Отказывался и отвечал, стараясь не выказать раздражения краснолицему, пахнувшему сильным алкоголем мужику:
- Детективы пишу.
- Как детективы? Зачем детективы? - разочарованно удивлялся. - Такой вроде сам, не знаю бля, - неформал и ваще… И - детективы… Я вот знаешь какие книги люблю? Я вот люблю - Булгакова "Собачье сердце". И еще - "Золотой теленок" и "Двенадцать стульев"…
Благодатский тем временем ждал, когда закончат мелькать на синем фоне экрана ноутбука - цифры и полоски, чтобы забрать, расплатиться и уйти. Думал про себя: "Еще бы! Конечно, у обывателя и вкусы соответствующие, хули бля… Не Данте же Алигьери тебе любить, в конце концов". Вслух отвечал:
- За детективы платят больше, их читают все. А другого почти не читают, вот и не пишу.
- А-а, лавэ! - понимающе кивал, забирал у Благодатского деньги и выбивал чек. - Лавэ - это я понимаю! Может, все-таки - водки?
Но Благодатский решительно был против: забирал свежеприобретенный ноутбук, сматывал его провод и совал всё - в рюкзак. Счастливый тяжестью за спиной возвращался домой и представлял горы тяжелой и приятной работы, которые с этого вечера должны были занять все его мысли и уже занимали.
В общежитии обнаруживал к своему удивлению - Неумержицкого вновь вместе с Леопардовым: сидели за столом, пили и ржали, обсуждая что-то. Радостно орал:
- Да как его охранники пустили в такое время?
- А они не пускали: пришлось тогда - по водосточной трубе лезть! - отвечал Леопардов.
- Что, прямо сюда?
- Нет, в окно сортира - на третьем этаже… Правда, чуть не ебнулся, да это - ничего…
Благодатский делился с товарищами радостью и предлагал - сбегать взять еще. Принимали предложение с готовностью. Бегал, брал. Всю ночь после - пили, орали. Стучали по полу и стенам, не давая уснуть соседям. Только под утро успокаивались и укладывались в постели, расстелив для Леопардова на полу - матрас.
Так вторым разом радикально изменялось существование Благодатского за вполне недолгий срок: урезал теперь количество проводимого с девкой времени и переносил его - на сидение за столом и нажимание на клавиши ноутбука. Все чаще происходило так: с обеда и до позднего вечера - гуляли с Неумержицким или Леопардовым, иногда вместе: по кладбищу и просто по городу, одетые в светлые рубашки и - с распущенными длинными волосами. Пили вино. Иногда, несмотря ни на что - знакомились с девками: хотя и не нуждались. Тем временем - все неспокойнее делалось на кладбище темными часами: приходили туда гопники: средние, тупые и наглые. Искали - готов и прочих, заходивших прогуляться: устраивали бычки и драки, кидали на деньги. Прятались за могилами и деревьями, нападали со спины и только на гулявших отдельно. Благодатский и те, кто бывал с ним - не сталкивались: залезали обыкновенно в далекий угол кладбища без освещения, никем не посещаемый. Знали только по рассказам.
После гуляний - ездил к ней: проводил с ней несколько времени, беседовал. Совокуплялся: когда оказывались дома соседки, тогда - в ванной. Почти не оставался ночевать: отправлялся в общагу, садился за ноутбук и - полночи работал. Составлял фразы и абзацы, вжимал мягкие клавиши встроенной клавиатуры: быстро появлялись на жидкокристаллическом экране и перебегали со строки на строку - маленькие черные буквы. Спал до обеда и повторял то же.
Так обращался со своей весной Благодатский, так она - проходила.
Одним днем, уже среди последних в мае, сообщала ему:
- Завтра мой папа должен приехать.
- Для чего?
- Перебирается в Москву жить и работать, приехал с квартирой разбираться. Ему помочь нужно: вещей много. Встретишь его со мной, ладно? Дотащим сумки с чемоданами…
- Не вопрос, - соглашался. - А мама твоя когда приедет?
- Мама не приедет, потому что - разведены. Он - сам по себе. Ты можешь у меня переночевать сегодня: утром рано нужно будет выехать, поезд чуть позже шести прибывает.
