Располагал на приколоченной к стене деревянной полочке - принадлежности. Сильно включал воду, делал погорячее. Распускал длинные волосы, вставал на резиновый коврик, подставлял воде лицо. На некоторое время из головы исчезали мысли: только слышался шум воды и ощущалось бегущее по телу тепло. Потом - вымывал волосы, мочалил кожу. Брил при помощи маленького зеркала лицо: держал его в одной руке, другой сжимал бритву и быстро, привычными движениями водил ей по измазанным пеной щекам и подбородку. Начинал припоминать события прошедшей ночи, думал о Евочке. Понимал, что серьезного продолжения эта история не поимеет. Всплывал в памяти образ другой, которая: не звонила, не отвечала на звонки и не хотела видеть.
"Можно с этой готкой еще раз-другой, если она не слишком испугалась из-за подожженной пизды и согласится встретиться… Вроде - потусовался, поебался, и совсем другим человеком себя чувствуешь", - так думал Благодатский, понимая - это не надолго. Вспоминал - яркий огонь на густо-черном и запах паленой шерсти. Думал странное: "Вечно все получается по-дурацки: полез с зажигалкой, поджег… И зачем? Вспомнил, что кто-то там смотрел так - и решил сам посмотреть… Глупость какая… Зато круто как - стриг! Никто ведь так не стриг, только я! А что, если бы попробовал просто - постричь? Так она не разрешила бы наверное… Попробую как-нибудь - с другой". Следом за своими мыслями замечал вдруг, что сжимает в руке - гениталии, не убирал руку. Ждал, пока поднимется член в полную силу, принимался мастурбировать: смазывая головку слюной и держа орган подальше от вымывавших ее струй воды. Яркие, разнообразные картинки-образы появлялись и исчезали перед внутренним взором Благодатского. Сменялись и перемешивались. Чувствуя приближение, Благодатский полностью возвращался под душ: на член лили струи горячей воды, и он выбрасывал из себя сильным залпом сперму, которая размазывалась по стене, стекая на пол, к желобку, и становилась упругой и резиновой.
После, прежде, чем вытереться, - размахивал волосами: вперед-назад и влево-вправо - чтобы скорее высыхали. Летали крупные капли и разбивались о светло-голубую плитку потолка и стен. Возвращался в свою комнату.
В больших светлых комнатах общежития были очень высокие потолки: по слухам, когда-то давно его переделали из сумасшедшего дома: содрали войлок с оббитых им по обыкновению стен и залепили - бледными обоями. Благодатский не знал - правда это, или чья-то выдумка, но ему нравилось думать, что какое-то время назад о стену возле его стола и кровати бились головами буйнопомешанные, скаля зубы и капая на пол густой пеной - вроде той, при помощи которой он бреется. Бледные обои этой стены украшали в беспорядке наклеенные на них листы черной копировальной бумаги, два старых серо-зеленых противогаза с обколотыми и чуть поржавевшими фильтрами, а также широкоформатная фотография самого Благодатского: в полный рост, со злыми глазами и вскинутой вверх правой рукой.
Благодатский убирал в шкаф принадлежности, вешал на веревку полотенце. Рылся в холодильнике - в поисках съестного. Находил, ел. Кипятил и пил - зеленый чай. Решал съездить в магазин: за книгами. Смотрел на не застеленную кровать соседа по комнате и друга по совместительству: поверх смятого одеяла лежала книга и мятые джинсы. Думал: "Уехал все-таки учиться! Три дня валялся, а тут вдруг уехал… Жаль, а то - можно было бы вместе съездить". Переодевался, вместо футболки и свитера надевал - черную рубашку и пиджак. Расчесывал волосы, не собирал в хвост - оставлял распущенными: чтобы не останавливали в метро менты. Выкладывал из кармана джинсов документы: студенческий и проездной билеты. Брал пакет и выходил.
Возле общежития стояли двое ближних иностранцев: смуглые, с гнутыми носами, курили, пили пиво и разговаривали: с трудом подбирали русские слова, ломали и коверкали их. Говорили громко, словно разделенные расстоянием в два метра, жестикулировали и часто сплевывали. Благодатский проходил мимо: замечал круглый белый след от плевка на ботинке у одного из иностранцев. Думал: "Хачи, блядь…" и спешил к метро.
