с длинными веслами, уперлись рукоятями с вальками в дно и в береговой песок. Остальные без суеты расселись по бортам. Не Бойся Грома привычно ухватил кливер-шкот.
- С Богом, - сказал Корнеич.
Налегли на весла, заскрипел песок, потом "Тортиллу" качнуло на свободной воде. Капитаны попрыгали вниз, уложили весла вдоль бортов.
- Кливер на ветер…
Шлюпку стало разворачивать, все быстрее, быстрее, парус дернулся последний раз и надулся теперь уже как надо. Остров оказался за кормой. Сквозь шум ветра стало слышно бурление кильватерной струи. Кинтель оглянулся. Берег заметно отодвигался. Ветер ударил хлестко, с промозглым холодом. Сверху сыпался не то дождь, не то крупа. Набежала сзади волна, подняла и резко опустила шлюпку.
- Началось, - негромко сказала Маринка.
Салазкин сидел на бортовой банке между И-го-го и Андрюшкой. Встретился с Кинтелем глазами, улыбнулся - неловко, на себя не похоже.
Да что они все? Думают, что если Кинтель новичок, то у него душа в пятках?
Он ничуть не боялся! Если был нервный холод в мышцах, то от зябкости, от ветра, от мороси. А ни в какие несчастья Кинтель не верил! Тем более, что с ним талисман - бронзовый неунывающий мальчишка. Кинтель сунул его под трикотажную фуфайку, и уголок подставки покалывал ему живот…
Волны стали крупнее, поднимали "Тортиллу" все размашистее. Мало того, еще и качали с борта на борт. Потому что гребни шли теперь не прямо с кормы, а наискосок.
- Корнеич, ты привелся, что ли? - сказал Паша. - Гляди, уже не фордевинд, а бакштаг.
- Это ветер зашел!
- Снесет нас… доннерветтер унд таузенд тойфель, как говорили мои остзейские предки…
- И каррамба, - подал бодрый голосок Костик у Кинтеля из-под локтя.
- И тысяча дохлых медуз за шиворот синоптикам, - сказал Сенечка Раух.
- Не гневите Небеса, мальчики, - попросил Корнеич.
Но поздно. Небеса ответили таким хлестким порывом, что шлюпку круто положило на левый борт, а Маринка тихо сказала "мама".
- С левого борта - на слани! Паша и Дим, откренивайте активнее! - велел Корнеич. - Женщины и дети, без паники…
- Сам ты "женщины и дети", - жалобно огрызнулась Маринка. - Между прочим, я плавать не умею…
Все засмеялись.
- Она это каждый раз говорит, - сказал Салазкин оглянувшемуся Кинтелю. - А сама как русалка.
- В такой воде все русалки мигом передохнут, - заявила Маринка. - Градусов пять, не больше… Ай, мама… - Это новая порция ледяной крупы ударила по щекам.
Кинтель проморгался и глянул вперед. Берега не было видно - свистящая мгла. Остров Шаман за кормой тоже исчез. Переваливаясь и хватая иногда бортом воду, "Тортилла" неслась вовсе не по-черепашьи. Казалось, прошел уже целый час… Ветер стал суше, и вдруг полетели снежные мухи…
- Окрестность исчезла во мгле, сквозь которую летели белые хлопья снега, - сказал Сержик Алданов. - А. Эс. Пушкин, "Повести Белкина", "Метель". Недавно писали изложение…
- И кто мог подумать тогда, в какую переделку мы попадем! - в тон ему подхватил Юрик Завалишин.
Снег летел все гуще, застревал в волосах, липнул к парусу. Дунуло крепче прежнего, плеснуло гребнем через наветренный борт.
- Я так не играю! - возмутился Не Бойся Грома. - Шкот не удержать, возьмите кто-нибудь еще!.. Данилка, возьми ты!
Кинтель ухватил конец пенькового троса. Сильно дернуло кожу на ладонях. Но вдвоем держать - это не трудно.
"А что они сегодня, сговорились, что ли? Всё "Данилка" и "Данилка"…"
Где же он, берег-то? Судя по времени, давно пора ему быть, вон какая скорость.
