Не знаю – возможно, я просто к этому не привыкла, а может, почему-то еще, но всякий раз, когда мы подолгу ехали, у меня возникали серьезные трудности в попытках убедить себя, что в каждом новом месте, где мы останавливаемся, я остаюсь собою прежней, такой же, какой была раньше. Декорации сменяются каждый час, и всякий раз, как мы делаем где-то остановку, возникает чувство, будто я отрезана от прошлого, замкнута в кратких "здесь" и "сейчас". Единственное, на реальность чего я могу рассчитывать, – это грузовик. Сидя в нем, поневоле понимаешь, почему многие дальнобойщики так любят украшать свои машины. Теперь мне вполне доступна прелесть тех безвкусно окрашенных и со странным, милым изяществом разубранных изнутри трейлеров, что так часто видишь на дорогах. Если ты постоянно в пути, пейзаж за стеклом меняется с такой быстротой, что просто голова кругом идет. Возникает ощущение, будто кто-то слой за слоем сдирает окружающий мир с твоего тела, – все равно что расчесывать струпья, из которых до сих пор сочится сукровица. Ты чешешь их и чешешь и сама не веришь, что когда-нибудь ранки зарастут новой кожей, ведь сейчас их ничто не защищает от соприкосновения с воздухом. Странная смесь чувствительности и онемения охватывает твое тело.
– Ну и вот, рано или поздно всегда так получается, что клубом начинает заправлять якудза. На пятнадцатом – это канал, на котором я сижу, – мы, мужики, все меж собою друзья, но вот на шестом канале – блин, они ж там постоянно собачатся! Большинство парней с шестого – самые настоящие якудза. Знаешь, все эти парни, которые во время ездок сидят на спидах или на коксе… и ники у них всегда ублюдочные типа Спиди Гонзалес, в таком вот духе.
– Слушай, а это здорово смешно! Ну а как насчет полицейских раций, с ними что? Полицейскую волну вы тоже можете прослушивать?
Я продолжала говорить. Почему-то отчаянно пугала сама мысль о том, что этот разговор может вдруг оборваться. Я боялась ощущения, подступавшего всякий раз, когда мы переставали разговаривать, – чувства, что исчезла граница, отделяющая меня от ночи. В детстве мне было нелегко понять разницу между сном и смертью, и ночь страшит меня с тех самых пор.
– Нет, полицейскую рацию никак не достать. Хотя, раз уж речь об этом зашла, я в юности – ну, еще когда в банде состоял – таки одну из полицейской машины увел, через окошко вытащил. Загнал ее потом вместе с мигалкой полицейской какому-то парню из ультраправой организации.
– Ультраправые, да?
– Как полагаешь, а не пора ли нам с тобой в койку?
Огни по ту сторону Токийского залива было видно издалека. Окабе протиснулся назад, в "спальню", и я последовала за ним. Кто-то когда-то рассказывал мне, что в теплые зимы при достаточно высокой температуре обычно выпадает больше снега, но я давным-давно забыла, почему это происходит. Если вспомнить, какая в этом году была теплая зима, весна, несомненно, что-то долго заставляет себя ждать. Огни по ту сторону бухты казались капельками, которые сконденсировались от холода из зимнего воздуха. Окабе задернул среднюю занавеску, и огоньки пропали из виду.
– Эта штука еще работает? Можно мне ее выключить?
Кнопка "Запись" на диктофоне поднимается с легким щелчком. Такое чувство, словно это порвалась внезапно длинная нить, связывавшая мое прошлое, настоящее и будущее. Ночная тьма всей тяжестью навалилась на грудь Периметр моего бытия ужался до предела. Один за другим исчезли все элементы, составлявшие мой мир. Все мое существо сжалось до размера булавочной головки, не больше.
Окабе неторопливо подходил ко мне. Сейчас он казался мне странным незнакомцем. С каждой секундой образ его, сотканный из воспоминаний, ускользал от меня все дальше – неужели это происходило и с ним самим? Я была не в силах шелохнуться. Потрясла мысль: а ведь если сейчас он меня ударит, я зарыдаю и стану просить прощения, стану молить его о пощаде – и все прочее в том же духе, я просто не смогу сопротивляться! Что ты за бред несешь, идиотка, кричала я себе мысленно, но бред этот никуда не пропадал. И снова я поймала себя на том, что проверяю, хорошо ли заперта дверь.
Не произнося ни слова, Окабе взял мое лицо в ладони. Секунду, пока его руки не обвили меня, кончики пальцев не пробежались осторожно по округлости затылка, эти руки просто, совершенно естественно лежали на моих плечах. Он был близок, невероятно близок. За мгновение воздух вокруг него стал теплым и ласковым. Он стянул с меня одежду ниже пояса.
– Сама сделай.
Я послушалась, принялась ласкать себя. Вскоре тело стало выделять влагу, и потихоньку, не сразу страх и печаль стали исчезать, словно солнечный свет согревал темную прогалину. Теплый сок продолжал струиться, его было много больше, чем я могла вообразить, его было столько, что даже мой анус стал мокрым. Пальцы его касались моего заднего прохода. На какой-то миг мускулы сжались, твердея.
– У тебя дырочка сжимается.
Даже услышать, как он это говорит, уже достаточно неловко, но время, чтобы заговорить, он выбрал настолько неудачное, что из тела моего разом исчезла вся энергия. Я не выношу, когда прикасаются к моему анусу, не позволяла делать это даже своим давним любовникам – нет, такое точно не для меня. Но теперь отверстие было покрыто слоем влаги, и казалось, что влага эта защищает его от боли. У меня не возникало чувства, что он прикасается прямо к моему телу, совершенно нет, а мысль о том, что происходящее – грязно, даже не мелькнула в голове. Пальцы его легонько скользили по защитному покрытию жидкости, скрывавшему мой анус. Потом он наполовину – только наполовину – ввел два пальца в мою вагину и стал двигать ими взад и вперед – внутрь и наружу, медленно, очень медленно. Вход в мое тело сжимал его пальцы, присасывался к ним, как тропическая рыбка – к еде. Время от времени теми пальцами, что не были во мне, он поглаживал мой задний проход. С каждым таким поглаживанием блаженное напряжение внутри усиливалось. Вагина и анус двигались совершенно вне моего контроля и неимоверно меня смущали этим движением. Я уже не понимала, что и как со мной делают. Влага просто струилась. Пальцами я продолжала поглаживать свой клитор. Меня настиг оргазм, тело сотрясла судорога…
В темноте таится невидимый центр притяжения. Он выкачивает из меня силы. Высосанная дочиста, я ощущаю в себе головку члена Окабе.
Я всегда считала: заниматься сексом с любовником – все равно что разговаривать с ним. Секс – разговор с помощью двух тел. Но сейчас я ощущаю происходящее более остро и непосредственно – так, словно я поглощаю мужчину. Выделяющаяся из меня влага всасывает его, вбирает в себя – не только пенис, все его существо. Я поедаю его. Слизистая оболочка моей вагины теперь покрывает все мое тело снаружи и изнутри, невероятно чувствительная, нежная – и в то же время опасно жадная. Слабость, скрытая в глубинах моего "Я", всплывает на поверхность, шум мотора грузовика заставляет чувствовать себя совершенно беззащитной. Все мое тело вздрагивает, точно в ознобе, но дрожь эта настолько слаба, что заметить ее почти невозможно… хочется заорать в голос, мучительно, громко завыть, и единственный доступный мне сейчас способ промолчать – это всосать ртом как можно больше влажной кожи мужчины.
Окабе входит в меня сзади. Темнота наваливается всей своей тяжестью. Он толкается в меня сзади, снова и снова, и мне уже кажется, что даже мой клитор исходит влагой. И в то же время возникает странное ощущение комка, все сильнее подступающего к горлу, – немного похоже на то, что я испытывала, искусственно вызывая у себя рвоту. Комок поднимается все выше – и движение это завершается новым оргазмом, взрывающимся в голове, слепящими белыми звездами вспыхивающим в глазах.
Кажется, я слышу, как рокочут волны прибоя.
Все так же негромко вхолостую урчит мотор.
На следующее утро, проснувшись, я обнаруживаю, что район складов понемногу оживает. Тут и там перемещаются фуры и подъемные краны. Слышится электрический визг машин, дающих задний ход. Грузовик Окабе движется. Половина девятого. Начинается погрузка. В половине десятого грузовик отъезжает. Вспоминается, что мы ели и пили на завтрак – готовый рис с мясом и овощами из ближайшего универсама, горячий кофе из автомата.
Погрузка закончилась. Довольно долго мы ехали, потом – ближе к вечеру – остановились помыться. Почти на всех заправочных станциях, которые называются "Особые станции Усами", непременно есть бани. "Усами" – компания, сделавшая себе имя на обслуживании дальнобойщиков. По всей стране у нее есть заправки, рассчитанные специально на грузовики, и при каждой непременно баня. Для обычной машины нужно не больше десяти – тринадцати галлонов бензина; чтобы наполнить два бака четырехтонного трейлера, требуется галлонов пятьдесят – пятьдесят пять, так что в итоге обе стороны – в выигрыше. Мы заправились на станции "Усами" на Семнадцатом маршруте, а потом пошли в баню. Это была чистая, удобная баня, и вода там при помощи специального нагревателя круглые сутки оставалась горячей.
Во время нашего второго путешествия в Ниигата я уже вовсю наслаждалась пейзажем. Внезапно из приемника донесся голос:
Осторожнее! Там впереди сковородку поставили!
Очень мило было со стороны говорившего нас предупредить. "Сковородками" называют весовые. Потому называют, что именно так выглядят платформы, на которых взвешивают грузовики, – длинные металлические сковородки. Судя по всему, с парнем, который нас предостерег, Окабе говорил впервые. Благодаря его доброте Окабе, который в своем четырехтонном грузовике вез одиннадцать тон груза, удалось вовремя свернуть и избежать проверки. Информацию такого рода на сленге дальнобойщиков называют "сплетнями", и подобные "сплетни" передаются по рации с использованием особых кодов. Люди, передающие "сплетни", пользуются особыми привилегиями – свободные волны для них предоставляются даже в самых забитых районах. "Сантиметр" означает "скорость", "полночные всадники" – это полицейские на мотоциклах, "панды" – патрульные машины. Слышишь такое жаргонное словечко – и сразу же понимаешь, от чего оно произошло. Не думаю, что смысл этих обозначений – сделать сообщение непонятным для посторонних. Скорее в них просто заложена очень важная информация – надо говорить как можно быстрее, не задумываясь о выборе подходящих слов. Вот и пришлось создать особый жаргон…
– Сама поговорить хочешь? – спрашивает Окабе, получив "сплетню" и поблагодарив передавшего ее парня за сообщение. Протягивает мне микрофон.
Понял, наверное, что теперь, когда стемнело и наступила ночь, мне потихоньку становится скучно.
– Ага. Неплохо бы.
Кабина наполнена запахом шампуня, которым мы мыли голову в бане.
– Хочешь, можешь сделать вид, что ты – это я!
– В каком смысле? Как я это сделаю?
– Когда говоришь через эту штуку, никто не разберет, кто ты есть.
Он сует мне какой-то черный предмет, по форме и размеру очень напоминающий микрофон.
– Что это?
– Исказитель голоса. Сам-то я эту фигню не больно обожаю, просто один человек попользоваться дал, а вернуть ему все никак случая не было.
– А не страшно это – говорить с кем-то и даже не знать, с кем именно?
– Ничего, по нику догадаются. Просто подумают, я подурачиться решил. Ты не волнуйся, у нас народ все время так развлекается.
– Я забыла, какой у тебя ник?
– Шторм.
Голоса возвращаются.
Он снова протягивает мне микрофон.
Привет, это Шторм.
Я нажимаю на микрофоне кнопку передачи. Когда говорила – держала между своим ртом и микрофоном исказитель голоса. Там имелась кнопка, позволяющая устанавливать настройки, но я и представить себе не могла, насколько эффект искажения звука изменит мой голос. "Привет, это Шторм". Звук доносится откуда-то со стороны. Я обнаруживаю – мой голос обратился в совершенно чужой, высокий, тонкий, металлический.
Меня больше не существует.
Голос меняется. Наверно, мне следовало бы быть внутренне готовой к этой перемене, ведь я преотлично понимала, что должно произойти, и все равно от результата стало очень не по себе. По коже стремительно побежали мурашки. Пытаюсь подавить внезапно подступившую к горлу рвоту – и чувствую, как позыв подкатывает снова. Слышу щелчок, с которым становится на место что-то у меня в голове, – так снова начинает работать разладившийся механизм зубчатой передачи. Голоса возвращаются. Они могут сказать что угодно. В точности как в тот раз, когда я впервые услышала голос, который не могла контролировать. Слова – мои собственные, но голоса, который их произносит, я не узнаю.
Привет-привет, как дела?
С удивлением замечаю, что – сама не знаю почему – говорю сюсюкающим детским голоском. Сжимаю микрофон в потных ладонях, с силой надавливаю на кнопку. Не сразу понимаю, как дрожат у меня руки. Потом неожиданно осознаю, что делаю, и торопливо убираю большой палец с кнопки, на которую жала. Воровато кошусь на Окабе – он спокоен, смотрит вперед. Пауза – а потом с другого конца линии доносится чей-то ответ. Такое ощущение, словно все звуки мира сейчас собрались в одном-единственном маленьком громкоговорителе. В общем шуме невозможно выделить конкретный голос. Кому же мне теперь отвечать, недоумеваю, вслушиваясь в звуки с таким напряжением, что кажется, вот-вот лопнут кровеносные сосуды в мозгу. Целый мир сжался, съежился, превратился в какофонию странных звуков.
– Прямо как газ под давлением, когда он в жидкость превращается. Как жидкий пропан, да?
Я не собиралась говорить это вслух, но, кажется, все-таки сказала.
Нажимаю на кнопку. Произношу:
– У меня проблемы, трудно тебя расслышать. Окабе поворачивается, сжимает мою руку:
– Эй, парень на том конце линии еще говорит.