В метро, неподалеку от турникетов, как назло - оказывался мент. С круглым красным лицом, в мятых брюках, стоял он и разглядывал паспорта часто подымавшихся эскалатором ближних иностранцев. У Благодатского не было с собой проездного, но платить за проезд - не собирался. Выжидал, пока взглянет мент повнимательнее в чей-то неразборчивый паспорт, и проскальзывал между турникетных створок - следом за толстой теткой. Быстро добирался до Арбата.
Выходил из метро, закуривал. Не сворачивал сразу - проходил чуть вперед: сворачивал налево. Откуда-то справа подбегали два неформала: пьяные, грязные, дымили они дешевыми сигаретами и просили:
- Пацан, помоги питерским панкам! Дай мелочи - на пиво!
- Нету, - бурчал Благодатский, закуривал сигарету и проходил мимо.
- А еще неформал называется! - возмущались вслед панки. - С хайрами!
"Это я - неформал?" - удивлялся за себя Благодатский и двигался дальше: к книжному магазину. Подходил, привычно поднимался на второй этаж. Осторожно смотрел на мужчин в костюмах, охранявших книги при помощи электромагнитных скоб, которые протяжно пищали при попытке вынести за пределы торгового зала неоплаченный товар. Мужчины не смотрели на него: смотрели на выходивших. Нырял в заросли книжных полок: сразу отправлялся к зарубежной литературе, останавливался там. Брал книги в руки, листал их.
Как всегда удивлялся тому, какое количество удовольствия доставляет разглядывание и прикасание к свежим, еще не бывшим в употреблениях книгам: плотные обрезы, не загнутые уголки страниц и сильный запах типографской краски. Как всегда - разглядывал книги и мечтал написать собственную: чтобы кто-то так же приходил, вертел в руках и уносил после домой: читать. "Напишу. Куплю компьютер, придумаю и напишу. Чтобы написать - главное иметь: что сказать. Так у меня ведь есть, есть…" - так думал Благодатский и разглядывал очередную книгу. Выбирал две: не в переплетах, в обложках. Находил угол, в котором не могли увидеть его маленькие камеры, прицепленные к потолку магазина. Вставал: лицом - к полкам, спиной к покупателям и консультантам. Перелистывал сначала одну, затем - другую книгу в поисках прозрачной ленты с намагниченными металлическими полосками-индикаторами: улавливали электромагнитные скобы у выхода поля этих полос, если покупатели не размагничивали их - оплатив покупку. Находил: делал вид, что внимательно читает что-то, а сам - специально отращенным длинным ногтем на среднем пальце правой руки аккуратно и незаметно отскребал край липкой ленты: почувствовав, что: длина достаточна, - медленно тянул вниз и вырывал полностью, оставляя на корешковом поле книги только неровную полосу-след. Проделывал то же самое - со второй книгой. Все время работы хорошо развитым боковым зрением следил за происходящим слева и справа: не подходят ли близко консультанты, не следит ли так же внимательно кто-нибудь за ним, притворяясь обыкновенным покупателем. Волновался: чувствовал, как подрагивает и гулко стукает сердце, вспоминал сосредоточенных и серьезных мужчин, стоящих у выхода. Думал: "А вдруг… может, не стоит? Может…" - и так далее сомневался Благодатский и не ждал ничего хорошего в случае неудачи. Знал: шанс попасться существует всегда, пускай и очень небольшой. По обыкновению старался проанализировать ситуацию внутренними ощущениями, интуицией: внутри было нервно, но казалось - ничто не предвещает провала. Сминал и выбрасывал вырванные полоски, с книгами в руках шел к другой полке. Оглядывался. Прятал книги - сзади, за пояс брюк: под пиджаком. Оправлял брюки спереди, подтягивал ремень, поправлял рубашку. Направлялся к выходу. Приближался к затянутым в костюмы мужчинам и электромагнитным скобам - своеобразным воротам в другой мир: светлый и свободный. Один, справа, не обращал на него внимания, второй посматривал из-под темных очков. Благодатский знал, что если его поступок заметили сторонние наблюдатели или камеры с потолка, то - в этом месте должны остановить. Часто размышлял о том - что было бы, но ни разу не попадался: несмотря на долгую практику или же - благодаря ей. По мере приближения к выходу сердце стучало скорее и скорее, но - не громко, а как-то глухо и широко, словно расползшись внутри плоским блином. Самый крепкий удар случался тогда, когда удавалось-таки безнаказанно миновать электромагнитные ворота: уже на лестнице сердцебиение начинало приходить в норму. Второго выхода - на первом этаже - можно было не бояться. Благодатский не боялся: спокойно выходил и закуривал: с удовольствием и облегчением глубоко вдыхал густой сигаретный дым. Возвращался домой. По дороге - доставал из штанов книги, укладывал их в пакет. Шел к метро, но - сворачивал на Старый Арбат: хотел в туалет и не хотел платить за него рубли: поэтому шел в конец Арбата, к Макдоналдсу.