Опять хлестнуло - по тем, кто откренивал.
- Подо мной совершенно мокро, - пожаловался И-го-го.
- И подо мной, - сообщил Андрюшка Локтев. И верный своей склонности все уточнять, добавил: - Но не думайте, не потому…
- Знаем почему… - неуверенно пошутил Костик-барабанщик.
"Батюшки, а это ведь настоящий шторм… И… значит, конец может быть всякий?"
Сенечка Раух звонко пообещал:
- Если все кончится хорошо, буду всегда слушаться бабушку и делать зарядку!..
- Грех давать невыполнимые обеты, - сказал от руля Корнеич.
- Я буду выполнять! Ну, не всегда, а хотя бы по выходным…
Кинтель оглянулся на Салазкина: как он там? Салазкин мотал головой, отплевываясь от снега. Так по-будничному…
"Тортиллу" опять подняло на волну, и тогда сквозь мглу и летящий снег замаячило впереди желтое пятно.
- Огонь впереди! - завопил Не Бойся Грома. - Справа по курсу! Приводись!
Шлюпка пошла было носом вправо, но ход сразу упал. Новые гребни ударили в борт.
- Не вырезаться под кливером! - крикнул Корнеич. - Капитаны, на весла!
Не очень ловко (попробуйте при такой болтанке), чертыхаясь и путаясь, вставили уключины, выдвинули две пары весел. Сели на них Паша, Дим, Сержик, Юрик. В помощь им встали напротив И-го-го, Салазкин, Сенечка, Андрюшка. Взмахнули, налегли… Лопасти то зарывались, то чиркали по гребням.
Темной массой проступил впереди берег. Фонарь светил оттуда сквозь летящий снег будто желтая звезда. И кто-то неразборчиво кричал в мегафон. Шлюпка пошла на огонь.
- Нормально, братцы! Навались еще! - крикнул Корнеич. - А, черт! - Это килем грохнуло о камень. Раз, другой. Стали…
Муреныш под боком у Кинтеля всхлипнул. Костик сказал:
- Не бойся. Раз камень, значит, уже неглубоко. Выберемся.
- Я не боюсь. Я ногу отсидел, больно… - Муреныш завозился виновато и сердито.
- Двое с веслами на корму! Толкаться! - приказал Корнеич. Но еще одна волна милостиво сняла "Тортиллу" с камня.
- Отставить! Нажмите, люди! Вот так…
Справа возник пирс, на нем стояли двое: большой и маленький. У маленького в руках сиял электрическим огнем рефлектор.
- Бери левее! - гаркнул мегафон. - Теперь прямо! Вот так, лады…
Качать перестало. Волны безвредно бились о бетонную стенку гавани. "Тортилла" по инерции шла к причалу.
- Егоров, ты, что ли?! - крикнул с кормы Кор-неич.
- Кто, как не я!.. Ваш Васильич мне трезвонит каждые пять минут, волосы на себе рвет: как вы там на Каменном!.. И у него катера нет, и у меня мотор по закону подлости разобран. Хотели уже звонить "Буревестнику", просить, чтобы крейсерскую яхту за вами послали. Или милицию на ихней плавучей платформе…
- Этого еще не хватало, - сказал Корнеич.
Егоров оказался молодым дядькой со шкиперской бородкой. Его помощником - Федор, белоголовое существо лет восьми, в резиновых сапожищах и ватнике до колен. Федор по-хозяйски сказал:
- Пап, я чайник на плиту поставлю. - И с фонарем зашагал к домику.
В шумном бестолковом разговоре, в сетованиях на подлую погоду закрепили у пирса шлюпку, убрали парус, вынесли на причал Муреныша, растерли ему ногу. Он стеснялся недавних слез, сопел. Паша Краузе взял его на руки.
Егоров повел ребят в дом. Корнеич поспешил вперед - звонить дяде Грише, чтобы не поднимал паники.