- Не, - отказывался Благодатский. - Работать нужно, вернусь в общагу. Ничего, я не опоздаю, спать все равно времени не будет: встретимся тогда - возле дома взорванного, чтобы я сюда не заходил, ок?
- Хорошо, - кивала.
Замечал по выражению лица, что - словно бы хотела сказать что-то, но - не говорила. Провожала и закрывала за ним дверь.
Днями раньше - приобретал себе в маленьком магазине-подвале зеленую куртку, похожую на гимнастерку солдата, но - с прямоугольниками германских флагов, пристроченными к рукавам. Думал: "И обывателю неприятно будет: не поймут, отчего у пацана такие нашивки. А уж хачей - ваще должно коробить от такой хуйни! Скины ведь с такими ходят: а кто такие скины - хачам объяснять, слава богу, не нужно…"
Прописав всю ночь до утра - собирался и решал, что на улице прохладно: надевал тогда куртку-гимнастерку поверх светлой рубашки. Тихо, чтобы не разбудить Неумержицкого - покидал комнату, спускался лифтом и выходил на улицу. Закуривал. Быстро доходил до места встречи и находил там то, что так давно уже хотел видеть: простоявший под строительной сеткой немалое количество дней дом - начали рушить. Две огромные машины с черными шарами на толстых тросах подступали к нему с двух сторон: сидели в кабинах люди в униформе, крутили рули, дергали рычаги: направляли удары. Широко размахивались и прицельно рушили кирпичную кладку и бетонные перекрытия. В воздухе стоял гул и грохот, летали облака густой серой пыли. С крыши сползал кусками шифер. Благодатский подходил насколько мог - близко и стоял: широко раскрыв глаза - наблюдал редкое зрелище. Запоминал детали, ничего не хотел упускать. Думал: "Вот бы - охуительная картина получилась: разрушаемый двумя такими херовинами - многоэтажный дом! Пыль летит, кирпичная крошка, а рядом - деревья стоят со свежими зелеными листьями: весенние, и постепенно светлеет, приближаясь к утру - небо! Эх, бля, отчего я не умею рисовать: непременно бы - воспроизвел…"
- Что, нравится? - раздавался вдруг голос рядом: это приходила она. Приближалась, целовала.
- Пиздато! - хвалил Благодатский. - Давно бы уже так, а то - стоял, стоял… Построили бы уже тут - новый, и заселяли бы. Вечером поздно он - жутковато смотрелся: окна черные, сетка висит, чуть от ветра качается, и фонари издалека слабенько светят. Каждый раз, когда к тебе приходил - останавливался смотреть на него.
- Да, теперь все: они его за день поломают, а потом скоро вывезут. Ломать - не строить…
- Э-э, не скажи! Ломать иногда сложнее даже, ломать - всегда жалко. А строить - дело обычное, строят всегда по необходимости. Ломать нужно с умом, может быть даже - с особым чувством: тогда только прок будет, - вспоминал вдруг старые дома центра родного города, снесенные недавним временем.
- Странные вещи говоришь иногда, Благодатский. Впрочем - ты и весь странный. Что это у тебя за куртка такая, как у гопников?..
- Ничего не как у гопников: нормальная куртка, - обижался за нравившуюся одежду и говорил: - Идем уже, а то - опоздаем. Будет тогда стоять твой папенька на перроне со своими баулами и ждать нас!
Соглашалась. Добирались до метро: дорогой в автобусе - брал её за руку. Смотрела, улыбалась и говорила:
- Вернемся домой: девок уже не будет к тому времени, и сразу - ляжем…
Приезжали на вокзал: шли по нему, стараясь не смотреть на рассыпанные кругом - грязные тела, издававшие тяжелые едкие запахи. Видели возле стены - нескольких детей: полуодетые, со страшными перепачканными лицами, выдавливали они зелено-желтое из большого тюбика - в целлофановый пакет. Подносили его к лицам, прижимали и сильно вдыхали запахи содержимого: пакет шуршал, сдувался и надувался.
- Фу, мерзость какая! - возмущалась.
