Каждый вечер Сати садится перед восьмьюдесятью восемью клавишами слоновьей кости и черного дерева и ее пальцы почти машинально бегают по ним. Все это время она не думает ни о чем другом. Сквозь ее сознание проходят только отголоски звуков. Входят сюда, выходят оттуда. А когда она не играет на пианино, то размышляет о трех неделях в Ханалее в конце осени. Думает о шуме прибоя, о шелесте листвы железных деревьев. Об уносимых тропическим ветром облаках, о парящих в небе альбатросах. А также о том, что должно ее там ждать.
Больше ей теперь думать не о чем.
Бухта Ханалей.
Где бы оно ни нашлось
- Мужниного отца три года назад задавило насмерть трамваем, - сказала та женщина. И сделала небольшую паузу.
Я ничего ей на это не сказал. Лишь пару раз кивнул слегка, глядя собеседнице прямо в глаза. А пока она молчала, проверил остроту дюжины карандашей на подставке. Как игрок в гольф подбирает клюшку, я осторожно выбрал один. Чтобы не был чересчур острым и в то же время - слишком тупым.
- Стыдно признаться, - продолжила она.
И на это я ничего не сказал. Только придвинул блокнот для заметок и, приноравливаясь к карандашу, записал на самом верху сегодняшнее число и ее имя.
- В Токио почти не осталось трамваев - теперь там одни автобусы. Но кое-где трамваи еще сохранились. Как историческое наследие. Именно такой и задавил свекра, - сказала она и беззвучно вздохнула. - Первого октября три года тому назад. Ночью лил сильный дождь.
Эту информацию я записал карандашом в блокноте. "Отец, три года назад, трамвай, ливень, 1 октября, ночь". Я могу писать иероглифы только очень аккуратно, поэтому на любую запись требуется время.
- Свекор в тот день был очень пьян. Иначе вряд ли уснул бы прямо на трамвайных рельсах в такой ливень. Само собой.
После этих слов она опять умолкла. Сжав рот, пристально посмотрела на меня. Видимо, искала сочувствия.
- Конечно, - сказал я, - скорее всего, был выпивши.
- Похоже, набрался до потери сознания.
- И часто с ним такое бывало?
- Вы имеете в виду, часто ли он напивался до потери сознания?
Я кивнул.
- Действительно, иногда бывал весьма пьян, - признала она. - Но не часто и не до такой степени, чтобы спать на рельсах.
Я попытался, но так и не смог определить, до какой степени нужно захмелеть, чтобы умудриться уснуть на трамвайных рельсах. Это вообще вопрос меры, качества или направленности?
- Выходит, прецеденты были, но… не до такой степени, верно?
- Да, не в стельку, - ответила она.
- Разрешите осведомиться о возрасте?
- Вы хотите спросить, сколько мне лет?
- Да, - ответил я. - Разумеется, если вы не желаете отвечать на этот вопрос, считайте, что я вам его и не задавал.
Она потерла указательным пальцем переносицу. Изящный и красивый нос - похоже, она недавно сделала пластическую операцию. У меня раньше была подружка с такой же привычкой. Тоже сделала пластическую операцию носа и, задумавшись, постоянно терла пальцем переносицу. Будто бы проверяла, на месте ли новый нос. Поэтому теперь меня охватило легкое дежавю. Оральный секс тоже вспомнился.
- В принципе, скрывать тут нечего, - сказала она. - Скоро исполнится тридцать пять.
- А сколько было свекру, когда он умер?
- Шестьдесят восемь.
- Скажите, а чем он занимался? В смысле работы.
- Был священником.
- Священником, это… в смысле, буддийским монахом?
- Да, буддийским монахом. Секты Дзёдосю. Служил настоятелем храма в районе Тосима.
- Должно быть, это для вас сильный шок?
- То, что пьяного свекра задавило трамваем?
- Да.
- Несомненно, шок. Особенно для мужа, - сказала она.
Я записал в блокноте: "68 лет, монах, Дзёдосю".