В дощатой комнате с табуретками и голым столом было тепло. Показалось, что жарко даже. Скинули спасательные жилеты, постягивали промокшие спортивные костюмы. Хотели уложить Муреныша, но он уже ступал на ногу, только прихрамывал.
И-го-го сказал Кинтелю:
- Все по правилам. Приключение.
Мы давно уж ждали старта,
Не сиделось по домам,
И таинственная карта
Привела нас на Шаман.
Грунт на острове не мягок,
Но отрыли старый клад.
И сперва была штормяга,
А потом пошло на лад…
Это я прямо в шлюпке сочинил, прямо сейчас…
- Лермонтов, - сказал Кинтель искренне. - Евтушенко… - Он радостно ежился. Теперь казалось, что все это - волны и снежные вихри - длилось лишь минуту.
Салазкин проговорил покаянно:
- Все из-за меня. Корнеич правильно говорил: будет ЧП.
Андрюшка Локтев решительно восстановил справедливость:
- Если бы не ты, ничего бы не нашли. Это ведь ты буквы на камне отчистил!.. Данилка, ты Сане должен самолично рубашку выстирать. В благодарность…
- Ладно, - счастливо пообещал Кинтель.
- Вот еще, - притворно надулся Салазкин. Уселся на табурет, привалился к стенке, привычно потянулся к родинке на покрытом размытой зеленкой колене.
- Опять! - прикрикнул Кинтель. - Дам по пальцам!
Салазкин засмеялся, болтнул ногами в отсыревших кроссовках. Одна сорвалась, ее поймал на лету Сенечка Раух:
- Без выкупа не отдам!
- Возьми на память! - веселился Салазкин. - Чтобы не забыл, как обещал слушаться бабушку и делать зарядку!
- Только по воскресеньям!..
Кинтель вдруг ощутил толчок неожиданного горячего счастья. Оттого, что все именно так. Шторм позади, все вокруг радуются, а бронзовый мальчик - клад! - вот он, в кулаке. И еще от понимания, что именно сегодня он, Кинтель, Данька Рафалов (Данилка!), стал в "Тремолино" окончательно своим.
Пришел Егоров с пышущим чайником. Федор тащил за ним связку эмалированных кружек. Следом появился Корнеич. Сообщил, что успокоил по телефону дядю Гришу (а то он и правда хотел уже водную милицию о помощи просить). А еще позвонил Тане, чтобы всем родителям, которые начнут трезвонить и справляться о судьбе своих чад, сообщала: целы-невредимы, едут электричкой…
После чая все осоловели. Двигаться было лень, и даже разговаривать не хотелось. Сонно ждали, когда, развешанные у горячей печурки, высохнут спортивные штаны и фуфайки. Но скоро оказалось, что теплые костюмы не так уж нужны: за окном резко светлело и так же стремительно возвращалось тепло. Таяли на траве остатки снега, выкатилось солнце. Оно опять грело сквозь рубашки плечи, когда ребята повыскакивали из дома. Недавно казалось, что на дворе поздний вечер, и вот, пожалуйста, опять день. В мае в семь часов - еще яркое солнышко…
Будто не было ни мглы, ни снежного шквала!
Когда шли на станцию Старые Сосны, выбрались на шоссе. По нему катил пустой автобус "Уралец". Наверно, с какой-то спортивной базы. Корнеич голоснул. Автобус затормозил. Корнеич поговорил с водителем.
- Ну садитесь, - добродушно разрешил пожилой дядька. - Как не подвезти, если вы такие красивые… А я думал, пионеры у нас перевелись.
- Не все, - гордо сказал Костик-барабанщик. - Те, которые морские, они живучие…
Ух как уютно было ехать в этом, будто специально для них посланном "Уральце"! Он катил ровно, ласково урчал мотором. Кое-кто стал клевать носом. Но Корнеич вдруг сказал:
- Данилушка, покажи-ка еще нашего найденыша. Теперь самое время.
И все сгрудились у сиденья, где ехали Кинтель и Салазкин. Бронзовый мальчик опять пошел по рукам.
