- Посидим, поговорим пока. Я ее найду, и тогда - уедем: куда захочешь.
- Ладно, - соглашался Благодатский. - У тебя с ней - тоже лов?
- Лов? А, ну вроде того… - рассеянно слушала и отвечала.
- С кем же у тебя, интересно, не лов? - начинал потихоньку злиться: шел к лавочке и внимательно смотрел под ноги, чтобы не наступать на разбросанный повсюду мусор и осколки стекла.
- В смысле? - не понимала Ева.
- Ничего… - доставал и закуривал сигарету.
Разговаривали. Рассказывала - про свой институт, в котором училась на вечернем отделении, работая днями. Вновь говорила о том, что не любит читать и оговаривалась:
- У нас, правда, такая одна учительница была, молодая… Классная! Так все рассказывала интересно, я к ней ходила все время и даже книжки из-за нее стала читать…
- И что же ты прочитала? Чушь всякую про вампиров? - усмехался Благодатский.
- Не, про вампиров - это я сейчас читаю, нравится. А тогда я - ни за что не поверишь! - "Войну и мир" прочитала! Круто?
- Всю?
- Ну, не всю… Почти всю.
- Ага, круто. Я ее три раза читал.
Евочка приподнимала веки, непонимающе-долго смотрела на Благодатского, потом спрашивала:
- Это зачем?
- Раз - в школе. А два - так, сам. Интересно.
- Что - интересно?
- Трудно объяснить, не поймешь, - коротко отвечал. - Рассказывай лучше дальше про свой институт.
Чувствовал вдруг, что - ничего хорошего, ничего интересного не принесет этот вечер, что - напрасно встречался он с некрасивой готочкой. "Лучше бы я - к той сходил… А может, и не лучше", - так сомневался Благодатский и портилось его настроение от мыслей и от слов, выговариваемых Евой с уже привычными ему - вульгарными интонациями:
- Каждый человек - личность! Главное: развивать эту личность и не быть - как все, быть не похожим на остальных.
"Ну и пошлятина", - поражался Благодатский и спрашивал:
- Чего же ты тогда - одеваешься, как готы, и музыку слушаешь такую же, и на готик-парти ходишь? Где же тут - твоя личность? Получается, просто подражаешь уже придуманному…
- Ты что, ты что! - принималась возмущаться Евочка. - Это просто - стиль такой, он мне подходит… И готик-парти я люблю, там - классно… А остальное - личность, и я ни на кого не похожая… Зачем ты так говоришь…
Но Благодатский уже не реагировал: разозленный, он говорил ей то, что она не хотела и не ожидала слышать, язвил и глумился. Пыталась защищаться: не обращал внимания. Потом вдруг резко замолкал и думал: "Чего я тут делаю? Этой "личности" - на меня насрать, её только она сама и интересует… Только зря я, наверное, разошелся. Обидел её, может…" Извинялся, говорил:
- Голова что-то болит…
- А ты - пива выпей! - сразу перенимала инициативу Евочка: совала в руку Благодатскому - бутылку и принималась без умолку говорить. Вставала вдруг, тащила его за собой куда-то.
- Как же эта твоя, которая - должна прийти? - в два глотка допивал немногое, остававшееся в бутылке.
- Потом, потом… Мы погуляем и вернемся сюда - потом! - отвечала Евочка и тянула его за руку - к палатке за очередным пивом.
Сворачивали и шли в противоположную станции метрополитена сторону - тротуаром, тянувшимся вдоль дороги. Брала Благодатского за руку, глотала пиво и не умолкая говорила: о своих отношениях и важности развития личности. Показывала вдруг пальцем, кричала:
- Смотри!
Видел надпись: "Химчистка", не понимал. Спрашивал:
- Ну и хули?
- "Химчистка"! Это - чистка от группы "ХИМ", понимаешь? - смеялась Евочка.
- А, юмор… - угрюмо кивал Благодатский и продолжал молчать.
- Мы ведь сегодня к тебе поедем, да? К тебе? - спрашивала вдруг ни с того ни с сего.
