Экхард переводит. Ребята не хватаются за оружие. Стоят и таращатся на меня, как на серийного убийцу в приступе неуправляемой агрессии. Ага, сосунки, это только начало! Какие же они молокососы! Я только теперь заметил, что им лет по восемнадцать, не больше. Этим мальчикам еще никто не оказывал сопротивления. Тут не просто страх перед оружием: игра вдруг пошла не по правилам. Парни ошеломлены: простолюдины не должны на них орать.
– А теперь пусть делают то, что я скажу! И чтобы без самодеятельности! Скажи им.
Экхард что-то говорит, его слушают.
– Иначе получат по пуле в позвоночник. Так и передай.
Тот говорит.
– Это не смертельно, но парализует. Учитель в замешательстве пялится на меня.
– Переводи.
Он что-то говорит. Молодчики вытаращили глаза. Дальше все понятно без слов. Я вынимаю из кармана щипцы и сую им под нос, чтобы видели. У тех все на лицах написано: сосунки прекрасно знают, что плохие дяденьки делают с теми, кто не в силах бежать. Теперь они с радостью будут слушаться.
Я требую снять верхнюю одежду, перчатки, кожанки и ботинки. Лечь лицом вниз. Для острастки делаю пару выстрелов – близко, но чтобы не задеть. Каждого связываю их собственными ремнями: запястья к лодыжкам. Экхард на меня глядит, будто на его глазах я превратился в Терминатора.
– Умеешь управлять мотоциклом?
– Что? – не понимает он, переспрашивает: – Что?
– Катался когда на этом агрегате? Показываю на один из мотоциклов.
– Нет. Никогда, что ты! -И я.
А у меня-то шило в заду, и потом, разве может какая-то куча железного хлама устрашить мужчину, который только что единолично окунул в дерьмо двух крутых злодеев? Кинув Экхарду, чтобы натягивал кожу, облачаюсь сам.
– Ты спятил. – У него зубы стучат. – Теперь нас точно убьют.
– Ну и как, по-твоему, они это сделают? Как? – Меня зло берет, все пытаюсь его растормошить. – Ну? Они видели твои документы? Нет! Думаешь, в лицо тебя узнают? Нет! Ты же весь в шарф закутался. Вычислят, куда мы поехали? Нет! Так каким же образом они нас убьют, ну?
– Ты засветился. – На Экхарда жалко смотреть. – Они тебя узнают.
– Узнают – убьют. Ты-то цел останешься. Понятно тебе? Цел!
– Ладно, – потупился учитель.
Не думал, что стану головорезом. Ладно, с этим потом разберемся, на досуге. А сейчас надо Экхарда растрясти и линять отсюда.
Рассматриваю мотоциклы. Интересно, сложно такой дурой управлять? Помню, был у нас один мальчишка, полный даун; если во время ходьбы задать ему вопрос, он непременно остановится, чтобы ответить. Нет, в прямом смысле, когда он сосредоточивался, то функции, необходимые для ходьбы, подвисали, и лишь тогда он мог говорить. Так вот, у этого тормоза был мотоцикл, и он на нем катался. А я сейчас на взводе, меня так занесло, что не остановиться, а главное, я уверен, что все могу. Чтобы не вызвать паники среди местного населения, придется блефовать.
– Прыгай назад. Я знаю, как завести эту тачку. Не столько ложь, сколько некоторое отклонение от
правды. Очень скоро я буду знать, как ее завести. Экхард, надо отдать ему должное, и не подумал ставить под сомнение мою раздутую самоуверенность – даже после того как мы рыкнули, дернулись и замерли на месте; двигатель заглох, и мы завалились на бок.
– Ах ты, восточноевропейская гнилушка! – Я с руганью пинаю запрокинувшийся мотоцикл. Вот как я стал плохим. Это что-то новенькое.
