- А я этого и не утверждаю. Но и то, что ты из нас двоих выглядишь старше, тоже, как видишь, нам ничего не дает.
- Зато, надеюсь, это послужит мне на пользу при аттестации. И я добьюсь своего.
- А почему, Вилли, ты не хочешь стать унтер-офицером? Ведь у тебя и профессиональное образование, и годы еще позволяют?
- Как тебе сказать? Это не входит в мои планы. И унтер остается человеком, который выполняет приказы взводного, ротного фельдфебеля, командира роты и так далее. Мне это не нравится.
- А ведь ты получил бы заметную прибавку в содержании. Разве это плохо? Мог бы, к примеру, больше покупать игрушек для своих малышей или на неделе ездить поездом домой.
- Оставь детей в покое, - озлился Вилли. - Блевать хочется от этой службы. Раз в две недели вижу малышей, и они уже едва узнают меня. Я ужасно люблю своих детей, но, когда младшенькая видит меня, она начинает реветь. Она действительно не узнает своего отца. Можешь себе это представить?
- Дело дрянь, Вилли. У меня примерно то же самое. Я не о детях, а о Петре, с которой все пошло вкривь и вкось. К тому же…
Стоп, парень, не собираешься ли ты рассказать Вилли о том, как опозорился при последней встрече с ней?
- Что к тому же? - спросил Вилли.
- К тому же, - выдавил я из себя, - весь последний вечер мы глупо проволынили и не сказали друг другу ни одного стоящего слова, разве только "приятного аппетита" да "передай, пожалуйста, соус". Мы были в итальянском ресторанчике, я заказал себе грибы и пару кружек пива. Стоило ли из-за этого ездить домой?.. Фред, повтори!
Мы молчали, пока Фред не принес новые стаканы.
- Будь здоров, Петер! Подзаправим наши цистерны.
- Мне кажется, что мои дела на гражданке не так уж плохи, - сказал Вилли. - На прошлой неделе я встретился со старыми приятелями по работе. Был конец смены, когда я пришел на стройку, и вечер мы провели вместе за кружкой. Как много перемен на заводе за полгода! Когда ходишь на работу каждый день, не замечаешь этого.
Слова Вилли вызвали у меня зависть.
- Тебе хорошо! - буркнул я.
- А у тебя разве не остались знакомые по гимназии, с которыми ты мог бы поболтать? Не сошелся же свет клином на Петре!
- Конечно, остались. Несколько человек. Не с каждым поддерживаю контакт, но вот с Мантлером, его зовут Йорг, мы сблизились. Помнишь, он ехал с нами в машине? Теперь он, как и я, во втором взводе.
- Да, знаю.
- Его спальня рядом с нашей. Когда-то мы играли с ним в ковбоев и индейцев.
- А теперь?
- Может быть, и сварим кашу. Посмотрим.
- Но это же здорово! Спальни рядом, служите в одном взводе - в таком случае нужно держаться друг за друга.
- Ты нас будто сватаешь, - улыбнулся я в ответ.
- Что-то я тебя не пойму, старина, хотя совсем не знаю Мантлера. То ты жалуешься, что не с кем словом переброситься, то дуешься, когда тебе пытаются что-то посоветовать.
- Предпочитаю сам находить себе друзей. Понятно?
- Как тебе будет угодно.
- Знаешь что, Вилли? Не хотел бы выглядеть глупцом, но все же скажу…
- Что, старина?
Я раздумывал, как бы признаться Вилли в том, что общение с ним мне приятно.
- Впрочем, это неважно, - отрезал я. - Забудь.
- Как хочешь. А теперь давай выпьем за дружбу, Еще два стакана! - крикнул Вилли официанту.
- Отлично. И знаешь что? У меня идея.
- Выкладывай, а то скоро ночь.
- Ночь! Вот оно, нужное слово. За ночных красавиц! Мы отправляемся к ним…
Я и сам не знал, почему мне пришла эта идея. Быть может, пиво ударило в голову? Предложение не вызвало особого восторга у Вилли, но он все же решил составить мне компанию. До сих пор мне не доводилось посещать дома ночных фей, но теперь, как казалось, я для этого созрел.