- Наши вокзалы… - махал рукой Благодатский и ускорял шаг: подходили к лестницам, которые вели на улицу - на перроны.
Находили нужную и подымались. Наверху уже решительно светлело: серое небо и несильная свежесть воздуха обещали отличный весенний день. Гудели прибывавшие и отправлявшиеся поезда, суетились кругом во множестве люди: заходили в поезда - встречать, провожать и уезжать.
- Во-он тот поезд, - показывала. - Третий вагон.
Шли рядом. "Посмотрим сейчас, какие они - болгары…" - думал Благодатский. - "Он ведь - болгарин. У них, кажется, крупные черты лица: носы здоровые, щеки…"
Издалека замечала среди прочих, прибывших поездом - ожидавшего на перроне отца, но - почему-то не бежала к нему, только чуть обгоняла Благодатского и шла впереди. Странное ощущение появлялось вдруг у него: словно бы случалось что-то неожиданное и необратимое. Начинал вдруг - ни с того ни с сего улыбаться: так и шагал с вытянутой по лицу улыбкой позади девки к её отцу, внешность которого - постепенно проявлялась сквозь серый утренний полусвет. Видел - невысокого человека в длинном бежевом плаще: стояли рядом с ним сумки и чемоданы. Видел курчавые черные волосы, слегка выглядывавшие из-под его шляпы. Видел очки в толстой оправе, плотно сидевшие у самого основания здоровенного согнутого носа. Видел характерные азиатские брови, глубоко втиснутые темные глаза и густую щетину с проседью.
Медленно стягивалась и исчезала улыбка Благодатского. Останавливался и испускал тихий неопределенный звук, из-за которого она - оборачивалась и замечая странное - тоже замедляла шаг и чуть отходила в сторону. Отец её и Благодатский стояли тогда - друг напротив друга: гудели кругом поезда, суетились и кричали люди, несся из громкоговорителей голос диспетчера и дул ветер, чуть дергавший полы плаща и волосы Благодатского. Тихим голосом спрашивал у неё:
- Это что?
- Это - папа…
- Папа? - вздрагивал голос Благодатского. - Это еврей, это старый мерзкий еврей… Сука, ты напиздила мне тогда… Я думал - болгарин, а он, а ты…
Чувствовал вдруг, что не может сдержать слез: тогда - резко разворачивался и бросался бежать: бежал, распихивая мешавших локтями и плечами. Начинал рыдать и - стирал слезы с лица рукавом зеленой куртки-гимнастерки: с пристроченным к нему - прямоугольником германского флага. Пробегал до входа на станцию метрополитена, входил. Перед глазами плыло, в голове путались и дрожали странные злые мысли: на промежуток времени - забывался, не теряя при этом способности координировано двигаться. Вспоминал потом только, что - ударял где-то в метровом переходе - торговавшего кошельками ближнего иностранца, который принимался тут же за что-то перед ним извиняться: не слушал и спешил дальше. Почти не удивлялся, когда - обнаруживал себя почти успокоившимся внешне и стоящим перед дверью её подъезда. Решал: "Нужно завершить это…"
Вжимал трехцифровый код, заходил в подъезд: поднимался лестницей на третий этаж. Садился там возле двери, доставал сигарету, закуривал. Ждал возвращения. Смотрел, как за грязноватым окном подъезда качает ветер на ветвях деревьев молодую зелень.
Она приезжала часом позднее, бросалась к нему - со слезами и словами:
- Я знала, что ты придешь сюда, торопилась… Извини меня, не хотела, не знала… Как так вышло, ужасно… Он - не виноват, он хороший, и мы не виноваты, ты не виноват… Не все ли равно? Ну еврей, так и чего… У меня мама русская, я сама русская, по мне не заметно даже совсем…
Замолкала и принималась целовать. Отстранял, спокойно спрашивал:
- Все сказала?
- Да… То есть нет… Я тебя люблю и хочу все время с тобой, мы с тобой поженимся и всё…
- Пошли в квартиру, - коротко говорил и резко подымался с пола.
