Или другая наша операция: несколько раз мы навещали с погромом "Старую гостиницу" - хозяином этого заведения был настоящий негр! Слушай, Петер, присоединяйся к нам. Быть начальником охраны не так уж сложно, я тебе растолкую, что ты должен делать. По сути дела, ты будешь стоять на стреме, а это не так опасно. А какой дух товарищества будет в наших рядах! Друг за друга встанем горой.
- Нет, твоя шайка мотоциклистов не для меня, Йорг, - отказался я.
- Что значит - не для тебя? Ты слишком хорошо воспитан, чтобы иметь дело с такими парнями, как мы? Как же, как же, понимаю. Господин Крайес занимается только чистым спортом. Так вот что я тебе скажу. Ференбах, а он как-никак сын председателя партийной организации христианско-демократического союза, не гнушается действовать с нами. А ты ведешь себя как дитя благородных родителей. Может, потому, что ты целый семестр проучился на преподавателя физкультуры, или еще почему-нибудь? Ведь ты сам говорил, что тебе не нравится засилье иностранцев в нашей стране. Или это не твои слова?
- Так-то оно так, Йорг. Но почему-то мне все это кажется довольно глупым. Да и особой разницы с делами Винтерфельда я не вижу. И тут, и там насильственные акции. Что хорошего в том, чтобы мордовать людей до полусмерти, а то и до смерти?
- Пожалуй, ты просто не понимаешь, что к чему, а я ведь тебе уже разъяснял. Винтерфельда я хочу послать к чертям, потому что он мешает осуществлению истинных идеалов националистского движения. А мы повернем острие борьбы против еврейства и всякой иностранной нечисти. Вот в чем разница.
Да, прижал меня Йорг. И как только меня угораздило связаться с ним в свое время? Придется теперь изворачиваться, чтобы выиграть время. А время для размышлений мне очень даже требовалось. "Иначе, - думал я, - от Винтерфельда-то избавишься, да тут же и попадешь в какую-нибудь другую нацистскую группу".
- Знаешь что, Йорг? У меня есть идея. Давай сперва смоемся от Винтерфельда, а там посмотрим. Над твоим предложением касательно клуба мотоциклистов дай мне подумать еще немного.
Чертовски трудно мне было почему-то идти против Йорга. Но избавиться от членства в винтерфельдовской организации надо было в любом случае. Прочь оттуда, прочь! Потом все как-нибудь образуется.
- Вот и хорошо, сразу бы так и решил! - обрадовался Йорг. - Одно я тебе скажу: не вздумай болтать. Язык за зубами, понял? Если Виитерфельд что-нибудь заметит, мы пропали. Тогда нам обоим крышка. Эта свинья хладнокровно прихлопнет и тебя и меня за милую душу и не поморщится при этом.
* * *
Спустя две недели я снова увидел Хонштайна стоящим спиной к двери камеры. Как и в прошлый раз, меня опять назначили в караул. Очередь моя была только через месяц, но я с разрешения начальства поменялся с одним солдатом.
Итак, Хонштайн все еще находился в кутузке. Интересно, как он чувствовал себя в заключении? Бывало даже и так, что заключенные вешались в своих камерах. Тем удивительнее было увидеть, когда я заступил в караул, что камера Хонштайна похожа на цветочную лавку - повсюду стояли букеты красных гвоздик, роз. Несколько кружек и банок были заняты цветами. Письма, бандероли, пакеты лежали стопкой на столе. Откуда взялось все это?
Любопытство разбирало меня, и, когда узника увели во двор на обязательную прогулку, я заглянул в камеру. Со всех уголков страны - из Эссена, Дортмунда, Гамбурга, всевозможных небольших городов и местечек - пришли открытки с добрыми пожеланиями и призывами продолжать борьбу. Всюду лежали книги, брошюры, бандероли и посылки с продовольствием, сигаретами. Чего там только не было! С ума сойти, откуда, от кого? Спросить, что ли, у самого арестанта?
Мне нелегко далось решение задавать ему вопрос, но я пересилил себя:
- Скажи-ка, Хонштайн, как все это попало сюда?
Он улыбнулся:
- Не ты первый об этом спрашиваешь. А все очень просто. Активисты Объединения демократически настроенных солдат оповестили общественность через печать, рассказали, за что меня отправили за решетку. Сообщение появилось в нескольких газетах, после чего многие люди стали выражать свою солидарность со мной.
- Как же это понять: выражают солидарность, даже не зная тебя лично?
- Да им и не надо знать. Главное, известно, о чем идет речь и почему я сижу под замком.
Мне вспомнились слова Радайна, который растолковывал нам положения закона о воинской службе и комментировал его.
- Ведь ты же знал, что тебя ждет, если будешь участвовать в политических мероприятиях, не снимая формы?
- Конечно, знал. Но я хочу тебе сказать вот что. Ты знаешь, что не всех подвергают наказанию за подобные действия? Офицеры бундесвера в форме, да-да, в форме, при всех регалиях, принимают участие в традиционных встречах и церемониях похорон бывших нацистов. Разве против кого-нибудь из них возбудили судебное дело? Только не говори, что это, мол, не политические мероприятия. Ты-то сам что думаешь по этому поводу? Но пока что речь идет только о формальной стороне дела. А вот и его суть: выступать за мир и разоружение, по-моему, лучше, чем произносить нацистские лозунги у могил бывших фашистов. Или я не прав, как ты считаешь?
- Может быть, и прав. Но одного я все же не понимаю.
- Чего же?
- Почему тебя засадили, а те остаются на свободе?
- Кое-кто в этом заинтересован.
- При чем тут интерес? Ведь есть же законы, а они одинаковы для всех.
- Дело именно в интересе. В отличие от неонацистских организаций наше Объединение демократически настроенных солдат кое-кому сильно не по душе. А сколько у нас в бундесвере сторонников НДПГ! И никто из них не боится за свою карьеру, не опасается судебных преследований. Ваш приятель Винтерфельд, лейтенант бундесвера, выставляет от национал-демократической партии Германии свою кандидатуру на выборах в бундестаг. И никаких проблем в связи с этим у него не возникает.
Я прищурил глаза, слушая Хонштайна. Вспомнил, что Вилли, по существу, говорил то же самое.
- Но берегись, если ты профсоюзный активист или коммунист, - продолжал мой собеседник.
- А откуда мне знать, может быть, то, что приходится слышать от таких, как ты, тоже пропаганда?
- Нет, Крайес, это не пропаганда. Сколько позорных случаев в бундесвере! Разве ты не слышал о символическом сожжении евреев, устроенном слушателями академии бундесвера в Мюнхене? Министр обороны по этому поводу заявил, что происшествие носит случайный характер. А когда нацистские объединения устраивают слеты и на них являются офицеры бундесвера - это тоже случайные явления?
- Ты действительно думаешь, Хонштайн, что все это делается с разрешения высшего командования бундесвера?
- Уверен.
- Гм. Как-то все это не укладывается в голове…
* * *
- Ну, Крайес, долго же ты беседовал с нашим узником, - заявил мне дежурный унтер-офицер, когда я вернулся в караульное помещение. - Уж не убедил ли он тебя в торжестве идей мира во всем мире?
- Да отстань ты, не твое дело! - отмахнулся я, уселся за стол дежурных и принялся листать иллюстрированный журнал.
После полудня в казарму неожиданно явилась целая компания офицеров.
- Что им тут понадобилось в воскресенье? - поинтересовался я у унтер-офицера Бангена.
- Они проводят очередную встречу в офицерском клубе, - ответил он. - Собираются, кстати, каждый месяц - это тебе, как дежурному, надо знать на будущее. Подъедет еще частный автобус "фольксваген", пропуск выписан на имя майора Блашке. Машину можешь не контролировать. Все ясно?
Я сделал контрольный обход территории и перед офицерской столовой увидел автобус, о котором говорил Банген. Наверное, он только что въехал. Чем-то меня эта машина заинтересовала. Почему ее можно не контролировать?
Я подошел ближе, осмотрел "фольксваген". Автобус как автобус. Хотел уже отправиться дальше - и тут заметил на заднем стекле наклейку: "ХИАГ, Вупперталь". Что бы это значило? И что им надо в нашем клубе?
Может, все же стоит заглянуть к гостям, я ведь как-никак заместитель караульного начальника. Но ведь они попросту выставят меня, если я появлюсь в рабочей форме, без знаков различия. Может быть, подойти к дверям? Если что произойдет, сделаю вид, что занят обычной процедурой обхода гарнизона.
С бьющимся сердцем я поднялся по лестнице на несколько ступенек, как вдруг дверь столовой распахнулась и незнакомый человек в штатском выскочил наружу. Мне стало страшно. Но незнакомец пробежал вниз по лестнице, на последней ступеньке остановился, обернулся и пробурчал:
- Да вот и еще один! - Затем он подошел ко мне и сказал: - Привет, дежурный! Понимаете, такая досада: забыл свой пистолет дома. Не могли бы вы одолжить мне ваш на часок? У нас важные соревнования по стрельбе. Договорились? Не беспокойтесь, я непременно верну оружие в срок, как обещаю.
Я схватился за рукоятку своего пистолета и отпрянул. Отдать неизвестно кому пистолет? Никогда! Но незнакомец не шутил, продолжая приближаться ко мне.
Выручил меня майор Блашке.
- Не делай глупостей, Клаус, - обратился майор к мужчине. - Пистолет парню нужен самому. Ведь не собираешься же ты разоружить наш караул, а может, хочешь попробовать? - Он громко захохотал. - У меня есть идея! Вернись, не ехать же тебе домой из-за забытого пистолета… - А мне майор Блашке сказал: - Спокойно, ефрейтор. Все в порядке. Как ваше имя, я забыл…
- Крайес, господин майор. Ефрейтор Крайес.
- Так вот, ефрейтор Крайес, вышло небольшое недоразумение. Думаю, можно положиться на ваше умение помалкивать? А теперь продолжайте обход.
Я побежал в караульное помещение. Надо было еще раз поговорить с Хонштайном. Почему майор просит держать язык за зубами? Надо сейчас же выяснить, кто такие эти хиаговцы.
* * *
Вот что я узнал: "Общество взаимной помощи (ХИАГ) - традиционное объединение бывших эсэсовцев подразделений и частей, которые входили в состав вооруженных сил. В 50-е годы в ХИАГ объединялось от 20 до 50 тысяч членов, сейчас число их сократилось. Имеет свой печатный орган - ежемесячник "Фрайвиллиге" ("Доброволец")".
Хонштайн отослал меня к Вилли с просьбой рассказать о том, что я видел, и попросить брошюру "Преступления армейских эсэсовцев" с приложением "Эсэсовцы и бундесвер".
Конечно, первым делом я заглянул в приложение. Там приводилась масса примеров участия офицеров бундесвера во встречах членов ХИАГ. Одно сообщение сразу же бросилось в глаза: "20 марта. Фрайбургская организация ХИАГ устраивает товарищеские соревнования по стрельбе в пивной "Подвальчик стрелка" в Мюнхвайере. Среди гостей - капитан бундесвера Баннингер".
Я смотрел на объявление, и маленькие черные буквы прыгали перед моими глазами. Неужели все это правда? Я думал, Винтерфельд - исключение, единичный случай, если употребить слова, которые я слышал от Хонштайна. Но оказывается, подобное происходит в бундесвере сплошь и рядом. Я пролистал всю брошюру. В конце ее нашел любопытную статью. В ней речь шла о подполковнике Циммермане, который в открытом письме выступал против попыток военно-политического комитета партии ХДС добиться освобождения заключенных под арест старых нацистов Редера и Капплера. Приводились слова Циммермана: "Как воспитатель доверенных мне солдат, а в настоящее время я занимаюсь в танковом училище обучением молодых танкистов и офицеров запаса, утверждаю, что на примере преступников типа Редера и Капплера надо показывать катастрофические последствия таких явлений, как неограниченное и бездумное подчинение приказу сверху".