И вот мы оказались в предбаннике, похожем на глубокий гараж. У дверей стояли девицы, полуобнаженные, почти все с сигаретами.
Если вон той блондинке я суну пятьдесят монет, она откроет дверь. А через несколько минут - следующему. И наверняка у нее уже кто-то только что побывал.
Блондинка, видимо, заметила, что я уставился на нее, и сделала шаг в мою сторону. Мне стало не по себе. Я потащил Вилли за рукав:
- Смываемся! Быстрее!
- И это все? - спросил Вилли, когда мы выскочили на улицу. - Может, у тебя пустой кошелек? Могу одолжить.
- Не говори глупости, просто нет желания. В любом случае это не по мне. Не могу же я оставить в этом заведении все свое денежное довольствие!
Хмель как рукой сняло.
- Пошли, Вилли, в "Лисью нору". Успеем еще выпить по стаканчику.
Естественно, одним стаканчиком не обошлось. Уже светало, когда мы, пошатываясь, направились в казарму. Ко мне вернулось хорошее настроение.
- О, пре-прекрасный Ве-Ве-Ве-Вестервальд, эвкалиптовый рай, над твоими вершинами свистит холодный ветер, и все же в сердце, глубоко-глубоко, проникает маленький луч солнца! - заорал я дурным голосом на всю улицу.
- Прекратите! Безобразие! - Одно из окон над нашими головами раскрылось, и в нем показалось перекошенное гневом лицо мужчины. - Марш в постель, и быстро!
- Сам убирайся в постель! - закричал я ему в ответ. - Стоять "смирно", когда я с тобой беседую! Усвоил?
- Убирайтесь, или вызову полицию!
- Пошли, Петер, пошли! Пустое затеял, - наступал на меня Вилли.
- Что, в штаны наделал? - оттолкнул я его. - Я - нет! Буду петь где и когда захочу. И сейчас! Смирно! Запевай!
- Петер, не нарывайся на скандал! Этот наверняка вызовет полицию.
- Болтаешь тут! Он трус, как и ты. Все вы трусы, а если нет, то подпевай. Итак:
Все камерады во время войны
Дружбе солдатской честно верны.
В огне и дыму, в жестоком бою
Хранят они ей верность свою!
Вилли нахмурил лоб, сверля меня глазами, а я продолжал орать во всю глотку. Окно между тем закрылось.
После боя марширует полк в соседнюю деревню,
Чтобы там почистить ружья, закусить
И между делом средь красоток пошустрить!
Словно из-под земли возле нас выросла патрульная машина.
- Ну, у кого из вас такой приятный голос? - задал вопрос один из полицейских.
Я молчал, словно воды в рот набрал.
- У меня голос, - нетвердо проговорил Вилли, покачнулся и едва не свалился на тротуар. - Исполнить тебе серенаду, золотце мое? А? Не обижайтесь, господа полицейские. Сегодня вечером мне сообщили, что я впервые стал отцом. Мальчик! Надо же было отпраздновать это. Прекра-асен мир! - тихо затянул Вилли, подходя к водителю машины и пытаясь обнять его.
- Проваливай, только без шума! - отстранил его тот. - Коли такое событие, мы закроем на твои безобразия глаза, но в следующий раз заберем. Понятно?
- Понятно, золотце, - промямлил Вилли и, делая зигзаги, вернулся ко мне.
- А ты, - ткнул в меня пальцем первый полицейский, - получше присматривай в следующий раз за своим дружком. У тебя вроде бы побольше соображения.
- Конечно-конечно, - промямлил теперь я, дал Вилли взять меня под руку, и мы исчезли за ближайшим углом.
- Фу, едва не влипли! - простонал Вилли, когда мы отошли подальше. - Надо взять такси.
- Ну, старина, ты классик! Надо же: "Впервые стал отцом"! Нет, сейчас лопну от смеха!