- Чего? - удивленно смотрел на нее Благодатский и понимал: пьянеет на глазах. - Я же тебе объяснял: ко мне - нельзя. Общежитие закрытого типа, охранники никого не пускают - только в выходные днем на полчаса. В институте у нас хотят, чтобы студенты между собой скрещивались и не водили никого с улицы. В этом году - уже три пары переженилось…
- Ой, что же делать… Ну ладно, поедем, я охранников уговорю как-нибудь… - понимал: плохо уже может воспринимать сказанное и решал не продолжать разъяснения. - Хочу посидеть где-нибудь, пойдем сюда…
Заходили во двор: маленький, скрытый высокими домами и рядом гаражей-ракушек. Вела за собой - к детской площадке, садилась на качели. Отставляла в сторону бутылку, хваталась руками за прутья качелей. Закрывала глаза и принималась раскачиваться. Благодатский стоял рядом и разглядывал двор: видел на недалекой лавочке возле подъезда: гопника. Грязный, большой, сидел он, зажав ладонями голову, и блевал на асфальтированную площадку перед подъездом. Из подъезда доносились голоса: там, по всей видимости, находились невидимые гопники. "Бля, не нравится мне тут", - думал, и без того не слишком довольный происходившим: трогал Еву за плечо:
- Пойдем отсюда.
- Нет, не пойдем, - внезапно резко говорила и раскрывала глаза. - Мне здесь нравится, и луну вон - хорошо видно!
Благодатский задирал голову и не видел на затянутом тучами небе никакой луны. Спрашивал:
- Где ты луну увидела? Нету луны, не придумывай!..
Но Ева словно не слышала: покачивалась и говорила:
- Это так романтично! Мы здесь вдвоем, в этом уютном дворе, и никого нет рядом: только сверху светит полная луна… Покачай меня, покачай! - просила.
"Никого нет, только вон - в двух шагах от нас гопари какие-то бухают…" - возмущался про себя Благодатский и пробовал отказаться качать. Не получалось: настаивала. Тогда нехотя, засунув одну руку в карман джинсов, другой - слегка начинал двигать качельную доску, на которой сидела маленькая пьяная готочка. Постепенно втягивался в процесс, переставал обращать внимание и на него, и на что-то тихо бормотавшую Еву: тупо смотрел на стену дома, мимо которого проходили они - к детской площадке. Видел вдруг: ближнего иностранца. Высокий, в спортивном костюме и кедах, коротко бритый и с длинным гнутым носом, уверенно заходил он во двор: подходил к стене дома. Стягивал спортивные штаны и мочился: в скупом свете видел Благодатский, как росло на белых кирпичах стены темное пятно. Думал: "Вот бля! Я тут - с девкой, а хач какой-то - ссыт!" Заканчивал: долго стряхивал с члена остатки мочи, убирал его обратно в штаны и уходил. Благодатский взглядывал на гопника: к тому времени прекращал блевать и тоже - обращал внимание на иностранца: видел всё. "Эх, позвать бы этого гопника, да навалять бы хачу пиздюлей! Одному - не справиться…" - мечтал Благодатский. - "Да разве с ним договоришься, бухой ведь. Еще мне - наваляет, тоже бля - здоровый!.."
- Что ты все там смотришь? - спрашивала Ева недовольным голосом.
- Ничего. Пошли отсюда… - звал Благодатский.
- Как, ты не хочешь побыть со мной?.. - удивлялась. - Ты не хочешь… так романтично и луна… Тебе со мной не нравится! - вставала, брала бутылку и в несколько глотков допивала то, что там оставалось.
- Успокойся, нормально все. Не хочу просто здесь находиться… - злился Благодатский. - Сейчас туда, к памятнику вернемся, найдем твою девку, и поедем куда-нибудь - куда захочешь…
Ничего не отвечала и вдруг резко взмахивала рукой: успевал только увидеть тихо взблеснувшее в воздухе темное стекло и слышал - грохот: разбивалась пустая бутылка о крыши гаражей-ракушек. Следом - раздавались голоса: то ли гопников, то ли - автовладельцев.
- Блядь, дура… - цедил сквозь зубы, хватал за руку и почти бегом тащил прочь из двора. - Чего делаешь? Хочешь, чтобы меня тут из-за тебя местные отмудохали? Думать надо хоть немного…
Через некоторое время оборачивался: никого не было сзади. Начинал успокаиваться, закуривал сигарету. Взглядывал на Евочку и останавливался: плакала.