Итак, мы снова в седле, тронулись и едем, правда, пока только на одной передаче. Понятия не имею, как их переключать, да и черт с ним – главное, дроссель и тормоз обнаружены, остальное не важно. Для пущей убедительности, в основном ради Экхарда, делаю пару разворотов мимо полуголых скрученных полицейских и делаю еще пару выстрелов, дабы охладить пыл у стражей порядка. Выворачиваю на тропу, Экхард цепко обхватывает меня сзади, точно любовник, я отпускаю дроссель, и мы мчимся со всей дури.
Определенно, способ путешествия выбран верно. Если вы хотите быстро объять окрестности и развить в себе презрение к чувству самосохранения, мотоцикл – самое подходящее средство передвижения. Еще неплохо бы иметь гибкий скелет, поскольку так или иначе местами придется прогнуться. Короче, я мчусь по дороге, ветер хлещет в лицо, глаза слезятся от скорости; я стал одним целым с железным конем. К счастью, пока не возникло надобности тормозить – видите ли, пока что я знаю только один способ остановиться, и это происходит сразу и на все сто, что на такой скорости весьма чревато. За спиной – видимо, ввиду избыточного жизнелюбия – Экхард пускает сопли. Впрочем, его чувств я не разделяю и даже, напротив, сделал для себя открытие: оказывается, риск здорово заводит. Смертельная опасность – крутая фишка для настоящих торчков. И почему мне об этом никто не рассказывал? Отныне дислоцирую свою жизнь по районам военных действий.
Тарахтим по скованной заморозками почве, впереди расстилается бескрайняя пустошь, которую пересекает какой-то поток. Где-то в глубине подсознания мелькают картины погони, следы шин, лай ищеек, и, недолго думая, я выруливаю в реку и выжимаю полный газ. Мы мчимся по воде, высекая брызги, точно скоростной катер. Похоже, Экхард орет, по мне по барабану – все равно не утонем: здесь мелко, и выжимаем мы, наверное, тысячу километров в час; на такой скорости свалиться проблематично.
Но вот впереди хорошая дорога – хоть копчик отдохнет. Итак, вперед! Все выше, выше и выше! Только гравий из-под колес, и я уже выруливаю на потрескавшийся асфальт. Пробуксовал, жеванул резину – и покатил с ветерком. Теперь ни грохота, ни плеска, и можно поговорить, перекрикивая рев мотора.
– ПРАВИЛЬНО ЕДЕМ? Молчок.
– ЭКХАРД! НЕ СПИ! ПОКАЗЫВАЙ ДОРОГУ!
– ДА! ЕДЕМ ВЕРНО!
Все отлично. Сгоряча выскочили куда надо – видно, покровитель путешественников направляет. А теперь пусть покровитель брачных ритуалов доведет нас до места назначения. Грабеж, побег, вооруженное нападение – и все это сделали мы! Теперь бы на свадьбу поспеть.
Вкатываемся прямиком в деревню. Редкие прохожие на узкой улочке встречают нас затравленными угрюмыми взглядами. Я не сразу и понял, в чем дело, пока не увидел себя в отражении: натуральный легавый.
Отпускаю газ, выруливаю в какой-то переулок и небрежно останавливаюсь. Экхард грушей падает на землю. Я, весь в коже, перекидываю ногу через седло – ну, чем не полицейский? Вполне.
– Все, что ли? – спрашиваю. – Мы на месте? Попутчик неуклюже встает.
– Ты не понимаешь, – говорит. – Ты просто не понимаешь.
– Да не найдут нас! Ну? Где нас искать? Мы оторвались!
– Ты не понимаешь.
Вот вам и вся благодарность. В кои-то веки навязал свою волю окружающим, наметил тактику, вырвался из апатии, стал раздавать приказы. Я лидер. У меня оружие. Что тут еще понимать?
– Нас разыщут.
Затравленный взгляд человека, который с рождения живет в полицейском государстве. Он наделил власти почти божественным, богоподобным могуществом: у него в голове не укладывается, что столь вопиющий акт неповиновения может сойти с рук. И что бы я ни говорил, он все равно не поверит, потому что я здесь не жил и не понимаю.
– Нам еще долго? -Что?