Несмотря на раннее дневное время, на Арбате уже можно было видеть некоторых из тех, кто обычно собирается там вечерами. С неудовольствием смотрел Благодатский и на неформалов, и на плохих художников, и на обычных праздногуляющих. Торопился в туалет. В Макдоналдсе быстро проходил в конец, в небольшую туалетную комнату: останавливался возле низко висевшего писсуара, доставал член и мочился: сильная темно-желтая струя била в синий комочек, который лежал внутри писсуара на решетке и освежал воздух: Благодатский наблюдал за тем, как его моча превращается в зеленоватую пену и исчезает в дыре писсуарной трубы. Когда застегивался - видел рядом с собой толстого пьяного мужика: стоял покачиваясь, не мог нормально вытащить и лил прямо себе на штаны. Благодатский тщательно вымывал руки, некоторое время рассматривал свое лицо в широком зеркале: поворачивался левой и правой стороной. Затем - покидал Макдоналдс.
При выходе - натыкался на двух небольших гопников, которые - трясли за что-то пацаненка-неформала, одетого под панка. "Гопота, суки", - думал Благодатский. - "Справлюсь, если что? Да они наверняка - зассут. Авось зассут…" Закидывал пакет с книгами за плечо, вторую руку сжимал кулаком и засовывал в карман. Подходил. Говорил:
- Э, хули делаем? А ну-ка, съебали по-быстрому!
- Тебе чё надо? - поворачивался один к Благодатскому, оглядывал его: оценивал. Видел - нервно напряженную руку в кармане, словно сжимающую что-то, видел пацана в пиджаке и со злым лицом. Не отводя взгляда от ожидающего Благодатского - говорил своему напарнику:
- Ладно, Колян, хуй с ним. Валим отсюда. Мы тебя, гандон, еще поймаем, - пугали пацаненка и уходили.
Благодатский решал - не идти к станции метро "Арбатская", решал - ехать со "Смоленской". Не глядя на пацаненка-неформала сворачивал за угол Макдоналдса, в двух шагах от него - закуривал. Сжатую кулаком руку снова совал в карман - чувствовал еще напряжение прошедшей встречи и близость гопников. Стоял возле станции метро: у свободно болтавшихся туда-сюда тяжелых дверей с надписью: "Вход", докуривал. Чувствовал вдруг, что дергает кто-то его за пиджак. Поворачивался: видел пацаненка. Маленький, грязный, с растерянным лицом стоял он перед Благодатским, раскрывал рот и, по-видимому, не знал - что сказать.
- Тебе чего, пацан? - спрашивал Благодатский.
- Я ничего… я - это…
- Уебывай на хуй отсюда, - дружелюбно улыбался ему Благодатский, хлопал по плечу, выбрасывал окурок и заходил в метро. Ехал домой - в общагу.
Приезжал, заходил в комнату. Бросал на кровать пакет с книгами. Приветствовал вернувшегося после учебы и писавшего что-то за столом товарища:
- Ну что, не умер?
- Не умер, - привычно отвечал Неумержицкий: друг Благодатского по комнате. Благодатский называл Неумержицкого - Неумержидским, и постоянно повторял: что он никакой не поляк, а - еврей. Неумержицкий оскорблялся и ругался из-за этого с Благодатским.
- Как там в институте?
