Ах, господа! Видели бы вы лицо главного технолога, как раз в этот момент просматривавшего внизу чертежи. Очень оно было удивленным. Еще и потому, что сверху прямо на лысину обладателя лица сыпались горячие осколки от разбитой пятисотваттной лампы. Толик прыжками трепетной лани исчез с территории быстрее, чем первые звуки родной речи в исполнении технолога сотрясли корпус конвейерного узла. Я думаю, Толик успел в тот день добежать до канадской границы, потому что за расчетом он так и не явился.
Дон-Кихот, который всего лишь воевал с ветряными мельницами, в подметки не годится плотнику Гуляеву. Молчаливый и всегда крепко поддатый, он важно ступал ногами в старых кирзовых сапогах. Походка его очень напоминала египетские барельефы, когда ноги и плечи живут своей совершенно обособленной жизнью. Плотнику Гуляеву не было дела ни до чего, помимо пилорамы, но в тот день он был необычно заинтересован миром. Поэтому когда его приятелю и собутыльнику, каменщику дяде Азату начальство дало задание прорубить арку в стене свежепостроенной школы, плотник Гуляев шибко этим заинтересовался. Они с дядей Азатом выпили беленькой и тот отправился на обед, домой, где наша соседка тетя Зуля уже напекла беляшей.
А плотник остался. Он выпил еще шкалик, взял кувалду, твердой умелой рукой вычертил на штукатурке стены контуры арки и ударил. Подвиг, щедро подогретый горючим класса "Пшеничная" – страшное дело. После часа неутомимого битья арка была готова - три метра в ширину, два - в высоту, с красиво закругленными краями. Гуляев вытер праведный пот и гордо сел отдыхать. Когда дядя Азат, дожевывая беляш, вошел и увидел все это - татарином он быть перестал, а точнее, его глаза приобрели совершенно славянскую ширину и разрез. Придя в себя, он схватил со стола деревянный соколок для затирания штукатурки и пополам сломал его об голову плотника Гуляева. Тот впал в задумчивость, а дядя Азат побежал искать раствор и кирпичи.
Арка была великолепна. Она выходила точно в вестибюль, прямо из женского туалета школы, гостеприимно демонстируя всем желающим его кафельные внутренности.
С тех пор плотник и каменщик вместе не пили.
ПРОСНУЛСЯ
- Слыхали, мужики? - Колька зашел в столярку и бросил на верстак сложенную вчетверо газету.
- Чего? - старый плотник Кузьма Степаныч, жуя мокрый мундштук "беломорины", примерялся рубанком к сосновому брусу. Отложил шерхебель, кряхтя потянулся за фуганком, снял витую стружку со светлого дерева.
Колька нацедил себе воды из жестяного чайника, подвешенного на проволоке рядом с умывальником. Допил, вытер мокрый подбородок.
- Чего-чего... Проснулся все-таки! Вот чего.
- Кто? - заинтересовался из своего угла еще один плотник - Сашка Ситников. Худой, маленький, похожий на взъерошенного воробьишку, он редко вставлял свое слово в общие разговоры - больше молча возился за верстаком, чиркал рубанком. Сейчас, однако, он бросил долото и выжидающе глядел на Кольку.
Тот, чтобы потянуть время, не спеша порылся в кармане истертой летной кожанки, достал пачку "Явы", щелкнул зажигалкой. Глубоко затянулся, выпустил в потолок длинную, густую струю дыма и только после этого, словно бы нехотя ответил:
- Да он самый. Ктулху.
- Да ты что? - Кузьма Степаныч аж крякнул, и фуганок замер на середине бруса. – Врешь, поди?
- Чего мне врать? - Колька не обиделся, помахал перед лицом старика сложенной газетой. - Мне не веришь, Степаныч, так почитай, тут зря не напишут. Вот, гляди, на самой первой странице. Аршинными буквами, ты даже без очков углядишь!
Но Кузьма Степаныч все же достал из кармана футляр, нацепил треснувшие очки на длинный нос, покрытый багровыми прожилками вен, и только потом потянулся к газете. Мозолистым пальцем с черным ногтем он долго водил по строчкам, разглядывал фотографии. Вернув газету Кольке, досадливо покачал головой.