– Скоро приедем?
– А, нет. Уже на месте. Нам сюда.
В этой деревне живет семья Илоны, отсюда до их дома рукой подать, пара минут ходьбы. Предлагаю Экхарду снять с себя полицейское обмундирование и избавиться от мотоцикла. Зачем – ему объяснять не надо. Подруливаем к открытому амбару, в котором хранятся какие-то тележки и повозки, так или иначе поломанные: тут колеса не хватает, там – ось треснула, тут кузов помят. Настоящее кладбище сельхозтехники. Вдвоем закатываем мотоцикл в амбар, в самый дальний угол, и там заваливаем его на бок. Позаимствовав с поленницы брезент, прикрываем железного коня, а заодно и ворованные кожанки со штанами.
– Позже перегоним, – говорит Экхард. – Если его здесь обнаружат, хозяину не поздоровится.
– Да не найдут. Почем им знать, где мы. Мы же ушли, оторвались.
– Нет. Ты просто не…
– Ладно, это я усвоил. Пошли.
Надо же, каким я стал командиром! Видел бы меня отец.
Выходим на улицу (а это главная деревенская дорога), смотрим – машина. Она медленно проехала мимо, но не остановилась. Старый такой, серый "мерседес", громоздкая кляча. На заднем сиденье сидит человек, откинув голову на подголовник, будто спит. Только вот, проезжая мимо, он вдруг поворачивается, глядит в нашу сторону, и становится ясно, что он меня увидел. А у меня запечатлелось только выражение лица: морщины на лбу, пристальный взгляд черных глаз, и еще я вдруг понял, что он очень молод – ненамного старше меня. Жуть какая… Это же он здесь главный, он меня преследует. Я одет, как деревенские: пальтишко, шапка, ничего особенного, выгляжу как все. Так с чего ему обращать на меня внимание? Да только я точно знаю: он меня заметил. Этот человек прекрасно информирован и натаскан. Он – охотник, он будет вечно за мной гоняться и не даст мне уйти.
Я замер на месте и трясу головой, пытаясь освободиться от сковавшего меня ужаса. Серая машина исчезла из виду, и я заставляю себя мыслить рационально. Уж если преследователь такой вездесущий, почему он не попросил остановить машину и не погнался за мной? Видно, у меня самое натуральное проявление комплекса вины. В глубине души я уверен, что поступил плохо и заслуживаю наказания, и теперь наделяю сверхъестественными качествами первого попавшегося незнакомца, облеченного властью. Да это посерьезнее, чем у Экхарда! Прибегнем к беспристрастному анализу: проехала машина и кто-то на меня посмотрел. Допустимо, хотя и не обязательно, что этого человека я видел раньше. Я даже лица его не успел разглядеть, а следовательно, велика вероятность, что и он моего не помнит. Так что хватит бегать от мифических фурий. Его уже нет.
– Видел машину? – спрашиваю Экхарда. – У вас часто такие ездят?
– Серые, что ли?
– Нуда, наподобие этой.
– А что, серые машины бывают разные?
Ах, нуда. Наш учитель – романист. Вряд ли он выписывает каталоги с последними новинками автомобильной индустрии. А у меня между тем боевой задор пошел на убыль. И если в сером авто сидел тот самый человек, значит, они еще вернутся и будут меня искать. Так что ради Экхарда пора сваливать из его жизни. Мы шагаем по улице, он ведет меня в дом своей невесты. Да, мой приятель вот-вот обзаведется женой и ребенком, пока в упаковке "два в одном". Ни к чему ему новоявленный знакомец, которого обвиняют в преднамеренном убийстве.
– Знаешь, дальше наши пути-дорожки расходятся. Мы уже на пороге. Самый обычный дом с потемневшей от времени деревянной дверью.
– Как?
– Хватит с тебя неприятностей.
Моя самонадеянность мало-помалу ослабевает, и Экхард потихоньку обретает прежнюю решительность.