– Правда?
В голове у меня – бесконечные, бесчисленные голоса, как если бы там, внутри, находились десятки установок спутниковой связи. Похоже, многие из этих голосов доносятся черт знает из какого далека.
– А совсем издали сигналы принять можно? – спрашиваю Окабе.
– Что?
– А совсем издали сигналы принять можно?
– Да нет, не думаю.
Я нашел такое классное местечко в Куросаки… Свози и меня туда. Меня зовут… Ну, ладненько, тогда встречаемся на стоянке… Гавайи, вызываю Гавайи… Брат, эта телка совсем помешалась, поверить не могу – ходит и распускает такие слухи, да ведь половина из них – чистая брехня… Давай в следующий раз я твоей женушкой займусь?.. Который сейчас час?.. Нет, правда. Говорю тебе, никогда я ей не платил… Танго, Альфа, Королева, Королева… Одиннадцать сейчас. Уже… Какого хрена, ты на шоссе или где?.. Который, ты сказал, час?.. А сейчас – время взглянуть на некоторые из открыток, которые мы получили из…
Я отпускаю кнопку. Поворачиваюсь к водительскому сиденью.
– Ты что, радио включил?
– Нет.
Но радио – совершенно очевидно – все же работает. Да, я слышу, как разговаривает множество людей, но к болтовне их – уверена в этом – примешиваются еще и звуки радио.
– А можно я включу?
– По мне, так включай на здоровье, только не трудновато ли тебе будет расслышать?
– Нормально, – отвечаю.
С моим ртом что-то случилось. Я сижу, чуть отвернув лицо в сторону, так что к исказителю голоса происходящее не имеет никакого отношения, но все равно отлично слышно, что одновременно с моим обычным голосом звучит измененный – чужой, незнакомый. Понятия не имею, откуда, черт возьми, этот измененный голос берется: кажется, он звучит где-то у меня внутри, но с таким же успехом может доноситься и снаружи.
– Когда говоришь по рации, ответ не сразу приходит, да? Мне ждать уже надоело!
Окабе не отвечает. Я снова и снова жму на кнопку настройки радио, ловлю разные волны. Бессмысленные фразы накатывают одна на другую вперемешку с электрическим писком и потрескиванием.
Спонсор этой программы – компьютерная компания "Фуджицу"… Подробности сегодняшних новостей вы можете узнать на нашем сайте. Там вы найдете много интересной информации, так что, надеемся, вы выберете время, чтобы на него зайти… Может, стоит использовать амплитудную модуляцию? Разумеется. Что ты сказал? Ничего. Я просто сказал – конечно, стоит, если тебе этого хочется. Музыку послушать хочешь? Нет… Ну, мы просто столкнулись как-то на улице – и я сейчас же в него влюбилась. Любовь с первого взгляда… со мной такое произошло впервые, хотя сколько мне об этом мама и папа рассказывали! Сначала он попросил меня переехать к нему, а через какое-то время взял и выгнал. Я потом довольно долго не могла контролировать свои эмоции… Вы слушаете программу, посвященную творчеству Пэтти Пейдж. Пэтти – вторая из одиннадцати детей. Ее знаменитый "Теннессийский вальс" был посвящен… В большинстве случаев мы склонны предполагать, что однородные прилагательные относятся к одному и тому же существительному, но во многих странах, где говорят на других языках, а также в речи детей и больных шизофренией прослеживается тенденция использовать в таких случаях однородные сказуемые… О да-а. / Ты – моя навсегда-а. / Мы – в небесах высоко-о. / Нам вместе с тобой легко-о… Видите ли, если я вас правильно понял, давайте возьмем, к примеру, слово "шпора", оно – немецкого происхождения… По склону вьются тропинки, поднимающиеся вверх по холму… И в ответ на это буддистский святой Шинран… В основе этого объявления лежит е-мейл, который мы получили от одного из сотрудников нашей компании, господина Китауры Кенго… Дождь, что ли, пошел? Да нет, это просто музыка… А теперь я с удовольствием представляю вам наших гостей на следующую неделю. Сначала мы поговорим с Кехару из группы "Черный бархат", а потом – с замечательной актрисой Ина-мори Идзуми*. О, я хорошо знакома с ней. Понимаешь, мы с ней не то что подруги, скорее просто приятельницы, да, именно приятельницы. Очень точное слово, мы несколько раз ходили вместе выпить, хотя, если вспомнить, мы и обедали вместе пару раз, и вот что я тебе скажу, открою тебе тайну – в общении она совершенно очаровательна, она такая…
* Инамори Идзуми – звезда японских сериалов – "до-рама". – Примеч. пер.
– Эй!
Я словно старого друга встретила.