- Вот ведь, етить его... И точно, проснулся. Не было печали.
- И что? Чего сейчас будет-то, мужики? А? - испуганной скороговоркой спросил Ситников, глядя то на одного, то на другого. Колька, частыми затяжками добивая сигарету, пожал плечами.
- Да ничего не будет. А чему быть? Проснулся и проснулся. Почудит немного и снова на боковую.
- Дак ведь говорили, что если он проснулся - то все, труба нам всем? - Сашка все никак не мог успокоиться.
- Да ладно... Кто говорил-то? - Кузьма Степаныч махнул рукой, снова становясь к брусу. Одним движением рубанка он выгладил сторону до матового блеска и сдвинул очки на лоб. - Им бы все только пугать. То астероид какой-то к Земле движется, мол, столкновения не избежать. То еще что-то. В прошлом году все писали о том, что новую планету открыли, на которой может быть разумная жизнь. Даже имя ей подобрали - язык сломаешь. Юггот, это ж надо... А потом возьми и окажись, что нет там никакой жизни и вообще, по пьянке кто-то ее придумал. А Ктулху... Что Ктулху? Ну, щупальца... рост. Осьминог и есть.
- Из Древних же он! - уважительно сказал Ситников, сдвинув брови. Колька с Кузьмой Степанычем тускло взглянули на него, потом Степаныч хмыкнул.
- Это верно. Стало быть, Таиланду и всем этим островам - кранты. Не любит он эту мелочь.
- А что в газете-то написали? - спросил Сашка.
- Как обычно. Сначала приняли за землетрясение, потом, когда подниматься начал, и два китобойца волнами раскидало, все и поняли, что к чему. Со спутника сфотографировали. А он проснулся, постоял и побрел куда-то в сторону Японии.
- Японцы хотят против него свою Годзиллу выпустить, - значительно сказал Колька.
- Не. Не потянет она, - уверенно отозвался старый плотник, - мелковата. Куда ей против такого?
- Не скажи, Степаныч, - Колька, неожиданно почувствовав себя уязвленным, решил вступиться за неведомую японскую Годзиллу . - Она хоть и мельче, зато у ней шкура потверже, и зубов больше.
- Тут дело не в зубах. Дело в другом...
- А помнишь, как они ее выпустили, когда у них реактор накрылся и боялись, что рванет и все ихнее Хоккайдо медным тазом накроется вместе с нашим Сахалином? А эта ящерица взяла, все сожрала вместе с упаковкой, и хоть бы хны ей. Даже животом не маялась.
- Тьфу! Сравнил тоже...
- Да чего тут гадать? Спорим, Степаныч, что моя Годзилла твоего Ктулху уделает? Вот без шуток, на деньги, давай?
Кузьма Степаныч тоже раззадорился. Он полез в карман, вынул бумажник, громко, с размаху хлопнул им об верстак. Колька сделал то же самое.
- Ну, Сашка, будешь свидетелем, - весело подмигнул он Ситникову. Тот пожал плечами.
- Ладно, давайте.
Хлопнули по рукам. Работа пошла своим чередом. Колька еще несколько раз весело подкалывал Степаныча, но тот уже не обращал на него внимания. Только после окончания работы, когда Сашка еще корпел над тем, как бы похитрее украсить резьбой заказную балясину перил, он услышал, как старик ворчит, натягивая теплый свитер поверх старой фланелевой рубашки.
- Вот же... - услышал Ситников, - проснулся... Не время вроде бы, не время... Но ничего. Подумаем...
ПОДВОДНИКИ
- Погружение. Глубина - восемьсот.
Капитан отошел от перископа, и тускло поглядел на боцмана. Тот выжидал, положив руки на рули глубины.
-Чего ждем? - вежливо поинтересовался капитан, стряхивая каплю воды с рукава фрака. Боцман вздрогнул, опомнившись.
- Есть, глубина восемьсот! - хрипло отозвался он, и переложил рули. Капитан еще секунду смотрел на него, потом обратил белое лицо к штурману.
- Штурман, где старпом?