Долго рылась в сумочке - искала ключи и не переставала плакать. Наконец находила, отпирала дверь: пропускала вперед себя Благодатского. Он входил, вешал на крючок куртку. Шел в комнату и сразу начинал там раздеваться.
- Что ты делаешь? - спрашивала.
- Раздеваюсь. И ты раздевайся. Имей в виду: это - последний раз.
Когда доходил смысл сказанного - переставала плакать, становилась серьезной и сосредоточенной. Расстилала постель, на которую укладывался уже практически голый Благодатский, расстегивала пуговицы рубашки и молнию джинсов: с легким шумом стягивала с себя всё и не глядя бросала на пол.
Даже не целовались: прижимались друг к другу и касались половых органов. Она - двигала кожей твердевшего наливаясь кровью члена, он - гладил нежное розово-коричневое, проникая вглубь пальцем и ощущая - горячее и влажное. За окном тем временем - поднималось солнце, освещало росшую справа от окна березу и переносило колыхавшиеся тени листьев на поверхность бледных обоев стены, к которой была придвинута кровать. И долетал сквозь раскрытую форточку шум разрушаемого неподалеку дома: крошился кирпич и валились бетонные перегородки.
Благодатский приподнимался, поворачивал ее на спину и укладывал повыше на подушку. Смотрела на него и ждала: что будет. Перекидывал тогда одну ногу через ее туловище в области груди и подавался вперед, к лицу: сжимал при этом в руке - член. Приподнимала голову, ловила член ртом. Пыталась двигаться, но оказывалось неудобно: принимался тогда сам - подниматься и опускаться, с силой втискивая орган между сжатых губ и чувствуя, как ёрзает внутри - её язык среди обильно выделяемой и проглатываемой горячей слюны. Не сопротивлялась и никак не выказывала недовольства: смотрела покорно и крепко держалась ладонями за его бедра. Через некоторое время - отстранялся, приподымал её и устанавливал на четвереньки: опускалась передней частью тела - на подушку: обхватывала ее руками и укладывала голову. Склонялся позади нее, проводил ладонью по ягодицам, ударял по ним несколько раз - наблюдал, как вздрагивают и колышутся. Запускал между - пальцы, отыскивал жаркую щель: просовывал туда пальцы: озлобленно принимался двигать ими, словно хотел делать не приятно, а - больно. Тихо вскрикивала, вздрагивала всем телом и начинала ровно стонать: в такт его движениям. Минутами позже сменял пальцы языком: шире разводил ноги, не имея возможности проникнуть до конца и лишь слегка касаясь нижней части складок нежной кожи: больше касался того, что располагалось выше. Следом за языком вводил уже член: яростно стоявший и нетерпеливо подрагивавший. Накрепко вцеплялся в её бедра и двигался так, словно бы хотел - вывернуть наизнанку. Чувствовал внутри - обжигающее, слышал звонкое хлюпанье и чавканье. Не останавливался, учащая удары и наращивая интенсивность производимого: до такой степени, что начинало казаться - будто она в обмороке: понимал что не так, когда - приподнималась с подушки, взмахивала моментально прилипшими к блестевшему от пота лицу волосами и принималась содействовать, опираясь на руки и подаваясь назад. Прежде чем кончить - переворачивал её на спину: чтобы видеть лицо. Видел её серьезные и чуть испуганные глаза, укладывался сверху. Втискивал член: насколько возможно - глубже, и несколькими крепкими движениями и раскачиваниями тела доводил до конца: сильной струей спермы стрелял во внутренности извивавшейся и корчившейся под ним девки. Вспоминал - бабочек. Сразу же после этого вставал и одевался. Прежде чем взять с вешалки куртку и уйти - заходил на кухню, выпивал там воды. Слышал тем временем в комнате шум и видел перед глазами - её, какой оставил выходя из комнаты: лежавшей на животе вытянувшись по измятой постели, чуть заметно вздрагивавшей и блестевшей бисеринами мелкого пота. Сталкивался с ней в коридоре: стояла закутавшись в простыню, открывала ему дверь. Протягивала что-то, не разбираемое в темноте узкого коридора с выключенным светом и просила:
- Возьми, возьми…
Брал и чувствовал охватившей предмет ладонью - холод, выходил в подъезд. Закуривал и разглядывал. Понимал: тот самый камень, бережно сохраненный ею, которым кидал ненастным осенним вечером в её окно и разбивал его. Невесело усмехался, совал - в карман куртки.
