- Поедем сегодня ночевать - к знакомой, которая с нами вчера напросилась, - рассказывал Неумержицкому. - Она собою - не фонтан, зато развратная. Правда, не очень понятная: я раз у неё был, хотел выебать - так она странно так себя повела, что потом - решил не звонить даже. Ждал, чтобы сама позвонила. Ну вот и позвонила, теперь вписка есть реальная…
- Нравится мне - как ты девок развратными определяешь: достаточно, кажется, губы поярче закрасить - и уже: развратная. А вообще - это хорошо, не нужно будет к моей - через весь город ночью тащиться… - опрокидывал рюмку коньяка Неумержицкий.
- Ну да, а до неё там от Бауманской - рукой подать… Моментом доберемся. Только ты, Неумержидский, обещай мне вести себя - хорошо, тихо и не выебываться.
- Да что я, много выебываюсь, что ли? - возмущался.
- Не много. Но иногда - случается. От этой девки - еще не известно, чего следует ждать. А мне сильно хочется ее выебать, очень сильно, понимаешь?
- Да на здоровье, на здоровье… Пусть все будет так, как ты захочешь, рыцарь. Только ты по крайней мере бухать мне не препятствуй, ладно?..
Приезжали на станцию метро "Бауманская", встречались с Белкой. Почти высокая, в серой шубе и сапогах на длинном каблуке с пришпиленными побоку - тонкими металлическими розами, стояла она, прислонившись к метрополитенному столбу: ждала. Здоровалась с подошедшими:
- Привет, привет! - и знакомилась с Неумержицким.
Поднимаясь эскалатором на улицу, он - тихо спрашивал Благодатского:
- А отчего - у нее такая фигура странная? Даже под шубой заметно…
- Спортом перезанималась. Да ладно, важно что ли: не детей же с нею заводить… - отмахивался. - Ты на лицо ее хорошо посмотрел?
- Думаю - должна отлично брать в рот, - со знанием дела кивал и оценивал Неумержицкий. - На этот раз если ты и преувеличил развратность, то - не намного…
Выходили на улицу и темным предноябрьским вечером шли дворами к недалекому клубу, в котором скорым временем начиналась Халлоуин готик-парти. Дорогой - разговаривали и смеялись, покупали себе и Белке спиртные напитки. Курили.
- Я вот - прошлым годом на Халлоуин ходил в другой клуб: охуенно круто было! - хвастал Неумержицкий. - Группа приезжала: заебательская, и я так нажрался - просто пиздец!.. Там пацан был, представляете, в костюме - а-ля маркиз де Сад, и девка с ним: так они во время концерта в сторону к стенке отошли, платье ей сверху приспустили и этот - давай ее плетью хуячить!
- Что, взаправду, взаправду? - делала большими глаза - Белка.
- Да нет, конечно же: изображали просто. Народ кругом столпился, готы такие мрачные, и смотрели как он орудует…
- Пацан-то этот небось - тощий был и на гардеробщика похожий! - ржал Благодатский.
- Ни хуя! Ни хуя! Откормленный, здоровый, и рожа толстая, и парик - все как надо. А какой в том клубе мерзкий гардеробщик, так бы и уебал ему: если б мог!
- Де Сад толстым стал только когда его под конец жизни из тюрьмы выпустили… - говорил Благодатский.
- А откуда ты знаешь? - спрашивала Белка.
Удивленно взглядывал на нее и ничего не отвечал: шел молча, курил и смотрел в стороны: на редкие деревья, качавшие ветвями и швырявшие в осеннюю грязь жухлыми листьями.
Подходили к дверям клуба и видели толпу запускаемых во внутренности порциями готов: черные, пьяные, с боевой угольной раскраской на бледных лицах, стояли они и трясли длинными волосами и серебряными украшениями - ждали своей очереди. Беседовали и допивали недопитое.
Пристраивались к готам: так, чтобы оказаться максимально близко к дверям. Рассматривали странные виды окружавших, вырядившихся в честь большого одноразового праздника - кто во что горазд.