- Да что с тобой? - брал ее за руку, смотрел в глаза, с которых начинала уже течь густая черная тушь. - Ну ладно, ладно, успокойся…
Стояли так: вдруг улыбалась, обнимала за шею и целовала. Опять тянула за руку и шла быстрым шагом.
"Надоело. Не поймешь - чего с ней такое… Зря я все это затеял, зря. Не стану больше…" - решал Благодатский.
На площадке возле Ленина оказывалось уже совсем грязно и нехорошо: ветер гонял взад и вперед растоптанные пластмассовые стаканчики и большие пустые бутылки, а неформалы - громко кричали и нервно двигались от одного скопления к другому. Снова подходили к готочкам: выясняли, что - не приезжала и не приходила. Евочка почему-то совсем не расстраивалась и принималась обсуждать последнюю готик-парти с одной из сидевших у подножия памятника. Благодатский же - замечал неподалеку трех крупных гопников, размахивавших кулаками перед лицом кучки бледных готов. Подходил вплотную к Евочке и говорил:
- Или мы сейчас валим отсюда вместе, или - я один.
- Давай еще немножко, тут так классно… - просила Ева и потерянно смотрела куда-то мимо Благодатского.
Думал: "Совсем ничего не соображает… Не бросать же её, вон тут гопота какая, жуть… Погуляю еще чуть-чуть с ней, посажу в поезд метро, и пускай едет домой спать. Дурная она какая-то нынче".
- Поехали, - почти невежливо хватал ее за руку и как прежде она таскала его, так теперь он: тащил к метро.
- Куда поедем? К тебе?
- В центр поедем, - решал Благодатский.
- А там - что?
- Там - Красная площадь… - снова начинал злиться.
Приезжали в центр, находили палатку - для покупки очередного пива. Ходили по центру, по перегороженной для чего-то ментами Красной площади. Останавливались возле храма Василия Блаженного, разглядывали очертания его странных разноцветных куполов на фоне темного осеннего неба.
- Нравится? Нравится? - спрашивала Ева и смотрела на лицо Благодатского.
- Не нравится, - честно признавался он и шел дальше в неопределенном направлении.
Слушал все более бессвязные и непонятные слова Евочки и принимался сам рассказывать ей нечто странное, сам удивляясь себе:
- А вот у меня раз - глюк такой был. Выхожу однажды я из метро на улицу летом, закуриваю. Смотрю по сторонам. Вижу: люди ходят. Оглядываю их и думаю: а вот они - все в темных очках. И начинает казаться, будто они и вправду в очках, причем - все в разных: у кого получше, у кого похуже, в пластмассовых оправах, в металлических… Долго так стоял и смотрел, думал про это, хотя прекрасно понимал, что - никаких очков ни у кого из них, ну или - у большинства, по крайней мере: нет.
- Ага, - кивала Ева и начинала сумбурно повествовать о том, как ей тоже где-то что-то мерещилось: какое-то старое дерево у нее в деревне принимало странные формы, вырастало в какую-то фигуру.
"Только бы не сказала - что видела дьявола", - думал Благодатский. - "Готочки любят всякой мистикой своих кавалеров потчевать: выдумают что-нибудь посочнее, и вешают лапшу на уши. Причем часто - сами во всю хуйню, которую сочинили, начинают верить. Дуры, бля…"
И, чтобы не дошло дело до дьяволов и призраков, срочно уводил разговор в другую сторону. Через некоторое время переставал обращать внимание на то, куда идут: приходили к какому-то кинотеатру и, мимо него, - к церквушке. Рядом с церквушкой рос куст.
- Хочу в туалет… - сообщала Евочка: отдавала Благодатскому висевшую на плече сумочку, бросала в сторону пустую бутылку и шла в куст. Видел, как поднималась к нему - на возвышение, хваталась за ветки и придерживала на плечах цеплявшуюся шаль. Застриженная газонокосителями короткая трава была усыпана листьями, которые казались в темноте черными - почти такими же черными, как и одежды Евочки: летели с качаемых легким ветром ветвей, долетали почти до ног Благодатского.