- Нормально в институте. Лекции и семинары там, а бухла и ебли как не было - так и нет. Ты где ночью был? В ментовку забрали, надеюсь?
- Хуя. Ебался я ночью, подцепил готочку на кладбище и ебался!
- Что, прямо на кладбище ебался? Вчера ведь прохладно было даже вечером, а уж ночью - и подавно…
- Не, на хате. Мы к пацану в гости ездили, который в группе АТЗ играет. Слыхал про такую группу?
- Ну да. Химозная поебень.
- Ага. Он сам ничего, нормальный пацан. Только девка у него - стремная.
- А ты себе, можно подумать, модель нашел? - ржал Неумержицкий.
- Да нет, не модель, - отвечал Благодатский и понимал: вряд ли Неумержицкому пришлась бы по вкусу его ведьмочка. Злился:
- Тебе хорошо вот так говорить, у тебя девка нормальная и ебешься ты вдосталь. Не забывай, кстати, ты с ней встречаешься потому, что это я тебя с ней познакомился, а сам с ней - не стал.
- Не стал? Или - не смог? - продолжал ржать.
- Пошел на хуй, мудило, какая разница…
- Да ладно, ладно… Ты за книжками ездил, что ли?
- Ну да.
- Покажи - чего взял.
Показывал. Неумержицкий некоторое время молча листал книги, потом - спрашивал:
- Может, съездим сегодня на кладбище? Делать-то не хуй… Еще кого-нибудь там снимешь. Или той - вдуешь снова. Поехали, скучно. Я уже несколько недель - ни одного живого гота не видел. А еще - у своей фотоаппарат взял. Пофоткаемся.
- Давай, съездим… Эх, Неумержидский, жрать охота: сделай чего-нибудь быстренько, а? У меня ни сил, ни желания со жрачкой возиться…
- Хуй с тобой, сделаю, - отвечал Неумержицкий: готовил еду и ел вместе с Благодатским.
Ранним, еще светлым вечером приезжали на кладбище: Благодатский - в черном пиджаке и с хвостом волос, и Неумержицкий: невысокий, с простым кругловатым лицом, со светлыми тонкими волосами, остриженными в каре, в коричневой рубашке. Трамвай по обыкновению останавливался возле краснокирпичной кладбищенской стены - не доезжая немного до ворот, стоял несколько и ехал дальше. Убирали в рюкзак Неумержицкого - книги, которые читали дорогой. Выходили на остановке.
- Пиздато сегодня - тепло! - говорил Неумержицкий и щурясь смотрел на не успевшее сильно остыть красноватое осеннее солнце, которое сползало за крыши многоэтажек и заливало небо над ними пониже темно-голубого - густо-розовым.
- Хороший вечер, - соглашался Благодатский: входил в кладбищенские ворота, закуривал, вспоминал - прошлый вечер. Хотел опять: знакомств, ситуаций, отношений. Хотел - встретить Евочку. "Я бы ее - прямо здесь!" - так думал он, пока шли с Неумержицким - к Вампирскому склепу.
Приходили рано, когда никого еще не было. Возле Вампирского склепа валялся всевозможный мусор: бутылки, окурки, пакеты; Благодатский видел вчерашнюю банку с крышкой из-под салата. Доставали приобретенные у станции метро "Семеновская" спиртные напитки, откупоривали их и принимались пить.
- Бля, помнишь - тут ведь лестницу рядом видели? - вспоминал вдруг Неумержицкий.
- Ну да, и чё? - не понимал, для чего понадобилась товарищу лестница погруженный в ожидание и мечтание Благодатский.
- Так можно ведь - на склеп влезть! Потусоваться там, побухать. Пофотографировать. Полезли, хули бля!
- Полезли - пока все равно никого нет … - соглашался Благодатский: приносили валявшуюся неподалеку: около старой липы - подгнившую деревянную лестницу. Приставляли к стене склепа, осторожно взбирались на крышу: сильно цеплялись за ржавое грязное железо, усыпанное сентябрьскими листьями. Пачкали руки в крошечных лужицах рыжей воды, не успевших почему-то до конца испариться после последнего давнего дождя.