- Не, ты только посмотри! - пихал Благодатский Неумержицкого в бок и показывал ему девку, лицо которой казалось покрытым растрескавшейся штукатуркой, поверх которой виднелись многие сережки и гвоздики пирсинга: находились везде: в губах, носу, щеках, бровях, подбородке. - Она и так - страшна, как смертный грех, а еще и - замазалась чем-то и висюлек навтыкала! Кто же ее такую ебать-то станет?
- Ну, зря ты так… - осаживал товарища Неумержицкий. - Это же - эксклюзив, такой девки днем с огнем нигде не сыщешь: для любителей экзотики, уставших от повседневной банальности - самое то!
Ржали. Белка недоумевала, глядя на них. Спрашивала:
- Вы что, всегда так - девушек обсуждаете?
- Нет, не всегда, - отвечали. - Просто - мы пришли сюда развлекаться, вот и развлекаемся! И тебе советуем - то же…
Через некоторое время с тремя готами - протискивались вперед и заходили в клуб. Отдавали на разрывание красные полоски билетов, сдавали в гардероб верхнюю одежду. Белка оказывалась в черном до колен платье с серебристой надписью поперек груди. Благодатский и Неумержицкий - в черных рубашках и брюках.
Прочие кругом тоже были черным-черны, бледны, грустны, задумчивы и погружены в себя: при этом умудрялись смеяться и развлекаться, шутить, пить и общаться с себе подобными.
Проходили к сцене, на которой приготовлялась к выступлению и начинала его - первая группа.
- Эти, что ли - хохлы? - спрашивал Неумержицкий, разглядывая вокалиста: высокий, в белой рубашке, с густо набеленным лицом и длинным носом, держался он за микрофон - словно боясь упасть, и настырно улыбался скапливавшимся возле сцены готам.
- Хуй знает, - пожимал плечами Благодатский, повышая голос - чтобы не быть заглушенным звонкими звуками настраиваемых инструментов. - Нерусское что-то в этом пацане точно есть, может и хохол. Хотя хохла или белоруса от русского - не отличишь ни хуя, похожи, как две капли перцовки. Вот хача или жида - сразу видно, а этих - нет.
- Евреев тоже далеко не всегда видно… - качал головой Неумержицкий.
- Я их - за километр чувствую, - мрачно выговаривал. - Они когда рядом - у меня настроение падает и голова начинает побаливать…
- А у меня мама - из Греции, - вставляла вдруг Белка. - А это кто - мальчик или девочка? - показывала пальцем на басиста, выряженного в женскую кружевную кофточку черного бархата.
- Это мальчик, просто пидор, - объясняли. - Среди готов - много пидоров.
- Фу, пидоры! - кривила губы, сгибала руки в локтях и чуть помахивала ими в стороны. - Терпеть не могу пидоров… Я выпить хочу, вот!
Отправлялись за этим, разглядывая дорогой до бара наряды не перестававших удивлять своей фантазией пацанов и девок, по-разному затянутых в черный винил, черную кожу и черную синтетику, здоровались со знакомыми. По возвращении - начинали слушать первую группу.
На всем предсценном пространстве-танцполе раскачивались, подпрыгивали и покрикивали готы в такт простым гитарным риффам, уханью баса и стуку ударных.
- Готик-рок! - сообщал Благодатский Белке: почти не смотрел на сцену, смотрел по сторонам - словно искал кого-то. Наблюдал за Белкой, думал: "Выебу ее сегодня или же - нет? Всякое ведь может случиться…" Чувствовал, что его куда-то тянет. Понимал: та, с которой так и не сумел восстановить отношений - неминуемо должна быть здесь, скрытая готскими массами. Представлял себе: как она выглядит, во что одета и - с кем. Соображал: "А она ведь вполне может с тем пацаном быть, ебаный в рот… Что, если увижу их вместе? Ну уж конечно - пиздиться не полезу: он и здоровый, здоровей меня, да и вообще это как-то… Если б еще на кладбище - куда ни шло, но никак не здесь. Поедет с ним после концерта: напьются и будут ебаться всю ночь… Правильно, у этого гандона - квартира собственная есть, это у меня - ни хуя нету: ни денег, ни компьютера, ни даже - более-менее большого цельного произведения: всякая мелочь только и хуета. Нет, так это продолжаться не может: хули я - так и сравняюсь с общей массой свесив лапки?.. Нет уж, хуя! Созвонюсь с тем пацаном, разрою могилу: достану череп, загоню, а на полученные деньги - возьму себе компьютер и буду писать, писать!.. Сколько вышло уже охуенных писателей из таких пацанов, как я? Да мне кажется - все почти такие были: странные, нервные. Всех тащило, всем приходило на ум непонятное: вот и я хочу быть с ними и стремлюсь к ним… Но она - как, где она? Мне нужно видеть её, нужно что-то…" - смотрел на стоявшую и пританцовывавшую рядом с ним готочку: маленькую, чуть полную и одетую - только в крошечные шорты черного винила и - такой же бюстгальтер. Чувствовал, как сливается музыка в сплошной невнятный шум: темнело в глазах и страшно наливался кровью за молнией брюк - член. Волной поднималась внутри злоба, смешанная с возбуждением и ощущением непонятного происхождения силы: словно мог - в любой момент сделать все, что только хотел.