На улице, под яркими лучами весеннего солнца и качавшимися высоко ветвями деревьев - взглядывал на её окно, старательно убеждая себя в том, что это - действительно последний раз. Доходил до разрушаемого и по-прежнему страшно шумевшего обломками дома и решал остаться посмотреть: забегал в работавший неподалеку магазин, покупал там бутылку спиртного. Выбирал место напротив дома: возле какого-то забора и под деревом, снимал с себя куртку и стелил её на щетину молодой зелени. Располагался, опираясь спиной о ствол. Раскрывал бутылку и принимался пить. Понимал, что бывшее некогда домом - лежит уже бесформенной грудой: где-то позади доламывали последнее, невидимое, агрегаты с черными шарами на прочных тросах, а в пределах видимости Благодатского - ездили экскаваторы, бульдозеры и грузовые машины с высокими кузовами. Сгребали и сдвигали порушенное, зубчатыми ковшами грузили в кузова машин: наполненные, уезжали они куда-то, чтобы через некоторое время вернуться за очередной порцией. Высовывались из кабин небритые водители с зажатыми в зубах сигаретами, перекрикивались. Ругались, смеялись над чем-то и продолжали работать. Все это наблюдал Благодатский: опираясь спиной о шершавый ствол дерева, сидя на куртке, топорщившейся по бокам от стеблей набиравшей силу травы. Распивал спиртной напиток. Через несколько времени давала о себе знать бессонная ночь, напряженное неожиданными событиями утро и действие алкоголя: засыпал, убаюканный равномерным грохотом рассыпаемого и увозимого здания. Во сне - видел ледоход и взрывы. Просыпался под вечер с легкой головой и чистыми мыслями. Вокруг отчего-то оказывалось необыкновенно темно: не горели фонари и света в домах - словно случилась серьезная авария в энергоснабжении. Вглядывался в темноту и пытался понять: осталось ли что-то от дома или же - нет. Не понимал и не видел, решал, что - неважно: "Для меня - его нет. Здесь теперь вообще ничего нет: для меня". Вставал, отряхивал куртку от налипшего на нее мелкого мусора. Чувствовал в кармане - камень. Уходил домой и дорогой до возлестроечного проулка, в котором избивал мента - смотрел на силуэт хорошо подсвеченной и особенно видимой в лишенном другого света месте - Останкинской башни. Возвращался в общежитие: вытаскивал там из кармана камень и укладывал его на полку: рядом с ментовской фуражкой.
В конце учебного года одновременно с экзаменами случалось неожиданно жаркое и душное лето: нагревало городские асфальты и засыпало тротуары пылью. Благодатский нехорошо и скомкано сдавал положенное учебной программой и мало обращал на это внимания. Отделавшись - погружал в рюкзак ноутбук и уезжал домой: тратил время каникул там - нажимая красные буквы, нарисованные на темно-серых клавишах, гуляя по лесу. Работая в огороде и помогая радовавшимся ему родителям.
- Не уезжай, хорошо с тобой! - говорили они ему за обедами, которые устраивали в саду: прячась тенями старых яблонь от жарких лучей июльского и августовского солнца: дул теплый ветер, кружились над компотами и вареньями - пчелы и мухи, и садились на листья близких растений разноцветные бабочки, легко подрагивавшие разноцветными крыльями.
- Не уеду, до сентября - никуда не уеду, - обещал Благодатский и сдерживал обещание: находил даже какую-то маленькую глупую девку, жившую неподалеку: чтобы совокупляться. Приходил к ней ночами, когда делалось совсем невмоготу, тихо - чтобы не слышали родители - залезал в окно её низкого, сложенного из некрашеных бревен домика. Проводил с ней не больше часа, старался скорее кончить и уйти.
И все росло количество килобайт, занимаемых на узеньком жестком диске старого ноутбука созданными Благодатским текстовыми файлами.