- Круто, - говорили они: впервые оказались выше, чем грустные серые ангелы и кресты на могилах, впервые видели кладбище - сверху. Разглядывали узоры, в которые слагались огражденные могилы и разделяющие их дорожки. Видели: свежие, с большими венками, черными лентами и свежей глиной - могилы; деревья, не казавшиеся оттуда уже такими высокими; головы ангелов с прямыми проборами, невидимыми снизу.
Неумержицкий делал несколько глотков и начинал фотографировать: кладбище - крупный план - вид сверху. Приседал, подходил к разным углам квадратной крыши. Использовал половину треугольной, державшейся на колоннах крыши - в качестве подставки. Говорил:
- Прямо, бля, аэросъемка!
Благодатский стоял рядом и молча рассматривал ангелов, надгробия и бродивших по центральной аллее работников кладбища, снаряженных тележкой, метлами и граблями: сметали и сгребали желтые грязные листья, складывали в тележку, везли к кладбищенскому мусоросборнику.
- А не увидят они нас? За такие шутки можно ведь крепких пиздюлей огрести… - показывал работников - Неумержицкому.
- Не ссы, не увидят. Они ходят тут, как - зомби. Ни хуя не видят дальше своего носа и ни хуя не слышат. Ты можешь поссать встать в двух метрах от них - они и то, скорее всего, ничего не заметят. Не ори главное и поглядывай на них время от времени: если чего - всегда успеем съебать.
- Ок, - отвечал не слишком веривший оптимизму товарища Благодатский.
Неумержицкий настраивал выдержку, вертелся по сторонам и щелкал фотоаппаратом. Говорил:
- Будут фотки - просто охуительные!
- Ты вроде бы меня собирался фотографировать… - кобянился вдруг Благодатский, прикладываясь к горлышку бутылки.
- Ну да, и чё?
- А ниче. Собирался, так и фотографируй меня, хули ты все деревья с крестами щелкаешь!
- Бля, ну и сука же ты, Благодатский. У нас типа чё - времени мало, торопимся куда? - злился Неумержицкий. - Хули ты все выебываешься - я да я. Кому ты на хуй нужен? С тобой даже девки ебаться не хотят, только дуры всякие на кладбищах… Будь поскромнее немного, люди к тебе сами потянутся. Хули ты…
- Да я ничего… - спокойно отвечал Благодатский. - Я так. А девки со мной не хотят ебаться сам знаешь почему - потому что мне времени жалко много на них тратить и жилплощади нету. Тебе-то хорошо - съездил к своей на ночь, и можешь дальше книжки читать и распиздяйничать. А я не могу целыми днями за пиздой бегать, не могу. Читать нужно все время и писать тоже нужно. Иначе я действительно на хуй буду никому не нужен…
- Ладно, мне можешь не рассказывать… Видел я, как ты пишешь и читаешь - как больной какой-то сидишь днем и ночью, хуячишь, - смягчался Неумержицкий. - Правда, по-моему хуйня пока получается, но ты ничего - работоспособный, выучишься потихоньку. Тебе эта-то, с большими сиськами, не звонила? - спрашивал про ту, которой страдал Благодатский.
- Не звонила, - вздыхал Благодатский. - Боюсь - и не позвонит… А про писанину мою - много ты понимаешь! Ты, блядь, сам - всякое говно читаешь и думаешь: типа это сильно умно и интересно! У тебя, Неумержидский, просто вкуса нету. Я - эстет, и литературу пишу и читаю эстетскую, а ты пошляк, ну тебя на хуй. Нет, не звонила…
Так сумбурно изъяснялся Благодатский, и понимавший его Неумержицкий - подбадривал:
- Ничего, хуйня, наладится все. Не сможет она долго с этим мудаком тусоваться, куда ему до тебя. Ты, конечно, тоже мудак, но ты хороший мудак, интересный. С тобой хоть попиздить есть о чем, да и ваще… Ты знаешь чего - ты сходи к ней.
- На хуй?..
- Чего - на хуй, говорю тебе: сходи. Она уже давно должна по тебе соскучиться, а не звонит небось потому, что боится - ты опять ее на хуй пошлешь. Я тебе когда-нибудь разве плохие советы давал, а?
- Только тогда, когда это касалось твоих собственных жидо-масонских интересов…