Зло и самоуверенно оглядывался по сторонам: как дурная собака, выискивающая - кого бы укусить. Смотрел на Белку - стояла справа и чуть впереди. Чувствовала его взгляд, поворачивалась и не понимала. Приближалась и спрашивала:
- Что случилось, что? С тобой - в порядке?
- Все нормально, - отвечал Благодатский. - В сортир хочу, пойду схожу. Скоро вернусь. Если этот съебет куда, - указывал на Неумержицкого, - оставайся лучше здесь, чтобы не искать потом друг друга.
- Хорошо, - кивала.
Дорогой к туалету - доставал сигарету, закуривал. Толкал плечом проходившего мимо гота и шел дальше - не оглядываясь и не извиняясь.
Возле туалетов находилось пространство, на котором готов оказывалось больше, чем возле сцены: пробирались там от сцены к барам, задерживались - встречая знакомых. Скоплялись, ожидая тех, кто в туалетах. Шумели. Благодатский скользил между них, цепляясь за щедро развешанные по телам металлические цепи и украшения. Чувствовал горячий запах пота, косметики и спиртного. Наконец - добирался до двери и проникал внутрь.
Там - вдоль стен тянулись две шеренги готов: с членами в руках - возле писсуаров, и - с косметикой: напротив линии широких зеркал. Умело орудуя различными средствами мейкапа - рисовали на влажной коже полоски, тени и узоры. Довольные, отходили на пару шагов назад и любовались результатами.
"Это они потому, что стремно так - дома накраситься, а потом в метро и автобусах ехать: чтобы не ржали, пальцами не тыкали, и менты с гопниками не приебывались… А после концерта можно и не смывать до дома: все равно темно и ни хуя не видно, чего ты там себе намалевал. Бля, вон тот вон гот - вылитый пацан из фильма "Ворон": точно так же себе глаза и губы подвел. На хера? Не мог чего поинтереснее придумать или - хотя бы поимпровизировать на тему…" - так думал Благодатский тем временем, как - подходил к свободному писсуару, расстегивал молнию, приспускал трусы и доставал набухший и не опустившийся еще до конца после недавне-внезапной жесткой эрекции член. Шумно мочился, зажав зубами остаток сигареты и затягиваясь. Случайно взглядывал и обращал внимание на соседа слева: широкоплечий, пьяный, сильной желтой струей бил он в стену - практически не попадая в писсуар. Покачивался, и виднелся в углу его приоткрытого рта - комочек слюны. Благодатский отстранялся, чтобы не попасть под рикошетившие от кафеля стены желтые брызги и старался поскорее опорожнить мочевой пузырь. Справившись - выбрасывал окурок, мыл руки и уходил.
На выходе из туалета, едва успев сделать несколько шагов в направлении предсценного пространства - вдруг натыкался на неё.
Высокая, с копной взъерошенных черных волос, одетая в красную рубашку с черной юбкой и крупносеточными чулками, улыбалась она ему и протягивала руку. Была - одна. Говорила:
- Привет!
- Привет, - тихо отвечал Благодатский и брал её ладонь - своей: оказывалась влажной и холодной.
- Как тебе тут?