Она сидела на краю дивана. Я расположился в офисном кресле за столом. Нас разделяло около двух метров. На ней был стильный костюм полынного цвета. Красивые ноги обтянуты колготками в тон изящным черным туфлям на шпильках, что смертоносно заострялись.
- Итак, - начал я, - ваша просьба имеет какое-то отношение к покойному отцу вашего супруга?
- Нет, совсем не так, - сказала она и слегка, но уверенно покачала головой, подтверждая отрицание. - К моему мужу.
- Ваш муж тоже монах?
- Нет, он работает в компании "Меррилл Линч".
- Которая ворочает ценными бумагами?
- Да, - ответила она. В ее голосе улавливалось легкое раздражение: дескать, разве есть в мире какая-то другая "Меррилл Линч"? - Он так называемый трейдер.
Я проверил, не затупился ли карандаш, и молча ждал продолжения.
- Муж был единственным ребенком в семье, но интересовался ценными бумагами куда сильней, чем буддизмом, поэтому не пошел по стопам отца.
Она посмотрела на меня таким взглядом, словно искала понимания: "Ведь это естественно?" Однако я не проявлял интереса ни к ценным бумагам, ни к буддизму и впечатление оставил при себе. Только сделал лицо понейтральнее: мол, я вас внимательно слушаю.
- После его смерти свекровь переехала в наш дом на Синагаве. В тот же дом, но в другую квартиру. Наша с мужем на двадцать шестом этаже, а она поселилась на двадцать четвертом. Раньше она жила вместе со свекром при храме, но из главного храма секты прислали нового настоятеля, поэтому свекровь перебралась сюда. Живет одна. Ей сейчас шестьдесят три. К слову сказать, моему мужу сорок. И если ничего не произойдет, в следующем месяце исполнится сорок один.
"Свекровь, 24-й этаж, 63 года, мужу 40, "Меррилл Линч", 26-й этаж, район Синагава" - записал я в блокноте. Она терпеливо ждала, когда я закончу.
- Свекровь после смерти свекра начала страдать неврозом тревоги. Особенно симптомы обостряются в дождь. Пожалуй, из-за того, что свекор погиб в дождливую ночь. Такое с ней случается нередко.
Я слегка кивнул.
- Симптомы обостряются, и у нее словно ослабевает болт в голове. Тогда она звонит нам. И либо муж, либо я спускаемся к ней на два этажа, чтобы побыть рядом. Можно сказать, успокаиваем или отвлекаем разговорами… Когда муж дома, идет он. Когда его нет - я.
Она сделала паузу, ожидая моей реакции. Но я молчал.
- Свекровь - человек неплохой. Я ни в коем случае не имею ничего против ее характера. Просто она немного нервная и за долгие годы привыкла полагаться на других. Надеюсь, вам в целом понятна ситуация.
- Думаю, что да, - ответил я.
Она быстро положила ногу на ногу и ждала, пока я что-нибудь запишу в блокнот. Но я на этот раз ничего записывать не стал.
- Телефон зазвонил в десять утра. В воскресенье. В тот день тоже шел сильный дождь. Позапрошлое воскресенье. Сегодня среда. Выходит, десять дней тому назад.
Я бросил взгляд в настольный календарь.
- Воскресенье было третьего сентября.
- Да. Действительно, третье сентября. В десять утра раздался звонок от свекрови, - сказала она. И закрыла глаза, будто что-то вспоминая.
В фильме Альфреда Хичкока в такой момент экран бы дрогнул и началась сцена воспоминаний. Но это не фильм, разумеется, флэшбэка не последовало. Вскоре женщина открыла глаза и вернулась к повествованию.
- К телефону подошел муж. Он собирался в тот день на гольф, но еще с ночи погода испортилась, поэтому он никуда не поехал. Не полей в тот день дождь, и такая ситуация наверняка бы не возникла. Хотя, разумеется, все это из разряда предположений.
"3/9, гольф, дождь, отмена, свекровь, звонок" - занес я в блокнот.