Благодатский наступал на листья. Закуривал и представлял себе, как сейчас - стягивает Ева за кустом джинсы, присаживается и струйкой бьет в землю, которая покрывается едва заметной пеной и моментально впитывает в себя жидкость. Чувствовал, как шевелится в штанах член. Мелькала мысль: "Может - прямо здесь?" Не решался: видел неподалеку - мента и праздногуляющих людей, чувствовал легкий холод приближавшейся осенней ночи. Возвращалась: на ходу натягивала и застегивала джинсы. Говорила:
- Здесь рядом - набережная! Пойдем на набережную!..
Смотрел время и соглашался: хотел взглянуть на темную воду Москвы-реки. Брал Евочку за руку и неторопливо шел к дороге.
- Только давай лучше не на набережную, а - на мост, - предлагал.
Не отказывалась: шла молча, рассеянно глядя по сторонам. Казалась совсем пьяной.
Доходили до моста и заходили на маленькую смотровую площадку. Приближались к гранитной ограде, облокачивались и смотрели вниз. Там - мелкой рябью вздрагивала темная вода и переливалась множеством цветов, брошенных в реку отраженными вывесками и стенами магазинов. В мелких сине-красно-черных волнах ровно плыл казавшийся совсем маленьким корабль: белый и со множеством горящих точек окон и иллюминаторов.
- Здорово, - говорил Благодатский: смотрел и чувствовал запах воды, приносимый ветром, который дергал его за длинные волосы: оттягивал их назад.
- Да, это так романтично… - принималась вдруг за прежнюю песню - Евочка. - Мы здесь вдвоем, а под нами течет огромная река, и…
"Блядь, опять начала…" - вздыхал Благодатский и перебивал ее:
- Смотри, фотограф!
Показывал на бородатого мужика, возившегося рядом с ними - со штативом и большим черным фотоаппаратом: крутил объектив и ножки штатива.
- Давай спросим - чего он фотографирует! - предлагала Ева и подходила к фотографу.
- Давай - не надо, - отвечал ей вслед Благодатский, но видел - что поздно, и шел следом.
Спрашивала у мужика: он отвечал неопределенно, широко поводил рукой в воздухе. Взглядывал на Благодатского и говорил вдруг:
- Парень, а давай я - тебя сфотографирую! Тут, на фоне реки! Хочешь?
- Хочу, - с радостью соглашался Благодатский.
- А я, а меня, - потерянно спрашивала Евочка. - А как же - я?
- Не, тебя - в другой раз! - улыбался сквозь бороду фотограф и показывал - куда и как встать.
- Если ты будешь фотографироваться с этим противным мужиком, я - уйду! - злобно говорила вдруг Благодатскому. - Уйду, правда!
- Как хочешь, - отвечал не менее злой Благодатский, порядком уставший уже за вечер от романтики и капризов. - Хочешь - уходи. Можешь записать мой телефон, если хочешь…
Но она не хотела: вдруг резко разворачивалась и уходила, не сказав больше ни слова.
- Проблемы с подружкой? - спрашивал внимательно наблюдавший за сценой фотограф.
- Никаких проблем, - улыбался в ответ Благодатский. - Я готов, можете приступать!
И долго он, довольный, позировал на фоне темной Москвы-реки и осеннего неба - незнакомому фотографу, сделавшему в тот вечер большое количество удачных снимков. Про Евочку даже и не вспоминал.
Относительно спокойно провожал еще несколько дней, а после - снова впадал в тревогу, снова мучался неудовлетворенными желаниями. Все чаще отправлялся мастурбировать в туалетную кабинку: не два раза в день, утром и вечером перед сном, как прежде, но - иногда и днем, когда вдруг ни с того ни с сего подымался за чтением или просто так - член. Снова ходил вечерами к тому дому, где разбивал окно, которое давно уже застеклили, но теперь уже ничего не предпринимал: просто смотрел в окна и думал невесёлое. Наблюдал, как все сильнее покрывался город осенью: желтел листьями, пачкался грязью и плакал дождями. Заканчивался светлый сентябрь и близился октябрь: долгий, тяжелый и грустный.