Вот тебе и на - такое пишет подполковник бундесвера…
* * *
Наконец-то начались настоящие занятия на унтер-офицерских курсах! Они проводились в здании, где размещалась наша рота. Может быть, так было потому, что Радайн впредь должен был остаться нашим обучающим. Нам-то хорошо: не было необходимости идти куда-то. Но многое нам, конечно, не нравилось. От нас требовали, чтобы на построение мы выходили первыми. По команде "Смирно!" мы замирали на правой стороне подковообразного строя. Уходили мы последними по команде "Разойдись!". Муштровали нас, претендентов на унтер-офицерские погоны, прилично, как это и полагается делать с "избранными". Везде и всегда приходилось ждать, пока перед нами пройдут офицеры. Нас убеждали, что иной раз даже наказание может рассматриваться как поощрение или привилегия.
Особенно неприятной была "привилегия" питаться в офицерском ресторане, примыкавшем к солдатской столовой. Здесь стояли не длинные голые столы, а накрытые на шестерых столики с белыми скатертями. Здесь нас обслуживали. "Привилегией" было и право слушать одни и те же бесконечные анекдоты обер-фельдфебеля Вайса. Мне пришлось сидеть за одним столом с тем, кто несколько недель назад втянул меня в неприятную историю, и сохранять на лице вежливую улыбку. Терпи, господин претендент на звание унтер-офицера. Вникай в дела "товарищества", в личные проблемы сослуживцев по роте, слушай рассказы о семейных неурядицах хаупт-фельдфебеля Сандерса, жалобы Ширрмайстера, который никак не может получить очередное звание, все еще ходит в фельдфебелях.
А мне хотелось назад, в солдатский обеденный зал, в шумное и более грязное помещение, атмосфера в котором, однако, была чище. Пусть здесь иногда запускали друг в друга столовым ножом или сахарницей - но все это на виду, все по-честному.
Ходили невероятные слухи об офицерских вечеринках. Сначала не верилось, но, посидев некоторое время за столами, накрытыми крахмальными скатертями, я перестал удивляться. Поверил рассказам адъютантов о драках между фельдфебелями и капитанами на батальонном вечере, об оргиях, после которых дежурные кучами выметали из туалетов интимные предметы гигиены и женское белье. Вот в какое благородное общество мне предстояло вскоре быть принятым.
* * *
Лемке натянул последний кусок колючей проволоки, смотав его с барабана машины. Столбы были установлены, опутаны проволокой, ограждение получилось такое, как было приказано. Только что это за ограждение? Его было вовсе не трудно преодолеть. Радайн рассказывал нам, как в те времена, когда он проходил обучение на военной службе 20 лет назад, солдат превращали в живые мосты для преодоления проволочных заграждений. Один из солдат должен был, "жертвуя собой", броситься телом на проволоку, а остальные перебирались по нему. Герой же получал длительный отпуск "для лечения и восстановления здоровья". Правда, если соединить проволочные заграждения с парой противопехотных мин, колючки и сейчас стали бы серьезным препятствием для всякого, кто попытался бы преодолеть их. Мало кто верил рассказам Радайна, однако ситуацию с живым мостом, нарисованную им, многие сочли занятной.
Наше ограждение длиной 10 метров и шириной 3 метра охраняли часовые. За ним расположилась в окопах и дзотах половина учебного курса. Вторая половина, к которой принадлежал и я, должна была атаковать. Личному составу были розданы боеприпасы с пластиковыми пулями. Были приглашены офицеры-наблюдатели, которым предстояло дать оценку нашим учениям. Все отделение погрузили в машину. Зиверс положил руку на задний борт кузова. Автомобиль мчался в направлении только что сооруженного нами препятствия, окруженного колючей проволокой. Кроме нашего было еще три грузовика. Боевой приказ гласил: примерно за 200 метров до препятствия высадиться из машин и под их прикрытием атаковать укрепление противника. Зиверс придерживал задний борт кузова для того, чтобы побыстрее откинуть его, когда настанет время высаживаться из машин.
И вот по нашим машинам застучали пластиковые пули. Черт возьми, они действительно бьют по нас! Ведь было приказано четко и ясно: стрелять в воздух. Что же делают эти идиоты? Грузовик притормозил, Зиверс откинул борт, крикнул:
- Пошел!