- Нормально…
Некоторое время смотрели друг на друга молча: вокруг них передвигались и перекрикивались сквозь шум музыки готы, толкали и задевали на ходу плечами и локтями.
- Скажи, ведь это ты разбил, ты? - спрашивала вдруг не прекращая улыбаться.
- Я, - соглашался Благодатский.
- Вот ведь сука, я так и знала, - но в голосе её не слышалось почему-то ни злобы, ни обиды. - Я тебя видела - в окно, как ты там по двору по нашему ходил - будто высматривал что-то…
- Ничего я не высматривал, - бурчал в ответ. - Гулял просто… А ты - почему трубку не брала, когда я звонил?
- Потому что - хотела, чтоб ты сам пришел! Мне интересно было: придешь ты, или нет. Значит, пришел, но не до конца, ладно… И окно мое расхуячил… Две ночи потом мерзли: не смогли сразу стекло вставить. Такой кошмар был…
- Извини, не знаю - что на меня нашло… - извинялся и не выпускал ее ладони. Забирала ладонь сама и говорила:
- Зато я - знаю! Заходи, если хочешь…
Быстро вдруг приближалась и целовала его - в щеку. Уходила.
Счастливый и мало понимавший значение произошедшего Благодатский возвращался к Белке. Думал: "И на хуя она мне - теперь, может - бросить её: позвать Неумержицкого и просто нажраться с ним вдвоем, а потом - рвануть к его девке. А там - еще бухнуть!.. Нет, Белку тоже кидать не стоит - интересно все-таки: как там и что. Почему она тогда - так себя вела? И как будет с такими пропорциями выглядеть без одежды, и как будет - сосать…" Не мог объяснить себе - почему уверен в том, что - будет сосать. Подходил к Белке, вставал рядом - скрестив на груди руки. Взглядывала на него, громко говорила:
- Они уже - заканчивают, сейчас другая группа будет… Барабанщик их, который в темных очках и фуражке, только что стихи читал какие-то: "Часу ночному не верьте", или что-то типа того там было. Кривлялся, как глупенький, - на секунду умолкала и прибавляла: - У тебя от помады след на щеке - жирный…
"Вот бля…" - ругался про себя Благодатский и касался кожи щеки - пальцами. Чувствовал. Объяснял:
- Да знакомую сейчас встретил там, а она - не может, чтобы в щеку не чмокнуть… А губы видать - сильно накрасила…
- Да, да, - кивала Белка. - Да, да… Помогу тебе сейчас, сотру…
Доставала из висевшей под мышкой короткой сумочки носовой платок, разворачивала и - краем принималась аккуратно протирать щеку Благодатского.
- Спасибо, - благодарил по окончании. - А куда девался Неумержицкий?
- Его какие-то пацаны пить позвали - он и ушел с ними…
- Понятно. Можно теперь надолго забыть о нем… Ладно, если не появится - под конец найдем и заберем с собой.
Тем временем - на сцене менялись группы: выходили два пацана: тащили под мышками - синтезаторы, и - красивая высокая девка с заплетенными косичками - длинными светлыми волосами.
- Чё-то не сильно они на готов похожи, - говорил Благодатский, рассматривая серые с острыми узорами свитера клавишников и легкую прозрачную одежду вокалистки - сквозь светлую сетку длинной рубашки видел высокую грудь, схваченную бюстгальтером. - Это, значит, и есть - хохлы!
Начинали петь: несложные песни под несложные созвучия синтезаторных звуков и подключенной где-то драм-машины, заменявшей живого ударника. Ритмично дрожали мембраны колонок, проливая со сцены на готов - музыку, под которую они качались и колыхались: обнимая друг друга и поодиночке.
- Фи, какая она - противная! - вздрагивала вдруг Белка. - Противная, противная! Дура!
- Кто - противная? - не понимал Благодатский.
- Эта! - указывала на пританцовывавшую возле микрофона вокалистку.
- А мне - нравится, и поет здорово, - не соглашался.
- Противная! - настаивала Белка.
