Даже с головой погружённый в мысли о предстоящем, Гарик заметил перемены в Вентиле, который выглядел так, словно собирался на свидание. Причём, самое первое. От развесёлого неформала не осталось даже пирсинга. Безупречно выглаженные брюки, накачанный торс под белоснежной рубашкой и золотая цепь на шее – всё кричало о том, в какой сфере трудился дружище Вент. Выглядело хоть и закономерно, но всё же странно. Или, скорее, непривычно.
Чайник уютно просвистел, и Вентиль налил кофе Гарику, и какой-то травяной мути – себе. По кухне расплылся коричневый кофейный аромат.
– Какие новости? С самой "Альтернативки" не виделись, кажется.
– Да, давненько, – согласился Гарик. – Лето не для сейшнов, а для шашлыков.
– Что есть, то есть. Но нынче ведь "CUBA". Бывал уже?
– Нет ещё.
– Поскорее бы поисковики сезон открыли. Ты-то как? Слышал про Катюху.
– Что слышал? – встрепенулся Гарик.
– Ну, что разбежались вы.
– А-а-а, ну да. Давно уже.
Он перевёл дух и вынул из пачки, лежащей на столе, какую-то дорогую сигарету. Вентиль услужливо поднёс зажигалку, отошёл к окну и задымил в открытую форточку.
– Слушай, Вент, – понизил голос Гарик. – Дело у меня к тебе.
– Вижу, что не просто так. Рассказывай.
– Ты же с бандитами работаешь.
Вентиль усмехнулся:
– Это вопрос или начало предложения?
– Это факт.
– Я бы этот факт сформулировал иначе, но поэт – ты, тебе виднее.
– Давай без юмора. Мне реально очень надо.
– Ладно-ладно, – хлопнул он Гарика по плечу, – что случилось?
– Мне паспорт нужен. Левый.
Брови Вентиля изумились:
– Тебе?! Хм… И срочно?
– В течение недели.
– А-а-а. Я уж подумал, сейчас. И какой нужен?
– В смысле?
– Тебе, в смысле, на один раз? Или конкретно загаситься нужно?
– Второе.
Вент сделал длинный глоток мутного настоя, вглядываясь в озадаченное неформальное лицо. Затем сел на табуретку и придвинулся.
– Бес, что случилось-то?
– Братуха, я был бы признателен, если бы ты не спрашивал. Это можно?
Вентиль замахал руками:
– Да нет, я в твои дела не лезу. Просто, во-первых, надо понимать: с нуля тебе ксиву рисовать или из мёртвых душ выбирать. А во-вторых, может, тебе это и не нужно вовсе. Или нужно не это.
– Мне нужно, и именно это.
Вентиль задумчиво постучал зубами и кивнул. Подошёл к плите и снова зажёг газ.
– О’кей. Что тебя интересует?
– А какие есть варианты? Что за мёртвые души?
– Можно взять паспорт покойника и просто вклеить твой фейс. Это вариант подешевле.
– Или?
– Или сделать свежий документ, исходя из твоих пожеланий: ФИО, возраст, национальность – всё как захочешь. Естественно, подороже.
– И разница, я так понимаю, кроме цены ещё и в сроках?
– Разница – фигня, в пару дней. А душ у меня полно, я тебе и так сделаю, если хочешь. Даром. По дружбе, так сказать, – добродушно улыбнулся Вент.
– Спасибо… Что, и выбрать есть из чего?
– К сожалению, есть, – кивнул Вентиль и, исчезнув на минуту, вернулся с десятком тёмно-красных гербовых книжечек.
Выложив их перед Гариком, он произнёс: "Выбирай", и снова вышел.
Со страниц паспортов смотрели молодые лица, выглядевшие незавершёнными без кепок. Все эти парни числились пропавшими и в большинстве своём покоились в лесных окрестностях Градска. Имена оригинальностью тоже не отличались и, пролистав нескольких обыкновенышей, Гарик отложил в сторону паспорт с фотографией быкоподобного бойца, под которой значилось: Клок Ян Алексеевич. В коллекции скучнейших банальностей от этого имени веяло революцией.
