Я-то как раз побрился, но волосы у меня уже отросли. Торчали из-за ушей, как у только что переплывшей реку длинношерстной охотничьей собаки. Нужно срочно в парикмахерскую. Да уж… брюки и носки не подходят по цвету. Никак не мог найти носки в тон. Никто ведь меня не осудит, если я наконец-то соберу все в кучу да постираю. А в остальном я выглядел как обычно. Сорок пять лет, холост. Ни к ценным бумагам, ни к буддизму интереса не питаю.
"Кстати говоря, Поль Гоген тоже торговал акциями, - подумал я. - Но всерьез решил заняться живописью и однажды, оставив жену с ребенком, в одиночестве уехал на Таити. А может быть…" Но даже Гоген не оставлял кошелька, а существуй в те времена "Америкэн экспресс", не забыл бы прихватить карточку. Ехать ведь не куда-нибудь, на Таити. К тому же вряд ли он пропадал, наказав жене: "Я возвращаюсь, напеки оладий". Даже в пропажах должна быть какая-то система.
Я встал с дивана и поднялся по лестнице еще раз, теперь уже с мыслями об оладьях. Сосредоточившись до упора, представил: я - сотрудник компании ценных бумаг, мне сорок лет, сейчас воскресное утро, на улице льет дождь, и я собираюсь вернуться домой к завтраку с оладьями. Постепенно мне очень серьезно захотелось оладий. Еще бы, с самого утра я не ел ничего, кроме одного маленького яблока.
Я даже подумал, не сходить ли прямо сейчас в "Дениз" поесть оладий, припомнив, что по пути сюда видел у дороги вывеску. Рукой подать. Оладьи в "Денизе" нельзя назвать вкусными (и качество масла, и вкус кленового сиропа ниже предпочитаемого мною уровня), но я был готов стерпеть даже это. Признаться, их я тоже очень люблю. Во рту вкрадчиво закипела слюна. Однако я покачал головой и стойко изгнал все мысли об оладьях. Вроде как распахнул окно и разогнал тучки сумасбродной идеи. А на самого себя прикрикнул: "Оладьи будешь есть после. Тебе и так есть чем позаниматься".
- Надо было задать ей вопрос, - пробурчал я себе под нос, - есть ли у мужа хобби. Может, он тоже писал картины.
Однако мужчина, любящий рисовать до такой степени, что готов, бросив семью, уйти из дому, вряд ли будет по воскресеньям спозаранку ездить на гольф, тут же усомнился я. Можно ли представить, как переобутые в туфли для гольфа Гоген, Ван Гог и Пикассо, опустившись на колени, увлеченно считывают рельеф грина десятой лунки? Нельзя. Супруг просто исчез. Между 24-м и 26-м этажами. Наверняка при совершенно непредвиденных обстоятельствах (ведь его первейшие на тот момент планы - поесть оладьи). Хорошо, будем отталкиваться от этой версии.
Я опять присел на диван, посмотрел на часы. Час тридцать две. Закрыв глаза, собрал сознание в особой области мозга. И, ни о чем не думая, вверил себя зыбучему песку времени. Не шелохнувшись, позволил его течению унести себя куда-нибудь. Затем открыл глаза и посмотрел на часы. Стрелки показывали без трех два. Двадцати пяти минут как не бывало. "Неплохо, - подумал я, - правда, толку никакого. Но совсем неплохо!"
Я еще раз посмотрелся в зеркало. Там отражался я сам - такой, как всегда. Поднимаю правую руку, отражение - левую. Я поднимаю левую - оно правую. Показав, что опускаю правую, тут же опускаю левую, а оно, делая вид, что опускает левую, тут же опускает правую. Нет проблем. Я поднялся с дивана и, прошагав двадцать пять этажей, спустился в вестибюль.
С тех пор каждый день около одиннадцати я посещал эту лестницу. Познакомился с привратником (принес ему в подарок сладости) и стал свободно проходить в дом. Пролет между 24-м и 26-м этажами исходил раз двести. А когда уставал, садился на диван, разглядывал небо в окне, проверял в зеркале, как выгляжу. Я сходил в парикмахерскую, коротко постригся, начал стирать вещи, не откладывая на потом, и носки стал носить в тон брюкам. Так, по крайней мере, никто пальцем тыкать не будет.