Мы попрыгали на землю. Я упал на карабин, растянув связки большого пальца правой руки. Прижался к земле. Надо мной свистели в воздухе пластиковые пули.
- Приготовиться к броску! - скомандовал Зиверс.
Вот чертова жизнь, теперь нам предстояло идти в атаку!
- Вперед, вперед!
Я хоть и вскочил, но продвинулся едва ли больше чем на метр, а потом снова бросился на землю. Они, видно, с ума сошли. И я решил: пусть другие идут на штурм, а я останусь лежать, где лежал.
- Санитара, санитара! - закричал кто-то.
Да это же Лемке! Вот у кого крепкие нервы. Еще успевает шутить, чтобы представить обстановку боя в самом натуральном виде.
Но Лемке не переставал звать санитара. И тут до нас дошло, что он не шутит. Наступила тишина, только Лемке продолжал стонать и кричать. Все вышли из укрытий. Лемке лежал на спине, закрыв лицо ладонями. Сквозь пальцы на траву струилась кровь. Но где же застрял санитар? Наверное, организуя учебный бой, о нем просто забыли.
Наконец подъехала санитарная машина. Лемке увезли. Разгорелся спор о том, что произошло. Мы были уверены: в Лемке попала пластиковая пуля. Но Радайн и сержанты выдвинули другую версию. Лемке, мол, напоролся на кусок колючей проволоки, по неосторожности оставленной в траве. Эта версия была, конечно, шита белыми нитками. Но как он мог получить пулевое ранение, если приказ требовал стрелять в воздух? Хенгес, по его словам, слышал высказанное унтер-офицером Зауэром предположение, что "оборонявшиеся", возможно, стреляли не вверх, а брали прицел несколько ниже, чтобы заставить "нападающую сторону" прижиматься к земле.
Вечером мы узнали, что из глазницы Лемке была извлечена пластиковая пуля. Вместе с глазом. К тому же с правым. Стало быть, привет тебе, сослуживец! Твой учебный курс завершен. А для нас он продолжается. В том числе и для Зауэра.
Между тем в организации Винтерфельда была запланирована новая акция.
- Предварительные переговоры в главной штаб-квартире, - сообщил мне Йорг.
- А что же делать нам с тобой? - поинтересовался я.
- Придется пойти, - ответил он. - Конечно, ничего другого не остается.
- Как же так? Мы ведь еще глубже завязнем… Да и не знаем, какие на сей раз планы у Винтерфельда.
- Покойником больше или покойником меньше - какая для нас теперь разница, - еле слышным голосом ответил Йорг.
- Да ты что? С ума сошел? Подумай о родителях, что с ними будет, если нас посадят?!
- Ну ладно, ладно. Вероятно, готовится всего-навсего какое-нибудь антиеврейское выступление.
- Что значит "всего-навсего"? Ты сам утверждал, что хочешь сражаться честно. В чем же эта честность должна выражаться?
- Бороться против иностранцев - дело святое. Тут не до тонкостей, в этой борьбе все средства хороши. Им не место в нашей стране, их надо выставить вон! Это же вопрос нашей расовой политики.
- Знаешь, будет лучше, если вы на этот раз обойдетесь без меня. Пусть Винтерфельд занимается своими дерьмовыми акциями сам. Не пойду я, и все.
- Значит, хочешь сорвать наш с тобой план, - пробурчал Йорг. - Давай сходим последний раз, а? - От угрозы в голосе он перешел чуть ли не к мольбам: - Петер, дружище, мы же хотели сколотить собственную группу! Ведь ты всегда говорил, что ты тоже против проклятых иностранцев. Или не говорил?
Мне не оставалось ничего другого, как проглотить комок, вдруг застрявший в горле.
- Все, что делается для изгнания разных ублюдков, идет на пользу делу, - продолжал Йорг. - Немецкую расу надо сохранить в чистоте. Мы призваны восстановить национал-социалистские идеалы. Петер, старик, не оставляй меня одного в этой ситуации. Пойдем вместе, иначе наш план провалится, нас заподозрят. Прошу тебя, пойдем!