– Ну что, нашёл что-нибудь?
Вентиль появился вместе с запахом дорогого афтешейва. Гарик ткнул пальцем в лежащую особняком корочку. Вент раскрыл её и хмыкнул:
– Само собой. Хороший парень, кстати, был. По ошибке грохнули – не за того приняли.
– Да ну? Не за того? – попытался сыронизировать Гарик.
– Бывает и такое.
– Как вообще все эти рожи можно различать? Они ж как китайцы все, только русские.
– Жил бы ты в Китае – различал бы, – улыбнулся Вентиль.
Он сгрёб в стопку оставшиеся гербы.
– А они чистые? Не в розыске? Или, может, "без вести"?
– "Ушли из дома и не вернулись". Но не твой. Ладно, завтра приходи, забирай. Вечерком. А сейчас извини, опаздываю.
Опаздывающий Вент закрыл за гостем дверь, но Гарик успел ощутить на себе пытливый прищур.
На всякий случай стоило позаботиться кое о чём ещё. Нужен человек, который не просто подтвердит алиби, нужен тот, в чьих словах никто не усомнится. После недолгого перебирания вариантов, Наумов представлялся единственно подходящей кандидатурой.
Во-первых, Марк славился честностью и пользовался уважением не только в неформальной среде. Во-вторых, как живущего вне времени художника, Наумова отличала рассеянность, которой можно было воспользоваться. И, наконец, это был единственный, к кому Гарик мог заявиться в любое время суток, не вызывая вопросов. А действовать предстояло, само собой, в промежутке от позднего вечера до раннего утра.
План вырисовывался такой: он переведёт единственные часы в квартире Наумова на пару кругов назад. Когда всё закончится, Гарик придёт к нему и останется до утра. Нужно было только застать Марка трезвым, не спящим, и сакцентировать его внимание на времени. Простая фраза вроде "Всего одиннадцать, а ты уже дрыхнешь!" или "Боялся разбудить, но вспомнил, что в двенадцать ты с детства не ложился" обеспечивала – вкупе с переведёнными часами – вполне приемлемое алиби, которое вряд ли понадобится, но… Лучше пусть будет.
Через сутки паспорт на имя Яна Клока лежал в кармане косухи. Теперь оставалось только дождаться звонка от Загорского.
15
В дни выхода дебютной пластинки "Placebo" с одноимённым названием, когда неформальное население Градска девяносто процентов времени обсуждало только что прошедшую "Альтернативную Коммуникацию", в отдел культуры при городской администрации вошли четверо молодых людей, лет примерно двадцати.
Первый – с мелированными волосами – напоминал участника MTV-шного бойз-бэнда. Второй выглядел как брейкдансер под кайфом. Третий питал отчётливо выраженную слабость к гранжу и рейву одновременно. Четвёртого отличал интеллигентный вид и стильные очки с лёгким плюсом. Он постучал в дверь с табличкой "Управляющий по делам молодёжной культуры и спорта" и квартет уверенным шагом вошёл в кабинет.
Четверо парней, когда их видели вместе, назывались группой "Detra". Играли они, как и многие звёзды периферийного масштаба, музыку, замешанную исключительно на речитативе и бодрых гитарных рифах. (Мода на эту схему не пройдёт и через двадцать лет, пережив свой пик, но оставаясь в топах под разными названиями – от ню-метала до рэпкора).
Особую популярность "Detra" снискала у тинейджеров Градска, которые слэмились под них до сломанных носов. Случались даже сотрясения – от столкновений в разгаре сейшна – подростковых голов.
Как группа, играющая модную альтернативу (а под это определение в Градске попадал любой звукосодержащий продукт, имеющий в своём составе речитатив, разбавленный гитарным дисторшном), парни из "Detra" пользовались популярностью у тусовщиков, но среди музыкантов имели вес, сравнимый разве что с попсовыми однодневками. Остальные группы города относились к ним с видимой учтивостью, но это было скорее данью некой корпоративной этике. На локальные гулянки, типа пьянки по случаю выпуска чьего-нибудь сборника стихов, парней никто и никогда не звал.