Это в порядке вещей. В любом коллективе количество силы воли ограничено, на всех не хватает. Стоит кому-то одному взять на себя больше других, и остальные тут же размякают и начинают плясать под его дудку. Теперь, после той мимолетной встречи с пассажиром серого автомобиля, уверенность меня покидает, и Экхард впитывает ее в себя, как губка.
– Ты тут ни при чем, – признается он. – Я ведь тоже фигурирую в том списке. Однажды придут и по мою душу, но точно не сегодня.
Он стучится в дверь.
– Я же тебя подставляю, – говорю я. – А заодно и всех твоих!
– Чепуха. Ничего страшного! Дверь отворяется, и мы заходим в дом.
Глава 11
Все они работают в школе: Экхард, Илона, ее отец – все. Похоже, в этой стране быть учителем – нечто сродни подвигу. Вспоминаю отроческие годы и своих преподавателей, которые ездили на жалких стареньких "фиестах" и никогда не покупали сигарет, делая вид, что не курят. От них так и разило заброшенностью и духом вечных неудач. Кто по доброй воле пойдет в учителя, если можно отлично преуспеть среди взрослых? Мы же всё чувствовали. Такие люди идут в школу потому, что там дети, коротышки, на фоне которых они – большие дяди. Да только мы росли, росли день за днем. Теперь, конечно, когда я вижу на улице своего бывшего преподавателя, то смотрю на него сверху вниз, а он почтительно улыбается, и оттого становится его жалко.
Но здесь все по-другому. Во-первых, правительство учителям не доверяет, а это автоматически придает последним некий статус. К тому же, надо заметить, власти по-своему правы. У здешних учителей особая миссия: они видят себя в роли общественных светочей среди народа, тонущего во мраке невежества. Им всего-то и надо, что нести неугасимый факел знаний, чтобы в сердцах и умах тлела ответная искорка до лучших времен, пока небо над головой не прояснится.
Не так давно я бы гоготал во всю глотку над выражением "светоч знаний", а теперь мне это отнюдь не кажется смешным. Меня занесло в страну мрака. Я скучаю по свету. Только представлю, как зарождается новый день, как лучи восходящего солнца прокрадываются в кухню моего родного дома, и плакать хочется. Не припомню, когда последний раз я вставал с петухами, но когда-нибудь непременно встану, потому что это видение меня так просто не оставит.
А еще я начинаю различать нить, связующую все те незаметные подвиги, которые день за днем совершают учителя в неблагодарных аудиториях на неблагодарном земном шаре, с одной важной вещью, столь вожделенной для всех: сытной и счастливой жизнью. На голодный желудок не проникнешься красотой стихотворного слога, особенно если варвары насилуют твою сестру, но мечтать о другом, светлом дне никогда не поздно. А как иначе жить? В своей чопорной, отделенной морями от всего мира Англии я понятия не имел, каким пользуюсь благом. Учителя – бескорыстные доноры, передающие накопленные поколениями богатства. Учителя – воители, что сражаются с силами тьмы. И всегда, везде они рано или поздно побеждают.
Это не я такой умный. Я лишь повторяю слова Леона Вицино. В своих трудах он формулирует постулаты совершенно иной, новой веры.
"Каким бы могущественным ни был враг, ему нас не сломить. Мы преследуем общую цель, к которой в итоге придет и он. Исчерпав злобу и страх, он спросит нас: как теперь жить? И с того момента мы пойдем вместе, рука об руку, во взаимном согласии. И недавний противник будет вторить нашим словам: жизнь коротка, давайте проживем ее хорошо".
Прожить жизнь хорошо. С таким криком не идут на баррикады, с таким лозунгом не начинают революций и даже не помышляют о них.
"Остерегайся победы. Не стоит доверять тому, что заканчивается громом оваций. Конца не будет, его не существует. Аплодисменты стихают, компания расходится, а жизнь идет своим чередом. Будь осторожен с популярностью".