- Свекровь сказала мужу, что ей тяжело дышать, кружится голова и она не может подняться со стула. Поэтому муж даже не стал бриться - лишь оделся и сразу пошел в квартиру свекрови двумя этажами ниже. А уходя, сказал: "Думаю, это много времени не займет, поэтому приготовь пока завтрак".
- Во что он был одет? - поинтересовался я. Она опять слегка потерла переносицу.
- В тенниску с коротким рукавом и твиловые брюки. Тенниска темно-серая, брюки кремовые. И то и другое куплено по каталогу "Дж. Крю". Муж близорук, поэтому всегда носит очки. "Армани" в металлической оправе. Обувь - серые "Нью бэлэнс". Без носков.
Я подробно записал все это в блокнот.
- Рост и вес сказать?
- Может пригодиться, - ответил я.
- Рост - сто семьдесят три сантиметра, вес - около семидесяти двух килограммов. До свадьбы весил всего шестьдесят два, но за десять лет поправился.
Я записал и эту информацию. Проверил остроту карандаша и заменил другим. Приноровил к нему пальцы.
- Можно продолжать? - спросила она.
- Будьте любезны.
Она опять скрестила ноги.
- Когда зазвонил телефон, я как раз собиралась готовить оладьи. Мы всегда печем их в воскресенье по утрам. Муж, когда не ездит на гольф, наедается оладий до отвала. Он их очень любит. А еще кладет сверху прожаренный до хруста бекон.
"Немудрено, что поправился на десять кило", - подумал я, но, разумеется, вслух этого не произнес.
- Через двадцать пять минут раздался звонок от мужа. "Мать почти успокоилась, я сейчас поднимаюсь. Сделай так, чтоб мы сразу сели за стол. Есть хочу", - сказал он. Я сразу же разогрела сковороду и стала печь оладьи. Обжарила бекон, разогрела до нужной температуры кленовый сироп. Оладьи - блюдо не из сложных, но главное в них - порядок и точный расчет времени. Однако муж все не шел. Оладьи на тарелке постепенно остыли и затвердели. Тогда я позвонила свекрови. Спросила: муж еще у вас? Нет, говорит, давно ушел.
Женщина посмотрела мне в лицо. Я молча ждал продолжения. Она стряхнула с юбки на коленях воображаемый мусор.
- Муж растворился. Как дым. И с тех пор о нем не слышно ничего. Бесследно пропал между двадцать четвертым и двадцать шестым этажами.
- Разумеется, вы сообщили об этом в полицию.
- Естественно, - сказала женщина и слегка скривила губы. - Когда он не вернулся к часу дня, я позвонила в полицию. Но, откровенно говоря, энтузиазма в их расследовании не наблюдалось. Пришел дежурный из участка и, поняв, что следов насилия нет, сразу потерял всякий интерес. Только сказал: "Подождите пару дней. Если не вернется - идите в управление, составляйте заявление о пропаже человека". Полиция, судя по всему, сочла, что муж просто взял и куда-то ушел. Просто так. Импульсивно. Опостылела ему такая жизнь, вот и подался куда глаза глядят. Но подумайте хорошенько. Это же бессмыслица. Муж направился к матери с пустыми руками: без кошелька, без водительских прав, без кредитных карточек, в конце концов, без часов. Он даже не побрился. Вдобавок позвонил и велел печь оладьи: мол, сейчас возвращаюсь. Скажите мне, какой человек, уходя из дому, будет звонить по такому поводу? Разве нет?
- Вы совершенно правы, - согласился я. - Кстати, он всегда ходит на двадцать четвертый этаж по лестнице?
- Муж… никогда не пользуется лифтом. Он не любит лифты. Говорил, что не может находиться в таком тесном пространстве.
- Но при этом вы выбрали для жилья двадцать шестой этаж? Так высоко?
- Да, муж постоянно ходит по лестнице. Ему не в тягость ни подниматься, ни спускаться. К тому же он считает, что это полезно для ног, и борется так с лишним весом. Конечно, времени на подъем и спуск уходит немало.