Между тем, парни из "Detra" обладали великолепным коммерческим нюхом. Что и определяло их стиль во всём: они гармонично смотрелись вместе, как могли вылизывали свой звук, двигались на сцене как "Pearl Jam" и заводили публику с первых же фидбэков.
На легенду они работали грамотнее многих столичных альтернативщиков первой величины. Все градские тусовщики "знали", что в трусах красавчика вокалиста всегда вшит презерватив, басист когда-то лежал в психушке и бреется всякий раз перед тем, как встать на весы, у гитариста нет одного лёгкого, а барабанщик знает хинди.
Все эти слухи участники "Детры" запускали сами. И, хотя, вопреки их ожиданиям, на вокалиста не вешались девушки, а у музыкантов не брали интервью с вожделенными "а правда ли, что у вас…" и "ходят слухи, что вы…", популярность у "Детры" всё же была, и тексты песен публика знала наизусть.
Лишь однажды, когда у барабанщика спросили, действительно ли он владеет хинди, тот скороговоркой процитировал последний куплет из песни "7 Seconds" Youssou N’Dour and Neneh Cherry, – попугаем копируя звуки, – чем вызвал удивлённо-восторженные взгляды.
Именно этот полиглот и постучался к управляющему всеми молодёжными делами.
За свежеокрашенной чиновничьей дверью лежало то желаемое, что мог взять любой. Но верная мысль посетила голову барабанщика "Detra" раньше, чем любую другую неформальную голову Градска.
Всё случилось быстрее, чем протрезвилась добрая половина публики с последней "Альтернативки". Музыканты популярной молодёжной группы явились в городской культотдел с бумагой, в которой ясно излагалось бескорыстное рвение обеспечивать для родного города развитие молодёжной культуры. Будь то огненное шоу на городской площади, фестиваль брейк-данса, или любые музыкальные мероприятия, направленные на освоение бюджетных средств администрацией города, – четверо парней брались обеспечить всё, что угодно.
На оформление бумаг ушла всего неделя и предприимчивые неформалы получили в свободное пользование второй этаж старейшего ДК Градска и приличный аппарат для проведения концертов и репетиций.
Назвав пространство, состоящее из фойе, огромной уборной и зала на полтысячи человек, словом "CUBA", детровцы решили не тянуть с коммерцией и стали продавать музыкальным коллективам репетиционное время, предоставляя для этих целей – за отдельную плату – инструменты и аппаратуру. За ещё более отдельную плату они записывали чужие репетиции на мини-диск, чем безмерно радовали молодые коллективы и вызывали недовольный ропот старых неформалов, нарекших коммерческий квартет халявщиками и халтурщиками.
Впрочем, очень скоро все привыкли к тому, что в Градске появилась альтернатива "Поиску", в котором можно было просто выпить и послушать музыку. В "Кубе" к этому прибавлялась возможность репетировать, записываться и критиковать работы молодых художников в рамках какого-нибудь единого с брейк-дансерами фестиваля под названием "Эклектика", и прочего похожего.
"CUBA" официально стала "городским проектом", творческим центром, где в первой половине вечера читали со сцены стихи мечтательные девушки в шёлковых шарфах, а во второй половине – с той же сцены – на руки зала падали пьяные металлисты.
Очень быстро "Detra" стала первой группой города. Они играли слаженно, отточено, и отрабатывали каждый сейшн без единой сбивки. Но то, что рядовыми тусовщиками принималось за исполнительское мастерство, остальным виделось жульничеством и мелочностью: на всех концертах за звукорежиссёрским пультом сидели участники "Detra". Когда на сцену выходила молодая команда, звук из мониторов пропадал. Музыканты слышали свою игру, отражавшуюся от противоположной стены зала, и возвращавшуюся с опозданием на полсекунды, и, как следствие, изрядно лажали, не попадая в ритм. Только детровцы слышали себя на сцене. От тех, кто заявлял о неисправности мониторов, они отмахивались, ухмыляясь: "Всё у нас пашет, просто плохому танцору яйца мешают".
Спустя два месяца после открытия "CUBA", в дни выхода в Америке трижды платиновой пластинки "Ænima", которая так никогда и не дойдёт до широкого российского слушателя, Гарик, с "Babylon Zoo" в наушниках, направлялся в новый клуб.
Афиша у входа в ДК гласила: "21 сентября. Моноспектакль-презентация дебютного романа Марка Наумова "Йонара!". Плата за вход – разум и 50 000 рублей". Как говорил Наумов Гарику за несколько часов до этого:
– Никакая не презентация, забудь это слово. Будет перформанс.
– Пер что?
– Форманс. Есть инсталляция, и есть перформанс.
– И разница тоже есть?
– Конечно.
– Сильно большая?
– Огромная! Если на сцене лежит труп – это инсталляция, а если у него при этом опорожняется кишечник, и сам труп бурлит и попёрдывает – это перформанс. Дошло?
– Очень уж тонкая разница.
Зал верхнего этажа дворца культуры был заставлен стульями – впервые за два месяца существования "творческого пространства".
Отдав полтинник человеку на входе, Гарик прошёл внутрь и решил, что "CUBA" переехала, не успев открыться, или вовсе закрылась: в зале мирно гудели и шуршали конфетными фантиками мужчины в костюмах и женщины в платьях. В дальнем углу, напротив сцены, настраивал штатив с камерой оператор местного "Градск-ТВ". Зеркальный шар под потолком неторопливо рассеивал по залу звёзды, а перед сценой, скрытой за кулисами, висела пара совковых красно-зелёных прожекторов.
– Привет! – Наумов будто выпрыгнул из-под земли.
– Привет, перформатор.
– Молодец, что пришёл.
Марк выглядел непомерно возбуждённым. Впрочем, для участника предстоящего шоу аффектация – норма. Так подумал и Гарик.
– А кто все эти люди? Что-то нашими даже не пахнет.
– Вон тот, – ткнул Наумов в сторону солидного вида толстяка с лежащим на коленях животом, – начальник городского отдела культуры.
– И чего ему здесь нужно?
– Того же, что и тебе, – многозначительно ухмыльнулся Марк. – Встряски, культурного шока.
– Меня встряхнуть тебе уже вряд ли удастся, а вот у этого дядьки сердце может остановиться, если ты со сцены хотя бы Баркова читать начнёшь – не то, что себя.
– Главное – подача.
– А остальные тут – тоже шишки?
– В основном. С жёнами. Мы им специально билеты в администрацию заслали, по пять штук в руки. Детям до восемнадцати, сказали, нельзя, чтобы они друзей полный зал приволокли.
– Показательное мероприятие что ли? – Гарик поморщился.
– Спокойно, – Наумов приблизился к самому его уху, – ты, главное, слушай и смотри внимательно. Такого рок-н-ролла как сегодня ты не видел и никогда больше не увидишь.
Гарик сощурился и послушно кивнул. Марк хлопнул его по плечу, подмигнул и скрылся в фойе.
До начала оставалось двадцать минут. Зал наводнялся прямоугольными плечами платьев и блузок, круглыми животами и потными шеями, стянутыми дорогими галстуками. Многие лица были знакомы Гарику, но ни одного имени он вспомнить не мог.
Директора предприятий, их замы, главные энергетики, строители, чиновники, управленцы и прочие, наполнявшие пространство "Кубы", напоминали инопланетную биомассу. Гарику казалось, что если он вслушается в их голоса, то не поймёт ни слова.
Свет погас с оглушительным звуком пушечного залпа. Рты мгновенно перестали шептаться. Глаза устремились на сцену.