Но как бы внимательно ни искал, никаких особых признаков я так и не обнаружил, хотя особо по этому поводу не горевал. Поиск важного признака похож на приручение строптивого зверя. Легко не бывает. Терпение и внимание - вот самые необходимые для этого дела свойства характера. Ну и разумеется, интуиция.
Бывая там каждый день, я узнал, что люди по лестнице все-таки ходят. Пусть и немного. Ежедневно минуют рекреацию несколько человек - и по меньшей мере пользуются ею. Я сделал вывод об этом по обертке от карамельки у ножки дивана, окурку "Мальборо" в пепельнице и прочитанным газетам.
В воскресенье после обеда я разминулся с бегущим вверх человеком. Небольшого роста мужчина за тридцать, с загрубелым лицом. В зеленой спортивной форме и кроссовках "Ассикс". На руке - большие часы фирмы "Касио".
- Здравствуйте, - обратился я к нему. - Можно вас на минутку отвлечь?
- Пожалуйста, - ответил он и нажал на кнопку секундомера. Несколько раз глубоко вдохнул. Майка-безрукавка с эмблемой "Найк" на груди была вся мокра от пота.
- Вы всегда спускаетесь и поднимаетесь по этой лестнице бегом? - поинтересовался я.
- Только поднимаюсь. До тридцать второго этажа. Обратно спускаюсь на лифте. Бегать вниз по лестнице небезопасно.
- И так каждый день?
- Нет, я сильно занят по службе, и времени почти не остается. По выходным делаю несколько рейсов туда и обратно. Ну и в будние дни бегаю, когда удается пораньше вернуться домой.
- Вы здесь живете?
- Разумеется, - сказал бегун, - на семнадцатом этаже.
- А вы, случаем, не знаете господина Курумидзаву с двадцать шестого?
- Курумидзаву?
- Носит очки "Армани" в металлической оправе, работает трейдером в компании ценных бумаг, поднимается и спускается всегда по лестнице. Рост - сто семьдесят три сантиметра. Возраст - сорок лет.
Бегун, немного подумав, вспомнил.
- А-а, вон кто! Знаю. Как-то раз с ним разговаривал. Бывает, разминемся на ступеньках. А иногда он сидит на диване. Он еще говорит, не любит лифты и ходит только по лестнице, верно?
- Точно, это он, - сказал я. - Кстати, а есть еще люди помимо господина Курумидзавы, которые ходят по этой лестнице каждый день?
- Да, есть, - ответил он. - Правда, не так-то и много, но еще остались любители. Некоторые терпеть не могут лифт. Кроме меня тут время от времени бегает пара человек. В этой округе нет хорошего маршрута для пробежек, так они здесь круги наворачивают. И еще несколько человек - правда, те не бегают, а так ходят, здоровье поддержать. Лестница здесь видите какая - широкая, светлая. Здесь уютнее, чем в других многоэтажках.
- А вы, случайно, имен не знаете?
- Нет, - ответил бегун. - В лицо помню, когда встречаемся - кланяемся. А вот имен, номеров квартир не знаю. Что ни говори, тут много народу живет.
- Понятное дело. Спасибо вам большое, - сказал я. - Извините, что задержал. Успехов вам.
Мужчина нажал на кнопку часов и опять устремился вверх.
Во вторник, когда я сидел на диване, по лестнице спустился старик. Седой, в очках, по виду - лет семьдесят пять. В рубахе с длинными рукавами, серых брюках и сандалиях. Одежда вся чистая, выглаженная. Высокого роста, с хорошей осанкой. Похож на директора начальной школы, который только что вышел на пенсию.
- Добрый день, - поздоровался он.
- День добрый, - ответил я.
- Не возражаете, если я здесь покурю?
- Да, конечно. Не стесняйтесь.
Он сел рядом, достал из кармана брюк "Севен стар" и прикурил от спички. Затушил ее и бросил в пепельницу.