"Э, да ты - завидуешь просто!" - догадывался Благодатский. - "Нормальное женское чувство - по отношению к другой, более полноценной самке… Она-то - высокая, и лицо у нее правильное, и волосы - лучше и длиннее… Сложена неплохо, да и поет - будь здоров. А ты - чего? Обычная девка, каких достаточно… Тут у тебя корявенько, там неровненько, ничего ты особо не умеешь - только деньги родительские тратить, да может ещё - хуй сосать: много ума и сил для этого не требуется. Вот ты и завидуешь этой - талантливой и красивой! Я это понимаю, тоже ведь вижу рядом пацанов - повыше и пошире плечами, но - не злюсь, не говорю, что они - дебилы и уроды: наоборот, восхищаюсь прекрасной формой, зная про себя - что имею талант, результаты которого смогу со временем предъявить". Так анализировал и заключал про себя Благодатский и на предложение Белки - сходить к бару: выпить, отвечал отказом: желал слушать.
- Я тогда - одна, - сообщала она, и делался видимым Благодатскому знакомый злой огонек в её глазах. Уходила и возвращалась к концу выступления - заметно опьяневшая и возбужденная. Рассказывала: с кем успела познакомиться. Сообщала:
- Видела твоего друга - с какими-то алкоголиками! Они там - пьют, ржут и танцуют в другой комнате возле бара, там тоже музыка играет…
Благодатский тем временем, пока отсутствовала, - успевал встретить Джелли и ее подружек: не сумели найти повязок со свастиками: нашили на рукава - куски материи с фосфоресцирующими молниями, похожими на значки, символизирующие повышенное напряжение, какие висят обыкновенно на дверцах трансформаторов: невысокие, разгоряченные, танцевали довольные собою готочки, и в полумраке затемненного предсценного пространства - тихими огнями светили с их рукавов зеленоватые молнии. Перекидывался с Джелли парой фраз, замечал неподалеку - удивительно бледную Эльзу: стояла, свесив безжизненно руки вдоль тела и смотрела не меняя направления взгляда - куда-то в угол сцены. Вспоминал, как знакомился и совокуплялся с ней среди ночных могил осеннего кладбища немного недель назад: надеялся, что - не узнает. На всякий случай ретировался в то место, куда как раз к этому времени возвращалась Белка.
Дожидались последнего выступления - немецкой группы: покуривая и переговариваясь. Держались поближе друг к другу: вокруг скапливалось все больше и больше слушателей и зрителей: толкались, шумели, пахли потом и распивали спиртные напитки.
- Эти-то тебя устраивают? Не евреи ведь, не хохлы, а - немцы! - спрашивала Белка.
- Знаю я этих немцев, - отвечал Благодатский. - Среди немецких готов - бля буду: каждый третий - жид! На фотографии с рожами посмотреть достаточно: пархатый на пархатом, блядь… Мне вообще кажется, что после фашистских приколов эффект получился - противоположный желаемому: в Германии теперь рай для евреев. Они типа - обиженные и несчастные, поэтому процветающая европейская демократия их кормит, поит и развлекает. А жиды и рады - с жиру бесятся и продолжают лезть тараканами во все дыры - как и раньше… Все банки, вся экономика, вся культура - под ними! Поубивал бы на хуй…
- Тебе-то что до Германии? - недоумевала.
- Муттер дойчланд убер аллез… - невесело шутил Благодатский. - Да какая хуй разница - Германия, не Германия: везде одно и то же. Что ты думаешь, у нас лучше, что ли? А, ну его в баню: мы сюда развлекаться пришли, а не о дряни всякой говорить. Во, смотри, видишь ихнюю вокалистку? Ну как есть - здоровенная еврейская баба!
Указывал пальцем - на подходившую к микрофону: большую, полную, похожую - на доярку. С округлым, словно при беременности, животом, в длинном черном платье и с волосами, выкрашенными в грязно-вишневый - вставала она близко к краю сцены и улыбалась вниз готам, как и все предыдущие исполнители.
Клавишник и гитарист имели волосы такого же цвета: в отличие от её напарника - мясистого широколицего пацана с коротким ежиком черных волос, затянутого в костюм: на белой рубашке из-под высокого пиджака виднелся узел галстука.
- Халлоу, Москоу! - приветствовал он не смотря на немецкий - английским, и рассказывал про то, как они добирались.
- Чего он говорит? - не понимала Белка. - Не знаю английского, немецкий учу…