"Оладьи, 10 кг, 26-й этаж, лестница, лифт" - записал я в блокноте. И попробовал представить себе свежеиспеченные оладьи… и шагающего по лестнице мужчину.
Женщина сказала:
- Вот, в общем, все, чем мы располагаем. Возьметесь за это дело?
Тут и думать нечего. Это как раз то, что мне нужно. Однако я сделал вид, будто проверяю график работы, вношу в него какие-то коррективы. Согласись я с ходу, словно изголодался по работе, женщина заподозрит неладное.
- Сегодня до обеда у меня как раз есть время, - сказал я и бросил взгляд на часы. Без двадцати пяти двенадцать. - Если вы не против, давайте сходим к вам домой прямо сейчас. Я хочу осмотреть то место, где в последний раз видели вашего мужа.
- Конечно, - сказала женщина и слегка нахмурилась. - То есть это значит, что за работу вы беретесь?
- Да, хотелось бы.
- Но мы, кажется, не обсудили вопрос о гонораре?
- Гонорар не нужен.
- В каком смысле? - уставилась на меня женщина.
- В том смысле, что даром.
- Но позвольте, это же ваша работа!
- Да нет же. Это не работа. Просто частная добровольная помощь. Поэтому вам не будет стоить ничего.
- Добровольная?
- Именно.
- Но даже при этом необходимые расходы…
- Я ни за что не приму никакой компенсации. Чистой воды волонтерство, поэтому получение денег невозможно ни при каких обстоятельствах.
По ее лицу было видно, что она в смятении. Пришлось объяснить:
- К счастью, у меня есть достаточный для жизни источник доходов в другой области. Моей целью не является получение денег. Просто мне самому интересно искать пропавших людей.
Точнее было бы сказать - людей, пропавших определенным образом. Но обмолвись я об этом - и разговор перейдет в щекотливое русло.
- К тому же у меня есть кое-какие способности.
- Как-нибудь связанные с религией? Или это какой-то нью-эйдж?
- Нет, ничего общего ни с религией, ни с нью-эйджем.
Ее взгляд скользнул по острым шпилькам туфель. Того и гляди схватит их и кинется на меня.
- Супруг часто говорил, что ни в коем случае нельзя верить тому, что даром, - сказала она. - Может, это невежливо, только, по его словам, где-то непременно есть невидимый шнурок. Проку от такого не будет.
- В целом я вполне согласен с вашим супругом. В этом высокоразвитом капиталистическом мире бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Воистину так. Однако мне бы хотелось, чтобы вы в меня поверили. Стоит лишь вам согласиться, и дело сдвинется с места.
Она взяла лежавший рядом ридикюль "Луи Вуитон", элегантно звякнула молнией и вынула толстенный конверт. Заклеенный. Точную сумму можно было только предполагать, но смотрелся он увесисто.
- Я на всякий случай принесла для расходов на предварительное расследование…
Я непримиримо покачал головой.
- Я ни в коем случае не принимаю ни деньги, ни благодарственные подарки или услуги. Это правило.
Если я приму оплату или вознаграждение, действия, которые я намерен предпринять, потеряют смысл. Если у вас есть лишние деньги и вы скажете, что безвозмездность моих услуг не дает вам покоя, - пожертвуйте эти деньги какой-нибудь благотворительной организации. Скажем, Обществу защиты животных или Фонду воспитания сирот автокатастроф. Куда угодно. Таким образом ваше моральное бремя в какой-то мере облегчится.
Она скривилась и, глубоко вздохнув, безмолвно опустила конверт в ридикюль. После чего положила вернувший себе пухлость и успокоенность "Луи Вуитон" на прежнее место. Коснулась рукой переносицы и посмотрела на меня, как на собаку, которая не бежит за брошенной палкой.
- Действия, которые вы намерены предпринять? - отчего-то сухо произнесла она.
Я кивнул и положил очинённый карандаш в пенал.