- Я с двадцать шестого этажа, - неспешно выпустив клуб дыма, произнес он. - Живу с семьей сына, но они жалуются, что, если буду курить в квартире, все пропахнет никотином. Вот я и хожу сюда покурить. А вы курите?
- Нет, уже лет двенадцать как бросил.
- Мне тоже ничто не мешает бросить. Сколько я там курю - всего несколько штук в день. Захочу - брошу в любой момент. Только вот… сходить за сигаретами на улицу, выйти из квартиры, специально прийти сюда, покурить… За всей этой мелкой суетой время течет размеренно. Двигаешься, не забиваешь голову всякой ерундой.
- Иными словами, продолжаете курить ради здоровья.
- Именно так.
- Вы говорили, живете на двадцать шестом?
- Да.
- Тогда, наверное, знаете господина Курумидзаву из две тысячи шестьсот девятой?
- Да, знаю. Мужчина в очках. Работал, кажется, в "Соломон бразерз"…
- "Меррилл Линч", - поправил я.
- Точно, "Меррилл Линч". Несколько раз доводилось здесь с ним поговорить. Бывало, сиживал на этой скамейке.
- А что он тут делал?
- Ну-у… этого я не знаю. Просто сидел, думал… Вроде не курил.
- О чем-нибудь размышлял?
- Не знаю… В чем тут разница - задумчивость… размышления… Мы ежедневно размышляем о разных вещах. Причем живем ни в коем случае не для размышлений, но и вряд ли размышляем для того, чтобы жить. Это противоречит теории Паскаля, но порой мы, пожалуй, наоборот, размышляем с целью не утруждать себя жизнью. И задумчивость наша, быть может, бессознательно уравнивает такое противодействие. В любом случае вопрос не из легких.
Сказав это, старик глубоко затянулся. Я поинтересовался:
- А господин Курумидзава, случайно, не рассказывал о трудностях на работе, семейных ссорах?
Старик покачал головой, стряхивая пепел.
- Как вам известно, вода всегда течет по кратчайшему пути, предоставленному ей. Однако в некоторых случаях кратчайший путь создается самой водой. Мысли человека - они похожи на воду. Мне всегда так казалось… Однако ваш вопрос требует ответа. Мне ни разу не доводилось вести с господином Курумидзавой разговоры на такие темы. Лишь по мелочам… о погоде, правилах проживания в доме.
- Понятно. Извините, что отнял у вас время.
- Порой мы не нуждаемся в словах, - сказал старик, похоже не услышав меня. - Но, с другой стороны, слова, я убежден, постоянно нуждаются в нашем посредничестве. Не будь нас, не будет смысла их существования. Разве не так? Они станут словами, непроизносимыми вечно, а непроизносимые слова уже не слова.
- Именно так, - сказал я.
- Это тезис, над которым стоит размышлять снова и снова.
- Как над катехизисом дзен-буддизма.
- Именно, - кивнув, ответил старик. Докурив сигарету, он встал и направился к себе.
- Ну, будьте здоровы, - попрощался он.
- До свидания.
Когда я поднялся на лестничную площадку между 25-м и 26-м этажами в пятницу в третьем часу дня, там на диване сидела и разглядывала себя в зеркале маленькая девочка. При этом она что-то напевала. По возрасту - едва поступила в начальную школу. В розовой маечке, коротких джинсах, с рюкзачком за спиной и панамой на коленях.
- Здравствуй, - сказал я.
- Здравствуй, - прервавшись, ответила она. Признаться, я бы с радостью присел рядом, но не
хотелось сомнительно выглядеть в глазах случайного прохожего, и я завел разговор издали, прислонившись к стене возле окна.
- Уже из школы? - поинтересовался я.
- О школе и слышать ничего не хочу, - заявила она. Вполне безапелляционно так заявила.
- Ладно, о школе не буду, - ответил я. - А ты в этом доме живешь?
- Да, живу, - сказала она. - На двадцать седьмом.
- И что, ходишь вверх-вниз по лестнице?
- Просто в лифте воняет…
- И поэтому ты ходишь пешком на двадцать седьмой?
Девочка убедительно кивнула собственному отражению.
- Ну, не всегда. Время от времени.
- А ноги не устают?
Девочка на мой вопрос не ответила.