Экхард не слукавил: Илона не красавица. У нее тусклые русые волосы, остриженные шлемом, узкое лицо, немного более вытянутое, чем диктуют общепринятые стандарты красоты. Зато она любит своего лупоглазого очкарика, тут уж двух мнений быть не может. Они сидят за общей трапезой, и по тому, как каждый ест одной рукой, догадываешься, что другие две крепко сцеплены под столом, спрятаны от любопытных глаз. Потом учитель начинает поглаживать животик своей избранницы, хотя и животика-то никакого не видно – главное, он знает, что там ребенок. Будущий отец что-то шепчет малышу; при обычных обстоятельствах я бы смутился, но не смущаюсь, потому что у моего друга очень серьезное лицо. Так бывает в кино, когда герой приходит в тюрьму навестить любимого человека: оба тянутся к решетке и тихо переговариваются, страстно желая коснуться друг друга.
Илона, глядя куда-то вдаль, поглаживает волосы будущего супруга. Чувствуется, что она тоже общается с ребеночком – только изнутри. Она ничего не говорит, просто посылает бессловесные волны нежности. Дитя купается в любви, получает ее со всех сторон. Я бы на его месте испытывал благодарность.
На миг я ощутил примерно то же самое. Краткое, как вспышка, но безошибочно узнаваемое чувство. Мне живо представилось, каково быть младенцем, любимым существом. И это не перенос, а некое воспоминание. Когда-то и мне довелось это пережить. Мать с отцом безмерно меня обожали, боготворили, а я упивался поклонением, принимая его как должное. Я лежал на спинке, такой беззащитный, доверчивый и всемогущий.
Куда все это делось? То жизнерадостное себялюбие, созданное невинностью и щедростью родителей? Быстро ли ушла эта благодать? Мир предал меня, как предавал и предаст всех остальных. "Лишь только отрок подрастет – темницы мрак над ним смыкает своды". И все-таки было время, о котором я не вспоминал вплоть до этого мига в затерянной деревушке в заброшенном краю, когда и я был для кого-то всем на свете, прекрасным и любимым, просто так, ни за что.
Экхард не стал рассказывать семейству о наших недавних злоключениях. Упомянул только, что я прибыл из Англии и хотел бы уехать из страны, не привлекая особого внимания, и еще что я пробуду до свадьбы и даже продекламирую в честь такого случая стихотворение. Отныне я почетный гость в этом доме, где вовсю готовятся к торжественному событию.
Невеста собственноручно, с матерью, сестрой и тетушкой на подхвате, готовит огромные количества праздничной еды. Причем на столе, судя по всему, будет преобладать выпечка. Я словно попал в страну пирогов. Каких тут только нет! С мясом, яйцами, пореем, репчатым луком… А еще – суп, варево в огромных алюминиевых кастрюлях размером с детскую ванночку, и маленькие липкие пирожные в форме лодочек. Судя по количеству снеди, приглашенных будет в избытке; непонятно только, где все рассядутся – в этом доме нет такой большой залы.
После ужина никто не расходится, новая родня сидит за столом и ведет беседы. Слов я не понимаю, но по выражению лиц делаю вывод, что разговор ведется самый настоящий: собеседники обмениваются идеями, выдвигают аргументы и приходят к неожиданным умозаключениям. Поначалу эта серьезность кажется смешной – словно передо мной разыгрывается пародия на институтские семинары, но потом я и сам проникаюсь атмосферой. Из рук в руки передают бутылочку вина, которая не минует и меня, в очаг то и дело подкладывают очередное поленце. Разговор то затихает, то разгорается с новой силой, шевелятся пальцы, ладони рассекают воздух: с таким оживлением говорят только люди, которые верят в силу своих слов. То и дело среди беседы раздается веселый смех, причем чаще других смеется отец Илоны, которому здесь, судя по всему, отводится роль третейского судьи. Его взгляд останавливается на мне, старик что-то говорит Экхарду и тот с дружелюбной улыбкой переводит для меня:
– Мы тут обсуждаем супружеский долг. Что делать, если человек перестал устраивать своего спутника.
Возможно ли, при определенной решимости, стать для своей половины более привлекательным?