Женщина на острых шпильках проводила меня к пролетам лестницы дома между двадцать четвертым и двадцать шестым этажами. Показала дверь своей квартиры (номер 2609), затем дверь квартиры свекрови (номер 2417). Два этажа соединялись широкой лестницей. Туда-обратно даже медленным шагом - от силы пять минут.
- Муж решил купить квартиру в этом доме отчасти из-за широкой и светлой лестницы. В большинстве высотных домов они сделаны небрежно. Широкие лестницы требуют много места, почти никто из жильцов по ним не ходит, все ездят на лифте. Поэтому застройщики все свои силы бросают на более заметные места. Например, выкладывают холлы роскошным мрамором или оборудуют библиотеки. Однако муж мой считал, что лестница важнее всего. Лестница - это своеобразный позвоночник здания.
Лестница действительно была внушительной. На площадке между 25-м и 26-м этажами стоял трехместный диван, на стене висело большое зеркало. Имелась пепельница на подставке, а также горшки с декоративными цветами. Сквозь широкое окно виднелись голубое небо и одинокие облачка. Но открыть его было невозможно.
- Столько места есть на каждом этаже? - поинтересовался я.
- Нет. Рекреации оборудованы по одной через пять этажей. На каждом этаже такого нет, - сказала женщина. - Хотите осмотреть квартиру свекрови?
- Нет, думаю, пока такой необходимости нет.
- После необъяснимой пропажи мужа свекрови стало совсем плохо, - сказала женщина. И слегка потрясла рукой. - Сильный шок. Что тут говорить.
- Разумеется, - согласился я. - Надеюсь, в ходе расследования я вашу свекровь не потревожу.
- Буду вам признательна. И еще - прошу держать это в секрете от соседей. О пропаже мужа я никому не говорила.
- Понял, - сказал я. - Кстати, госпожа, вы сами обычно ходите по этой лестнице?
- Нет, - ответила она. И, будто бы я ее в чем-то обвинял, приподняла брови. - Обычно я езжу на лифте. Когда мы с мужем выходим вместе, я посылаю его вперед по лестнице. Встречаемся в нижнем вестибюле. Возвращаясь домой, я первой поднимаюсь на лифте, а спустя какое-то время приходит он. В туфлях на шпильке ходить вверх-вниз по лестнице и опасно, и телу не на пользу.
- Пожалуй.
Я сказал ей, что хочу в одиночестве кое-что проверить, и попросил сказать привратнику, что снующий по лестнице между 24-м и 26-м этажами человек ведет следствие страхового характера. Прими он меня за домушника и вызови полицию, неприятностей не миновать. Ведь у меня нет того, что можно назвать статусом.
- Предупрежу, - ответила она. И, агрессивно цокая шпильками, удалилась вверх по лестнице.
Но и после того, как она пропала из виду, стук шпилек отдавался в пространстве, словно гвоздем приколачивали несчастливое объявление. Однако вскоре стук затих и воцарилась тишина. Я остался один.
Я раза три пешком спустился и поднялся между 26-м и 24-м этажами. Сначала - с обычной скоростью шагающего человека, а остальные два раза - медленно и внимательно оглядывая все вокруг. Я сосредоточился, стараясь не упустить ни единой мельчайшей детали. Почти не моргал. Все происходящее оставляет после себя знаки. Выявить их - моя первоочередная работа. Однако лестница была прибрана так тщательно, что не осталось никакого мусора. Ни малейшего пятнышка, ни единой вмятины или царапины. Даже в пепельнице ни окурка.
Устав наконец ходить, почти не моргая, я присел на диван на площадке для отдыха. Не очень дорогой диван - простой, обтянутый синтетическим покрытием. Но похвалы заслуживало одно то, что на лестничной площадке поставили такую, казалось бы, бесполезную вещь. К стене прямо напротив дивана прикреплено большое трюмо, зеркало отполировано до блеска. И свет струился из окна под самым подходящим углом. Некоторое время я разглядывал себя. Не исключено, что и пропавший в то воскресенье трейдер так же рассматривал здесь собственный облик. Еще не бритый собственный облик.