- Пошел по отсекам! - отрапортовал тот, медленно и аккуратно выкладывая по угольнику курс. Капитан поморщился, и подошел к переговорному устройству. Костлявый палец, на котором зловеще тлел неправильной огранки рубин перстня, вдавил кнопку "Каштана".
- Поэйра, поэйра, поэйра ди Эшу Марабо... Тьфу! Старпома в центральный, срочно!
- Есть! - отозвались в "Каштане". Капитан покачал головой, снял высокий цилиндр и положил его на карту, рядом с локтем штурмана, который недовольно покосился, но ничего не сказал. Пристукнув тростью, капитан уселся в свое кресло, окруженное валиком могильной земли. Нехотя взял стакан и процедил сквозь зубы теплый ром.
Кремальера люка провернулась. В отсек вошел старпом. Эшу Марабо в новой, отутюженной форме выглядел безупречно. Не спрашивая разрешения, он взял бутылку рома и плеснул в другой стакан. Выпил залпом, прислушался к чему-то далекому. Нехорошо улыбнулся.
- Скажите, капитан... А зачем нырять на восемьсот, когда предельная глубина - четыреста? Мы ведь можем и развалиться. Я понимаю, что нам с вами все равно, но железо и матросы...
- Порядок, - Барон Самеди зевнул, поигрывая брякающей цепью с брелоками в виде черепов, - у нас на борту, в каюте замполита - Аровоже, он покровитель моряков. Даже если мы провалимся в Марианскую впадину, ничего нам не сделается.
- А... - Марабо заскучал, поглядел на часы и с размаху повалился в кресло, - я закурю?
- Я тебе закурю, - равнодушно отозвался Самеди, - здесь кислорода больше, чем в больничной барокамере. Выскребать отсеки потом ты будешь?
В открытый люк заглянул связист.
- Цель по курс-с-су, капитан, - прошипел он, уставившись на Самеди вертикальными змеиными зрачками.
- Камарадо Легба, - устало отозвался тот, проведя пальцем по мокрой от крови переборке, - у нас тут и без того зоопарк. Блин. Может быть, на доклад можно явиться в приличном виде?
- Виноват, - перед Бароном стоял стройный черноволосый моряк, поблескивая золотыми шевронами на рукаве кителя.
- Что там?
- Два контакта. Торпеды.
- Что? - поднял бровь капитан. Черепа на цепочке грохотнули. Он потянулся к "Каштану". - Торпедисты!
- Слышим уже, - неприветливо скрипнул динамик, - нет там никаких торпед. Точнее, есть, только не взорвутся. Сейчас, долбанут в районе рубки...
Загрохотало, лодку чуть качнуло.
- Есть, - удовлетворенно сказал динамик, - босяки, конечно, но навели грамотно.
- Кто там такой разговорчивый? - поинтересовался Эшу Марабо.
- Транка-Руас, - насмешливо проговорил голос. Капитан и старпом переглянулись.
- Ладно, - капитан махнул перчаткой и отхлебнул еще рому, - но кто это был?
- Какая разница, кэп, - Транка-Руас явно был не в ладах с дисциплиной, - они уже тонут. Сами по себе, несчастный случай, отказ продувки балласта. Вот ведь, незадача.
- Восемьсот. Рули на ноль, - доложил боцман.
Лодка медленно наполнялась звуками. В отсеках продолжили мыть, чистить, отскребать ржавчину. Вместе с зомби, которых здесь было достаточно, работали самые обычные матросы-призывники, уже переставшие опасливо вглядываться в нескладные силуэты своих соседей по кубрику.
Атомный крейсер "Палеро" продолжал боевое дежурство.
* * *
Атомная подводная лодка "Палый" шла в надводном положении со скоростью 40 узлов. В час. Все шестьсот пятьдесят метров двадцать пять сантиметров ее стройного черного тела бесшумно резали волны океана.
В рубке было тихо, лишь боцман Иван Убийбатько, старый николаевский солдат, неспешно поворачивал резной деревянный штурвал, изредка поглядывая на компас. "КомпАс", - мысленно поправил себя Убийбатько, и сделал поворот оверкиль. Лодка безукоризненно слушалась штурвала, только поскрипывали просмоленные пеньковые тяги.
- Эй, там, на мостике! - голос командира, усиленный жестяным мегафоном, прозвучал, точно иерихонская труба, но глуховатый Иван даже не поморщился. - Что у нас по курсу?
- Так што, только што была Япония, вашбродь, а теперь уж Новая Зеландия! - отрапортовал рулевой, подслеповато щурясь на пачку "Беломора", прикнопленную к стене рубки.
- Порядок. Хорошо идем... - командир оторвался от мегафона, прошелся по кают-компании, огибая диваны и карточные столы - пятьдесят шагов туда, пятьдесят обратно, и решительно сел за белый рояль. По отсекам бодро загремели звуки "Реквиема" Моцарта.
Взвизгнули плохо смазанные петли переборочной двери, и из реакторной выгородки выбрался мичман Забалуев. Заперев дверь на щеколду и сняв табличку "Не беспокоить", он зевнул и отправился в ванную комнату. Постояв у мраморного умывальника, мичман кое-как причесался, оправил накрахмаленный воротничок белоснежной сорочки, и отправился в кают-компанию.
Начиналась обычная утренняя суета. Экипаж застилал двухспальные кровати, в торпедном отсеке проводились привычные боевые стрельбы. На камбузе чистили столовое серебро, суетились официанты и метрдотель. Заработал рынок.
Внезапно капитан хлопнул крышкой рояля, и его лицо просветлело.
- Штурман!
- Я! - молоденький штурман был уже тут как тут. В левой руке он сжимал новенькую, еще в заводской смазке, астролябию, с помощью которой только что сверял полуденный курс по созвездию Малой Медведицы.
- Курс налево! Два румба правее солнца!
- Есть! - штурман залихватски крутнул навигационный глобус и принялся вычерчивать на нем новый курс. - Бэ Пэ Два Бэ Чэ Один к походу готов!
Командир не понял, но сделал вид, что ничего не услышал.
- Боцман! Поднять грот-марсель! Бом-кливер на гитовы! Трави шкоты! Разрифить паруса! Кочегары к топкам!
На палубе послышалось пение боцманской команды, мерно травившей шкоты за борт и вращавшей брашпиль под барабан надсмотрщика.
- Как вы думаете, милейший, - командир ухватил за локоть пробегавшего мимо акустика, - срочное погружение?
- А? Что? - переспросил тот, отвернув воротник форменной длиннополой шинели и глядя на командира
поверх огромных наушников.
- Я говорю, срочное ли погружение?! - заорал тот прямо в выставленное ухо.
- Да! - с энтузиазмом отозвался акустик и отправился на свое место в легком корпусе подлодки.
- Срочное погружение! Корабль к бою и походу приготовить уже! - закричал командир, когда акустик захлопнул за собой створки дверей. - Экипажу с глаз моих укрыться в отсеках!
С мостика по винтовой лестнице, цепляясь за рассохшиеся перила, горохом посыпались люди. Чихая сизым солярным дымом, заработали помпы, которые принялись накачивать воду в огромные цистерны главного, среднего и малого балласта. Реактор загудел и засветился с удвоенной мощностью, поддерживаемый дизелями и аккумуляторными батареями, которых на "Палом" было полно. Трюмный электрик с ковшиком ходил от одной батареи к другой и доливал электролит из ведра, обеспечивая бесперебойную работу сложнейшей техники. Главный ракетчик вынул из кармана коробку с боеголовками и принялся методично навинчивать их на остроносые корпуса.
Наверху, в рубке, старый боцман Убийбатько протер рукавом форменки запотевшее от холодной забортной воды стекло, высунул шнорхель и продолжал вести подлодку по курсу, вертикально вниз, вглядываясь в бездонные океанские глубины.
ФЕОДАЛИЗМ
- Дорогая, что же Вы не танцуете? - тихо и злобно спросил граф, хватая графиню за запястье так, что у нее хрустнули кости.
- Извините, мне не хочется, - томно отозвалась она и наступила каблучком ему на пальцы ноги. Граф коротко взвыл и аристократическим движением боднул супругу головой в корсет.