Одним днем - отправлялся в институт: учиться. Дорогой встречал возле фонтана на Пушкинской - знакомых из института. Звали к себе: пить. Подходил, говорил:
- Только я - не долго. Учиться пойду.
- Пойдешь, пойдешь! - радовались увидевшие Благодатского. - Наливай ему, больше наливай!
Через полчаса желание посещать институт полностью исчезало: заменялось другим желанием, знакомым и тяжелым. Выключался из общего разговора: взбирался на спинку лавочки с пластмассовым стаканом в одной руке и с сигаретой - в другой. По обыкновению, погружался в мысли и воспоминания: вспоминал последнюю прогулку к дому: долго стоял он тогда в нерешительности возле подъезда, курил. Потом - вжимал трехцифровую комбинацию кнопок кодового замка, приотворял тяжелую дверь и останавливался на входе. Оставалось только - подняться на третий этаж и позвонить в дверь. Вдруг - слышал шаги: спускался кто-то подъездной лестницей. Пугался неизвестно чего, отступал назад. Закрывал дверь, оглядывался по сторонам и забегал за угол дома. Стоял там и - уже не решался вернуться обратно к подъезду. Обходил вокруг дома и отправлялся обратно в общежитие.
"Когда все это кончится…" - ныл про себя Благодатский. - "Я писать хочу, а мысли все целыми днями - о пизде. Что же такое-то, блядь…" Вспоминал вдруг - про Белку, которая жила где-то здесь: неподалеку. Вытаскивал из кармана телефон, находил ее номер. Звонил.
- Ой, привет! - здоровалась Белка. - А я уже сама хотела тебе звонить…
Начинала рассказывать про то, как ходила в институт, чтобы спросить номер телефона Благодатского - у старшекурсницы. "На хуя?" - мелькало у него в голове. - "Не могла ей просто позвонить и спросить? Лукавит…" Вслух говорил:
- Свободен я, если тебе еще - нужно…
- Нужно, конечно нужно! Приходи скорее, - объясняла, как добраться до ее дома.
Расставался не прощаясь со знакомыми: оставлял их возле фонтана, а сам - шел тянувшейся вдоль Тверского бульвара улицей: отыскивал многоэтажку, в которой проживала Белка.
Находил. Жал кнопку домофона, сообщал:
- Я - здесь.
Пищала, открываясь, подъездная дверь: заходил, поднимался лифтом. Встречала в дверях, говорила:
- Заходи скорее, а то у меня - собака, может выбежать. Потом - не поймаешь…
Заходил, разувался. Видел на ковре просторного коридора: здоровенного породистого пса - серого и с темными пятнами. Спрашивал:
- Не укусит?
- Укусит, - отвечала Белка. - Если я скажу - укусит. А так - не бойся, только руку может облизать…
С удивлением смотрел Благодатский на искорки, мелькнувшие в уголках ее маленьких злых глаз за словом "укусит". Проходил на кухню, присаживался к столу. Закуривал сигарету и просил чаю. Подогревала и разливала чай, рассказывала о том, в чем требовалась помощь.
- Задали в институте такой текст написать: с доказательством чего-нибудь неправильного. Ну вроде того - что стол: это на самом деле не стол, а холодильник…
- А-а, - понимал Благодатский. - Это поэт один недавно в суде доказывал, что он - Пушкин. На него в суд подали, за оскорбление - чё, мол, за хуйня: какой-то - себя Пушкиным называет. А он взял и доказал. Пушкин, говорит, писал стихи - и я пишу. У Пушкина были бакенбарды - и у меня бакенбарды. Пушкин посвятил лиру народу своему - и я посвятил лиру народу своему…
- Да, да, точно! - поддакивала Белка. - Такое и нужно, только не такое, а - другое. В смысле - не про Пушкина. Ничего не могу придумать, поможешь?
А Благодатский уже с ходу выдавал размышление о том, что все коты - на самом деле: кролики. Объяснял, что если содрать с них шкуру, обрубить лапы, хвост и голову, то - получится настоящая кроличья тушка. Долго продолжал в таком духе.
Белка приносила лист бумаги и ручку, записывала. Не замечала ехидной улыбки, которую прятал Благодатский во время этого процесса. Радовалась, что так ловко и складно всё вышло: