- Куда? - спрашивал.
- Ты же сказал - тебе всё равно, где встречать?
- Ну да…
- Так поедем, куда я захочу!
- Хорошо, - соглашался. - Выпить-то есть?
Демонстрировала ему - бутылку шампанского с красивой этикеткой, сообщала:
- Красное.
- Годится, - кивал Благодатский, закуривал и дожидался отправления. После отбытия соседок, справлявших на стороне, - успевали наскоро совокупиться.
Выходили из дому поздно: в больших ботинках, в тяжелых черных пальто и с распущенными волосами - шли к автобусной остановке. Добирались до станции метрополитена и ехали - до другой станции.
- Это же - "Семеновская"! - удивлялся Благодатский.
- Ну да, "Семеновская", - соглашалась, держала его за руку и влезала вместе с ним - в трамвай. - Тебя удивляет, удивляет?
- Да нет, не очень… - отвечал, но - не мог до конца поверить, что - будет встречать новый год - на кладбище. Сомневался до тех пор, пока в начале кладбищенского забора подъезжавший к остановке трамвай не тормозил привычно, останавливаясь на несколько секунд: звала тогда - на выход.
"Ни хуя себе - праздник!" - поражался Благодатский, насмотревшийся дорогой сквозь окно - ярких вывесок-поздравлений, вырванных из черноты предянварской ночи и бросавшихся в глаза.
Выходили и шли вдоль рельсов и краснокирпичного забора - держась за руки. Не задерживались возле прочно закрытого основного входа - направлялись к углу забора с приставленной к нему крупной железякой: по ней легко взбирались и спускались на возлемогильную лавочку: поддерживал Благодатский её - за руку, помогал не оступаться на скользких поверхностях.
Закуривали и шли по кладбищу. Говорила:
- Ты хотел - чтобы мы вдвоем были, так вот: дома в соседних квартирах люди, а тут ни души и тихо!
- Отличная идея, - соглашался Благодатский. - И не слишком холодно. А потом - возьмем мотор, и - домой, в теплую постель?
- Конечно…
Там, где проходили они, оставались следы ног, а кругом - высились из ярко-белого - черные деревья, кресты и каменные ангелы с шапками снега на головах. На центральной аллее горели фонари и искристо блестело всё, политое их ярким в темноте зимней ночи - свете.
Добирались до художников, останавливались там. Смотрели на часы: оставалось немногим более десяти минут до начала нового дня, года и месяца. В ожидании - ставили шампанское в сугроб, обнимались и целовались: сближаясь телами сохраняли тепло и делали приятное друг другу.
Когда подходило время и догоняла минутная стрелка часовую - без слов и поздравлений откупоривали шампанское, только выругивался Благодатский:
- Блядь! - из-за того, что - теплое и неаккуратно вынутое из сугроба, выстреливало оно неожиданно темно-розовой пеной, щедро поливая снег ближайшей могилы. Попадало несколько капель - на надгробие.
Смеялась и подставляла язык под бившую из горла бутылки струю: когда прекращалась - пили по очереди: не имея специальной посуды - просто лили в рот. Радостно дымили первыми в наступившем году сигаретами.
И почти сразу вслед за этим просыпались вдруг с темного неба легкие снежинки: делалось еще теплее и совсем не хотелось никуда уезжать. Гуляли тогда среди могил, разглядывали украшенное и спрятанное зимой. Находили могилу с большой гранитной площадкой формы квадрата: блестела от ровной простыни снега: звала зайти. Заходили и оказывались словно в маленькой комнате, стенами которой служили могильные ограды и деревья, а крышей - небо.
- А давай - танцевать! - предлагал вдруг.
- Давай, - соглашалась.
Они брались за руки и танцевали что-то безумное, похожее на вальс, но - без ритма и без музыки: прислушивались только к гулким стукам собственных сердец и скрипу снега между подошвами и гранитом. А с высокого черного неба сыпались на них хрупкие снежинки и спокойно смотрели холодные острые звезды.
Благодатский совсем почти забывал о своем серьезном замысле, спокойно и радостно встречал весну и провожал ее месяцы: первый и второй. Солнце за то время успевало совершенно растопить снег, грязными асфальтами убежавший в сточные канавы. Нагревало постепенно деревья, из ветвей которых возникали почки, готовые разрываться листьями. А вместе с ними принимались тянуться вверх и разрастаться - дни: делались все дольше, все теплее. Откусывали постепенно кусочки у темных ночей, не боялись приближаться к ним так близко, что - не выдерживали и тоже светлели и нагревались.
Благодатский все чаще пребывал вне дома: гулял по улицам и кладбищу: один, с ней, с Неумержицким и Леопардовым. Оказывался в помещениях только совсем поздними часами и тогда - совокуплялся, читал и размышлял о различных предметах.
Одним днем - напоминал ему Неумержицкий о давнем намерении. Говорил:
- Что, зассал могилу раскапывать? Ничего удивительного: хуйню какую-то придумал… Что, вечером гуляем?
- Ничего я не зассал! - возмущался. - Выжидал просто: когда станет тепло и светло, теперь вот скоро уже… Да, хули тянуть! Сегодня домой уезжаю, и пока не сделаю - не вернусь!
- Что ж, прощаемся на веки… - ржал Неумержицкий. - Не забывай обо мне - там, в родном ауле!
- В каком еще на хуй - ауле… Через три дня максимум возвращусь с победой, вот увидишь. Мы с тобой еще коньяка из черепа выпьем, по любому - выпьем!
- Свежо предание, да верится с трудом, - не верил и качал головой. - Смотри - не вляпайся: попадешь там на ментов или еще на какую поебень…
- Да уж это я постараюсь, постараюсь! - соглашался Благодатский и собирался ехать домой.
Ехал. Сидел в автобусе и наблюдал за долгой, тянувшейся многие километры дорогой. Видел в окно разное: в одном месте - клали асфальт: ссыпали и раскатывали горячую черную массу рабочие в оранжевых униформах, все как один - ближние иностранцы, темные и грязные. В другом - они же: вычищали из кюветов застоявшийся послезимний мусор, сваливали его на тачки. Вывозили куда-то. Тут и там виднелись среди деревьев и домов вдоль дороги - небольшие заведения, торговавшие сомнительной пищей - восточного характера и невысоких цен. Замечал на дверях такого - лист бумаги с надписью: "Кафе закрыт". "Вот блядь, чурки ебаные!" - думал Благодатский. - "Даже написать ни хуя по-русски не могут, а лезут во все дыры. Поубивал бы пидоров! И ощущение такое, что наши - работать совсем уже не могут: могут только водку пить… И рулящие этими работами - хороши: я скорее бы ноги переломал, а - нашел бы русских непьющих мужиков, чем взял хачей! Суки наглые, лезут и лезут, тащат один другого: Узбекское царство, блядь!"
Приезжал домой - вечером и проводил его вместе с родителями. Радовались неожиданному прибытию: расспрашивали, хвалили успехи учебы. Суетились на кухне. С удовольствием просиживал так до глубокой ночи: повествуя родителям о своем существовании и расспрашивая - про их. Говорил то, что считал необходимым сказать, и скрывал все прочее: понимал, что несмотря на родственность и схожесть черт характера - существенно различаются с родителями: не смогли бы по достоинству оценить многие странные и небезопасные увлечения сына. Ложился спать и засыпал с тем, чтобы встать утром рано и отправиться на разведку. Во сне - видел невысокие старые дома небольшого города, в котором родился, вырос и так мало бывал последним временем.
Просыпался утром, вставал и отправлялся. Складывал маршрут так, чтобы пройти центром города: хотел посмотреть его при свете дня, а уже оттуда - свернуть и добраться до вынесенного за город кладбища. Проходил и поражался тому, с какой скоростью рушатся частные дома-одноэтажки и возводятся на их месте - новые, большие, вместительные. Думал: "Это так, это правильно. Нужно жить, нужно развиваться: на хуй стоят старые развалины, чуть ли - не из бревен без гвоздя срубленные? Там даже печи кое-где остаются до сих пор, дичь какая… Только кто будет жить в этих новых домах? Кто?.." Тут и там - попадались на пути ему: гопники, менты и узбеки с таджиками. Вспоминал, что раньше - дружил с жившими тут, играл в прятки: кустами, росшими вдоль ровных линий аккуратных домов с облуплявшейся от солнца краской: синей, зеленой, коричневой. Принимал неизбежное многоэтажное, и в то же время - вспоминал прошедшее и внутренне противился свершающемуся негативу. Не хотел видеть места родного города - заселенными глупыми и злыми ближними иностранцами, раздражался встречаемыми повсюду и отличаемыми друг от друга лишь наличием и отсутствием серой формы - ментами и гопниками.
Сворачивал и добирался прямой дорогой до поля с виляющей к воротам кладбища - неровной тропинкой, окруженной пучками сухой бледной травы, из-под которой начинала уже выглядывать несколькосантиметровая зеленая. Проходил тропинкой до ворот, заходил на кладбище: задумавшись, двигался знакомым путем и попадал - к обнесенным голубоватой оградкой могилам родственников: пра- и просто - дедушек и бабушек, родных и не слишком. Вспыхивала вдруг мысль: "А вот что, если бы какой-нибудь пидор вздумал вдруг могилу моего деда разрыть? Да еще и для того, чтобы - заработать денег!.. Пиздец просто… Хотя вряд ли кто станет совершать подобное для написания художественного произведения, и вообще: зассут. Это только я такой, да еще немногие: самые дикие, из бывших стран союза - у них там жрать нечего, они уже собственные кости продавать готовы скоро будут. Но все равно - нехорошо, да и не по-православному как-то. Осквернение… Хуй с ним, с уголовным кодексом: срать я на него хотел, да и на всех ментов пидорских тоже!.. А вот старушку какую-нибудь жалко: за что ей такую дрянь делать? Она честно всю жизнь вкалывала - как могла, и не виновата же она, что под такими мудаками и уебками страна была и есть, не виновата и в моем нынешнем положении. А может, отчасти и виновата - но по хую…" Смотрел на высокие коричневые кресты крытого лаком дуба, на посыпанные песком холмики. Вспоминал про нательный крестик, одетый на него давно когда-то священником церкви соседнего села: легкий, из дешевого металла и с почти облезшей краской. Доставал его из-под воротника рубашки, трогал и разглядывал. Пытался разобрать выдавленные на концах крестовых перекладин - буквы. Понимал вдруг: не сможет ничего разрыть. Следом за состоянием, близким к полному душевному покою и почти умилению, что редко случалось, - вдруг чувствовал знакомую злобу на самого себя: клубами поднималась изнутри, путала мысли. Заставляла скорее колотиться сердце и бежать по венам - кровь. Говорил себе: "Эй, ты! Мудило Благодатский! Неужели так легко отступишься, так просто сдашься? Понятия понятиями, но ведь - никто за тебя ничего не станет делать… Охота, что ли, впрягаться и начинать пахать на ублюдков за гроши? Или писать от руки, а после - напрашиваться в гости к московским друзьям, чтобы - набирать у них на компьютерах, а после - уходить и благодарить? Нет, ни хуя ты так не сделаешь! Нет, ты придумаешь что-нибудь!"
Хотелось броситься на ближайшую могилу и начать разрывать ее - голыми руками. Не делал этого, сдерживался. Шел дальше по кладбищу и представлял, как бы выглядел он - если бы не сумел себя контролировать: одетый в черное, с разметанными волосами и безумным взглядом, черпающий горстями стоя на коленях - посыпанную желтым песком землю могилы: теплым майским утром, под раскрывающими первую зелень деревьями. Внезапно вспоминал, что - на самом краю кладбища видел как-то прогуливаясь со знакомой девкой - заброшенные могилы. Низкие, кривые, с кустами рвущейся из них зелени: лебеды и прочего - смотрелись они жалко и убого.
- Это здесь - самоубийц хоронили, - комментировала девка. - Их не отпевали и за оградой кладбища закапывали, а теперь все слилось в одно, но к ним - никто не приходит…
- Почему никто? Вот ведь - мы пришли… - смеялся тогда Благодатский: привлекал её к себе и целовал.
Теперь же - решал: такую, забытую и брошенную, почти сравнявшуюся с землей и едва заметную - можно. Уверял себя: "Ничего зазорного в том нет: мертвому по хуй, живых, заботящихся о его памяти - нет. А по православным понятиям я, может, даже и неплохо поступаю: смерть ведь - хочу заставить служить жизни, созидать с её помощью! Сколько она уносит, сколько отбирает: так пускай, если уж нашелся такой я - окажет услугу! А если выяснится, что - прав и не много на себя беру, так мне потом еще и спасибо за мою борзоту скажут…"
Чувствовал по ходу розысков кратчайшего пути - желание мочиться. Оглядывался по сторонам, слышал тихие голоса убиравших могилы и невидимых ему старушек и другой шум, странный: похожий на популярную музыку и грохот тяжелых инструментов, которым неоткуда было там взяться. Подходил к дереву, расстегивал молнию джинсов и шумно мочился: сухая кора немолодой липы сразу намокала и делалась черно-зеленой; часть жидкости стекала ниже - со ствола к не полностью скрытой корневой системе. Впитывалась в землю.
Блуждал еще несколько времени и натыкался на искомое: неравномерно разбросанные среди здоровенных, частично порушенных уже временем деревьев - могилы. С веселой щетиной молодой травы, ворохами старых веток и зарослями кустарника - казались они вовсе не посещаемыми и, к большой радости Благодатского, вполне были скрыты от действующей части кладбища - хотя и находились в непосредственной близости. Снова долетал до него непонятный и все более настораживающий шум: казалось, что за деревьями и огибающей конец кладбища глинистой канавой с ручьем - кипит какая-то работа. Поражался и не мог понять: что происходит. Вспоминал, что располагался там комплекс тепличного комбината, принадлежавший городскому совхозу и брошенный им - лет пятнадцать назад: стоял в поле за кладбищем - разрушающийся и разворовываемый. "Неужто - решили восстановить?" - радовался Благодатский. - "Отец рассказывал - комбинат богатейший был, горы овощей производили: чуть ли не лучшие в союзе… Все-таки - есть еще у нас толковые люди, если такую свалку решили восстановить и пустить в работу! И городу польза, и жителям места рабочие, и вообще - жизнь!.." Так принимал он не имеющее к нему - практически никакого отношения, быстро шел, почти бежал вперед - не успев даже выбрать объект для осуществления своего плана. Перебирался через ручей оплетенной по берегу зарослями акаций - глинистой канавы и вылезал в поле.
Увиденное поражало, заставляло замирать на месте и пристально всматриваться: по началу - не веря своим глазам. Толпы хачей, различных ростов, оттенков и национальностей - работали там: пилили доски, колотили молотками. Таскали обрезки и опилки, сваливали их в кучу, чтобы в последствии - сжигать. Обменивались гортанными криками, почти не похожими на человеческую речь. А из полувосстановленного здания бывшего тепличного комбината доносилось жужжание станков и несложная музыка: похожая на популярную русскую, но - не русская: неизвестного Благодатскому языка, с подвыванием и использованием национальных инструментов:
- Ай-на-ны-ны-и-и-и… И-и-на-а-а-ны-и-и… - слышалось в ней.
Крепкая хорошая злоба охватывала Благодатского: разглядывал силуэты мельтешивших совсем почти рядом ближних иностранцев, одетых в грязные спортивные костюмы, видел - произведенные их руками срубы: основы для бань или каких-то еще небольших построек. Думал: "Вот блядь: город, рабочие места! Чурканы тут на буржуев въебывают, строят им бани на дачу, а я-то - радовался… Ни хуя хорошего нет и не будет, будет только говно, хачи и ублюдки! И навряд ли найдется тот, кто сумеет изменить это… Так и будет играть хачовская мерзкая музыка - на кладбище!"
Взглядывал вверх, видел - высокое голубое небо и плывшие по нему мелкие рваные облачка: белые-белые. Старался успокоиться, собирался идти уже - выбирать могилу, как внезапно не выдерживал: изливалось скопленное за день. Нагибался к берегу ямы с ручьем, зачерпывал горсть тяжелой глины. Быстро и не рассуждая придавал ей форму, подобно тому - как лепят снежки. Орал во все горло:
- Вот вам, ёбаные чурканы! Чтоб вы сдохли, блядь, вместе с теми пидорами, которые вас сюда притащили! Идите вы все - на хуй!
Видел удивленно обернувшихся и не понимавших происходившего - рабочих и бригадира, широко размахивался и швырял - в самое густое скопление чурок. Прежде, чем развернуться и со всех ног понестись прочь: через кладбище улицами города к своему дому - успевал увидеть, что - попал: ударяла мягкая глина в лицо здоровенного хача, тащившего вместе с напарником носилки. Расплющивалась и отваливалась, оставляя на коричневом лице незаметный след. Ронял носилки, кричал что-то. Благодатскому мнилось, что - погони не избежать, также понимал невозможность какой-либо помощи или поддержки в такой ситуации: знал, что никто не вступится, если налетят на него кучей иностранцы и примутся избивать. Рассчитывал только на свои ноги: летел через кладбище, судорожно соображая - как скорее выбраться к воротам и на тропинку. Перепрыгивал через ограды, огибал могилы. Не оборачивался и не понимал за шумом в ушах и стуком в висках - бегут или нет. Только выбравшись на асфальты нормальных дорог - смотрел назад и не видел никого. Переходил тогда на шаг: тяжело дыша, добирался до дома. Решал, что заплутали хачи на незнакомом большом и густо поросшем деревьями и кустарником кладбище, или же - были остановлены бригадиром, не пускавшим грязных рабочих в город.
Дома - расспрашивал отца и узнавал, каким образом было открыто в закладбищенском поле производство срубов и частично отремонтировано здание тепличного комбината: чтобы было где жить нелегальным иностранцам.
- Их ведь даже на улицы не пускают, только - в закрытых грузовиках перевозят: как овец! - сообщал отец. - А еще рассказывали, что - хотели туда сначала китайцев привезти! Представляешь, у нас за городом - полтыщи китайцев, а?
- Я думаю - нас скоро выселять начнут, чтобы было куда их селить… - мрачно качал головой Благодатский.