- Негодяй! - ахнула графиня, и метким ударом сухого кулачка, украшенного тяжелыми кольцами, подбила графу левый глаз.
- Суфражистка паршивая, - светски улыбнулся граф и припечатал кулак к римскому носу графини.
- Мужлан! Дубина! - размазав кровь по брабантским кружевам, графиня выхватила длинную шпильку и умело выколола супругу глаз.
- А-а! - закричал тот, одним быстрым движением вырвав графине серьги из ушей. - Merde!
- Вы с-скотина, - сквозь зубы процедила графиня, тяжелой тростью с черепаховой рукоятью проламывая череп мужу. Раздался звук, словно на реке захрустел лед.
- Бо-на-пар-тист-ка... - прошептал граф предсмертно, вцепившись холодеющими пальцами в длинную шею супруги под разорванными мочками ушей.
- Тхри... хрри... Тиран.... - захрипела она, наманикюренными ногтями полосуя лицо графу.
Оба упали на пол и вскоре затихли.
Тогда дворецкий Степан, сокрушенно качая головой, вышел из прихожей в сопровождении двух дюжих слуг.
- Чудят баре, - хихикнул один из них, - и чего не поделили?
- Выноси! - скомандовал Степан.
В России заканчивался феодализм.
КОСМОГРАФИЯ
Бесспорно одно.
На самом деле, Земля, конечно же, стоит на трех Слонах. Слоны осторожно балансируют на покатом панцире Черепахи, та же изо всех сил вцепилась когтями в гладкую и скользкую спину Кита. Кит вынужден очень аккуратно шевелить плавниками в чем-то вроде большого тазика, который шатко установлен на горбе Верблюда. Верблюд уже ко всему привык и поэтому не обращает внимания, как под ним постоянно ходит туда-сюда покрытое перьями тело Орла, сидящего на хилой с виду ветви Древа, оплетающего корнями Гору, которую непрерывно подрывает Мировой Змей.
Вся эта бредовая композиция постоянно нуждается в капитальном ремонте. Не так давно, например, левый Слон почувствовал себя плохо, потерял сознание и упал в пропасть. Провожая его взглядом, верблюд так увлекся, что одной ногой соскользнул со спины Орла и долго балансировал, стараясь сохранить равновесие. Да и Мировой Змей, на котором, в общем-то, все держится, тоже частенько прихварывает. Страшно подумать, что будет, если он все же издохнет.
Теоретически под брюхом Змея находится широкая и плоская спина Мирового Слизня, но тому вообще все равно - он может ползать и перевернувшись, губчатой подошвой вверх, отчего у Змея случаются нервные припадки.
Джордано Бруно, которому однажды краем глаза позволили увидеть всю эту нелепую биомеханику, тут же сошел с ума и протестуя, написал свой трактат "О множественности обитаемых миров". Никаких множественных миров он конечно не видел, но уж лучше так, чем покрывать бесчисленные страницы описаниями того, какие большие глаза у Верблюда или как шумно чешется Орел, выискивая клювом блох. Сожгли, впрочем, его вовсе не за это, а в ходе смелого эксперимента по перемещению астральных тел на большие расстояния. Астральное тело Джордано Бруно послушно переместилось куда-то в район Плутона, оставшись там навсегда, а материальное сгорело.
Лес рубят - щепки летят.
Позднее Коперник, будучи тоже посвященным в истинное устройство мира, начал утверждать, что этот мир вращается вокруг Солнца. Представить себе трех (теперь уже двух) Слонов, Черепаху, Кита, Верблюда, Орла, Древо, Гору, Змея и Слизня бесконечно болтающимися вокруг чего-то круглого и яркого было еще более невозможно, чем поверить во множественность. Перечитав свои труды, Коперник раскаялся и был допущен к лицезрению истинной конструкции мироздания. С ума упрямый поляк не сошел, но по ночам теперь придушенно хихикал в подушку, пугая жену.
Последним оказался Галилей. Когда в инквизиции ученого мягко спросили, почему ему так не терпится опять раскрутить несчастных животных - на сей раз вокруг своей оси - ответить он не смог и был, как нерадивый ученик, поставлен на колени. Так родился миф.