- Дяденька, а знаешь, из всех зеркал в доме тут отражение самое красивое. К тому же совсем не такое, как у нас дома.
- И чем же оно отличается?
- Смотри сам! - сказала она.
Шагнув вперед, я повернулся к зеркалу и некоторое время разглядывал в нем собственную фигуру. После ее слов мне действительно показалось, что мой облик в этом зеркале самую малость отличается от отражений в других. В этом Зазеркалье я выглядел чуточку упитанней и слегка оптимистичней. Скажем, словно только что налопался горячих оладий.
- Дяденька, а у тебя есть собака?
- Нет, собаки нет. Есть аквариум с рыбками.
- А-а, - протянула она. Но рыбки, похоже, ее не интересовали.
- Любишь собак? - спросил я.
Не ответив на мой вопрос, она задала другой:
- А дети у тебя есть?
- Детей тоже нет.
Девчушка посмотрела мне в лицо подозрительно:
- Мама говорит, что с бездетными мужчинами разговаривать нельзя. Среди них, по вероятности, много людей со странностями.
- Совсем не обязательно, но… с посторонними мужчинами действительно нужно быть внимательной. В этом твоя мама права.
- Но ты же не со странностями, да?
- Думаю, нет.
- Пиписку ни с того ни с сего не показываешь?
- Нет.
- Трусики маленьких девочек не собираешь?
- Нет.
- А что-нибудь вообще собираешь?
Я на миг задумался. Вообще-то я коллекционирую первые издания книг современной поэзии, но об этом здесь упоминать бессмысленно.
- Ничего особенного. А ты?
Она тоже немного подумала. Затем несколько раз помотала головой.
- Пожалуй, тоже ничего.
И мы на некоторое время замолчали.
- Слышь, дяденька, а что ты больше всего любишь в "Мистере Донате"?
- "Старомодный", - тут же ответил я.
- Не знаю такого, - сказала девчушка. - Странное название. А мне нравится "Теплая луна", там… "Сливочный заяц"…
- Не слышал ни о том ни о другом.
- …с начинкой из желе и сладкой бобовой пасты. Вкусня-атина! Только мама говорит, если есть много сладкого, будет плохо с головой, и покупает их редко.
- Должно быть, и впрямь вкусные, - сказал я.
- Дяденька, а что ты здесь делаешь? Вчера тоже приходил, да? Я тебя заметила.
- Ищу здесь кое-что.
- А какое оно - это "кое-что"?
- Сам не знаю, - честно признался я. - Пожалуй, похоже на дверь.
- На дверь? - переспросила девочка. - На какую дверь? Двери тоже ведь бывают разные. По форме и цвету.
Я задумался. Хм, какой она формы? А цвета? Странно - до сих пор мне и в голову не приходили мысли о форме и цвете дверей. Чудной разговор…
- Не знаю. Какой она может быть формы и цвета… А может, она и вовсе не дверь!..
- Или похожа на зонтик?
- На зонтик? - теперь уже переспросил я. - А что, вполне может быть и зонтик.
- Но зонтик и дверь - они такие разные: и по форме, и по размеру, и по предназначению.
- Верно - разные. Но я с первого взгляда, не сходя с места должен понять: во, это как раз то, что я искал. Будь оно зонтиком, или дверью, или пончиком.
- Хм… А ты, дяденька, давно это ищешь?
- Очень давно. Начал, когда ты еще не родилась.
- Вот что! - воскликнула девочка и, разглядывая собственную ладонь, о чем-то вдруг задумалась. - Давай я буду тебе помогать? Искать…
- Буду очень рад, если поможешь.
- Одним словом, нужно искать дверь, или зонтик, или пончики, или слона… или что-то в этом роде, так?
- Именно, - ответил я. - Но понятное с первого взгляда: вот оно!
- Здорово! - обрадовалась девочка. - Но сейчас мне надо идти: у меня сегодня балет.
- Тогда пока, - сказал я. - Спасибо, что поболтала со мной.
- Это… скажи еще раз, как называются твои любимые пончики?
- "Старомодные".
Нахмурив лоб, девочка несколько раз повторила про себя: старо-модные, старо-модные.