Из колонок зашуршал уютный дождь, зал окутала летняя свежесть. Через минуту тьму сцены рассеял зелёный свет и перед публикой возник деревянный стул с рассыпанными на полу гвоздями с одной стороны от него, и молотком – с другой. На стуле спиной к залу сидел Марк. Он медленно поднялся, развернулся и заговорил, пристально вглядываясь во мрак толстых лиц:
– Знакомо вам ощущение того, что вокруг происходит что-то очень важное и сквозит мимо вас? Какая-то часть жизни – интересная и, возможно, основная, – а вы всё пропускаете, вы не у дел. Трагедии бьют в мозг, в самый центр мозга. Маленькие трагедии сгущаются в гигантскую тучу, словно гнус спозаранку над головой. Думать ты больше не хочешь; можешь, но не будешь – даже через силу. И тут ты понимаешь: сдаться и смириться бывает несравнимо труднее, чем пытаться дальше. Вокруг одни "никак" и "совсем" – сплошные абсолюты.
Он замолчал и на мгновение скрылся за кулисами. Раздался шуршащий звук и Марк вернулся на сцену, волоча за собой две длинные доски метров пяти в длину. Из колонок забулькали звуки мерно капающего крана. Грохнув доски на деревянный пол сцены, Наумов плавно поднял палец и громко прошептал:
– Капающий кран. Да-да-да, это капает кран. Тупые звуки, лишённые всякого участия, как и все прочие звуки за двадцать, за тридцать, за сорок лет до этого. Это стереосистема, обволакивающая собой сполна величину пространства – даже до мышиного мелкого – кап, кап, вправо, влево. Снова вправо – и опять влево. Обжигающая влага горячей ванны и как следует прогретое, свежее, отварное решение. Мысли, как никогда открыты ко всему, что могло бы хоть на минуту его отсрочить.
Он снова замолчал и снова скрылся, вернувшись на этот раз с прижатым к груди десятком небольших деревянных реек. Рассыпав их рядом с досками, Марк закурил, уставился в потолок и заговорил чуть громче:
– И это решение – не блажь. Не сиюминутность, и не бред. Чёткое в каждом его контуре, оно растворит лишённую смысла боль… А знаете ли вы! – Он сорвался на крик. – Знаете ли вы, что человек может выдержать любую, абсолютно любую боль?! – И снова перешёл на шёпот. – Если верит, что в конце она разрешится в свет. В бессчётное множество оправдывающих её лучей света. Тссс! Те, кто об этом знают, об этом молчат.
Он докурил, растоптал окурок и поднял с пола молоток. Дождь затих и из колонок загремела "Bulls On Parade". Сколачивая доски, Марк синкопировал ритм. Публика щурилась на сцену в попытках разглядеть искусство. Наконец, Наумов отбросил молоток и разогнулся, хрустнув коленями. "Rage Against The Machine" сменилась тихим джазом Чарли Паркера. Марк щёлкнул пальцами и зелёный свет прожектора сменился красным, превратив сцену в насыщенно-алый, трёхмерный, голограммный куб.
– Проснувшись, я сразу решил: сегодня.
И он стал нарезать неторопливые круги, затем замер, будто вспомнив что-то важное, вскинул взгляд в зал и, словно снова забыв, отвернулся и отмерил шагами ещё два круга. Закурил последнюю.
– Суть не в том, с кем конкретно бороться: с внешними интервентами или внутренними демонами. Суть сжалась как сдувшийся шарик, она зудит чесоткой в бренности головы, пульсирует кровью в висках, не давая забыться сном. Бесчисленное количество вопросов, так и норовящих выпрыгнуть из нутра моего, со мною вместе – в глубину ржавых вод в самом центре Жемчужины Мира, – осиный рой. Вопросы… Всё, что было сказано и сделано уплывает сквозь пальцы, растворяется в узорах облупившейся штукатурки потолка. Принятое решение берёт в свои руки всё, что следует после него. Больше ничего не важно. Господа, ведь это потрясающее решение, чёрт вас раздери! Как я не додумался до всего этого полжизни назад! Ведь это и есть свобода: совершенно иное измерение, в которое можно было уйти и раньше. Уйти когда угодно! Разве что-то мешало? Неспособность понять этого раньше – вот, что мешало. Всё! Более никаких сентиментальностей! Теперь я и сам не знаю на что опираться. Да и мысли, в общем и целом, были не мои.