- Смотрите-ка, здесь что-то написано! - обнаружил И-го-го. - Латинские буквы…
По краю бронзовой подставки была выбита мелкая надпись: "M. BAUER".
- "Бауэр" - по-немецки "крестьянин", - сказал Паша.
- А "Эм" - значит "маленький"! - сунулся Костик. - Маленький крестьянин.
- "Маленький" по-немецки "кляйнер", - возразил Паша.
- Эм. Бауэр - это, наверно, имя мастера, который делал статуэтку, - решил Корнеич.
- Виталик, он на тебя похож, - сказала Маринка.
- Конечно! - Не Бойся Грома выскочил в проход между сиденьями, встал горделиво - кулак над плечом. - Салют!
- Неужели тогда уже были такие салюты? - удивился И-го-го.
- А может быть, он скаут? - предположил Костик. - Они ведь были еще и до революции.
- Ну да! Без галстука-то! - заспорил Виталик. - И у скаутов не такой салют, у них три пальца вверх…
Корнеич пригляделся:
- А по-моему, он что-то держал в кулаке. Взгляните-ка, кулак вроде бы просверлен…
И правда, под сжатыми пальцами был круглый проем. Словно когда-то кулак мальчишки сжимал не то палку, не то дудку.
- Может, подзорную трубу? - сказала Маринка. - Вдруг это маленький капитан?
"А если не подзорную, а сигнальную?" - подумал Кинтель. Но постеснялся сказать. Да к тому же сообразил: изогнутую трубу не просунешь в бронзовый кулак…
- Если и держал что-то, теперь уже не узнать, - заметил Дим. - Да и зачем? Пускай считается, что он приветствует нас…
Сенечка Раух взял статуэтку, повернул к свету.
- Весь темный, а нос блестит! Вот! - На задорном носу бронзового мальчишки зажглась от низкого солнца искра.
- Потому что нос - он самый выступающий, - внес ясность Андрюша Локтев. - Пальцами натерли, хватают все.
- Нет, - сказал Сенечка, - локти и кулаки тоже ведь выступающие, а не блестят. А то, что искра на носу, я сразу увидел. Там, на Шамане…
ЧТО ОН ДЕРЖАЛ В РУКЕ
Утром Кинтель взял бронзового мальчика с собой. Положить его в сумку не решился - помнил историю с "Морским уставом", - сунул в карман. Это оказалось не очень-то удобно, уголки подставки царапали сквозь подкладку ногу, шорты от тяжести съезжали, пришлось покрепче затянуть флотский пояс. Кинтель пошел в школу в отрядной форме из какого-то веселого упрямства. А еще - из чувства особой, щемящей душу преданности "Тремолино", которая во много раз выросла после вчерашнего штормового плавания. И кроме того, хотелось почему-то снова поддразнить своим видом Алку Баранову (а может, просто покрасоваться перед ней?).
А потом он (если Алка не будет чересчур воображать и насмешничать) похвастается вчерашней экспедицией на Шаман и покажет находку…
Но Алка в школу почему-то не пришла. Кинтелю слегка взгрустнулось.
Кстати, никто особого внимания на его форму не обратил: школа пестрела всякими нарядами, день стоял совершенно летний, словно и не было вчера "арктического плевка". Лишь один старшеклассник, смерив Кинтеля взглядом, заметил: "Во, еще один скаутенок вылупился". И получил в ответ "драного козла". Однако за Кинтелем не погнался: старших одолевали более крупные заботы. Одиннадцатые классы бунтовали, не желая сдавать экзамены по программе, утвержденной педсоветом. Глядя на них, волновались и девятые…
После шестого урока Кинтель встретил у школы Салазкина: такого же оранжевого и при аксельбантах. Кинтель весело сказал:
- Вот узнает Корнеич, что мы форму в школе треплем, будем нам на орехи.
Салазкин слегка смутился - видать, вспомнил вчерашнюю неприятность. На коленке у него все еще заметны были следы зеленки. Кинтель тихо спросил:
- Ты вчера, наверно, здорово на него обиделся, да?
Салазкин вскинул глаза - такие, будто и в них капнули зеленкой.