- До свидания, - сказала она напоследок.
- До свидания, - ответил я.
А она встала с дивана и, напевая себе под нос, поднялась по лестнице и пропала из виду. Я же, закрыв глаза, опять вверил себя течению времени, бесцельно его убивая.
В субботу позвонила заказчица.
- Муж нашелся, - выпалила она. Без приветствия и прочих церемоний.
- Нашелся? - переспросил я.
- Да, вчера днем. Позвонили из полиции. Его обнаружили спящим на скамейке в зале ожидания вокзала Сэндай. Без денег, без документов. Благо постепенно вспомнил имя, адрес и номер телефона. Я сразу поехала в Сэндай. Без сомнения, это он.
- А каким он образом… в Сэндае? - поинтересовался я.
- Он и сам не может понять. Говорит, очнулся - лежу на скамейке вокзала Сэндай, а дежурный по станции трясет за плечо. При этом совершенно не может вспомнить, как без гроша в кармане оказался там, где и что делал целых двадцать дней, каким образом питался…
- Во что он был одет?
- В чем вышел из дома. За двадцать дней отросла борода, похудел на добрых десять кило. Где-то потерял очки. Я вам сейчас звоню из больницы Сэндая. Муж здесь проходит медицинское обследование: томография, рентген, психиатрическая экспертиза… Врачи сказали, что головной мозг работает нормально и физическое состояние опасений не вызывает. Обычный провал памяти. Как вышел из квартиры матери, как поднимался по лестнице - помнит. Что было дальше - нет. Но, во всяком случае, надеюсь, завтра сможем вернуться в Токио вместе.
- Это хорошо.
- Я очень признательна вам за расследование. Но теперь необходимости отнимать ваше драгоценное время больше нет.
- Похоже, что так, - сказал я.
- Темное это дело, с какой стороны ни посмотри, много непонятного. Но как бы там ни было, муж вернулся живым и здоровым. Для меня это самое главное.
- Несомненно, вы правы, - сказал я. - Что здесь может быть главнее?
- Так вот о благодарности… Вы что, так и не примете?
- Как я вам уже говорил на первой встрече, я не беру ничего, что может относиться к вознаграждению. Поэтому прошу вас даже не беспокоиться. При этом благодарю за беспокойство.
Повисло молчание. Невозмутимое: дескать, мое дело предложить, и я это сделала. Я тоже по мере сил поучаствовал в этом молчании, какое-то время наслаждаясь его невозмутимостью.
- Ну, будьте здоровы, - вскоре произнесла женщина и повесила трубку. С каким-то, я бы даже сказал, сочувствием.
Я тоже опустил трубку. Затем, вращая в руке новый карандаш, уставился в белый лист блокнота. Этот белый как снег лист напомнил мне о только что вернувшейся из химчистки свежей простыне. В свою очередь, свежая простыня напомнила о вальяжно дремавшем на ней покладистом трехцветном бобтейле. Образ дремлющего на свежей простыне покладистого бобтейла несколько меня успокоил. Затем я напряг память и аккуратно записал на белом блокнотном листе одно за другим: "Вокзал Сэндай, в пятницу около полудня, телефон, похудел на 10 кило, та же одежда, очки утеряны, провал памяти на 20 дней".
Провал памяти на двадцать дней.
Я положил карандаш на стол, откинулся на стуле и посмотрел в потолок. Оказывается, по нему разбегается узор неправильной формы. Я присмотрелся, и мне показалось, что он напоминает карту звездного неба. Разглядывая это вымышленное небо, я подумал: ради собственного здоровья, пожалуй, стоит снова закурить. В голове продолжали едва слышно цокать по лестнице шпильки.
- Курумидзава-сан, - заговорил я вслух, обращаясь к углу на потолке, - добро пожаловать назад, в реальный мир. В красивый трехмерный мир, окружающий вас: с его страдающей неврозом страха мамашей, женой на шпильках, что как ледорубы, с его "Меррилл Линчем"…
А я опять буду искать нечто, формой похожее на дверь, или зонтик, или пончик, или слона, - где-нибудь в другом месте. Там, где бы оно ни нашлось.