- Единственное, что во всей этой истории было правдой, так это то, что вечером, когда родился мой первый малыш, я куролесил, как ты сегодня. Что скажешь на утреннем осмотре?
- Моя забота.
* * *
- А ну, любители спагетти, повертите своими животами! Начинай! И раз! И раз! И раз! Эй вы, с бородой папуаса! Команду "Отставить!" я не давал!
Новый лейтенант был строг. Невысокий, подтянутый, короткая стрижка под морского пехотинца. Тонкие губы буквально выплевывали команды. Подобные типы мне встречались раньше только в кинокомиксах. Винтерфельд гонял нас по спортплацу зычными командами:
- Крайес, Янзен и Шредер! На старт стометровки! Давай-давай! Должны пробежать за 13,4. Если будете плестись, как погонщики верблюдов, мы с вами не поладим.
- Господин лейтенант, почему мне снова бежать? Ведь в прошлый забег у меня было 13,3, - осмелился я спросить Винтерфельда.
- Именно потому. Поможете этим клячам показать нужное время. Что, Крайес, устали? А мне командир вашего отделения унтер-офицер Линский представил вас как выдающегося спортсмена.
- Что ж, побегу в четвертый раз, - сдался я. В этот забег я умышленно показал 14,0.
- Вы не на пятикилометровке, Крайес! - отчитал меня Винтерфельд. - Вы должны были потянуть за собой этих двоих, а не разыгрывать на дистанции умирающего лебедя.
"Хорошо, что он заговорил о пятикилометровке", - подумал я. Именно сегодня мне хотелось пробежать ее. Мысленно я уже был на дистанции.
- И знаете что, Крайес? Я пойду на пять километров вместе с вами. Время прохронометрирует кто-нибудь другой. А то и пятикилометровку вы превратите в приятную прогулку.
- Разрешите спросить, господин лейтенант, какой вы показываете результат?
- Лучшее мое время - 17,58, - с гордостью произнес тот в ответ.
Ну и влип! Знать бы об этом раньше! Ведь до сих пор я ни разу не прошел меньше чем за 18 минут. К тому же сегодня я уже пробежал четыре стометровки. Не исключаю, что Винтерфелъд еще раньше принял решение бежать со мной и потому умышленно довел меня до изнеможения.
- Итак, забег через полчаса.
Я использовал это время, чтобы в медленном темпе пройти дистанцию. 12,5 круга соперничества с Винтерфельдом. Тот, конечно, решил меня доконать. Но лейтенант не знает пока, что мой результат - 18 минут. Нас с ним разделяют только 2 секунды. Если поднапрягусь, а Винтерфельд будет не в лучшей форме, то не все потеряно. Надо попытаться. Бег превратится в покер. К тому же ребята поняли, что за итогом забега что-то стоит. Офицер против рядовых, командир против подчиненных, муштрующий против муштруемых. Вот шанс взять верх!..
Первые два круга Винтерфельд дал мне вести бег. Видимо, рассчитывал взвинтить мои нервы. Я сбавил темп, но он не обходил меня, шел буквально в затылок. "С таким темпом, - подумалось мне, - не уложиться и в 18 минут". Но дело было не во времени. Третий и четвертый круг я прошел в еще меньшем темпе. Хотелось увидеть его реакцию. Кроме того, следовало поберечь силы. Винтерфельд пока держался. Но в начале пятого круга нервы его сдали. Ему, видимо, показалось, что я выдохся.
- Что, уже нет дыхания, Крайес? - с самодовольной гримасой на лице бросил он и плавно обошел меня. Попытался оторваться, но я сел ему на пятки. И так весь круг. Он часто оборачивался, в его глазах было недоумение. Я улыбался, потому что чувствовал себя все увереннее. Он взвинтил темп, чтобы окончательно уйти в отрыв. После седьмого круга Винтерфельд, думаю, понял, что недооценил меня. Мы как бы заключили молчаливый союз, что каждый новый круг ведущий меняется. Оба мы готовились к рывку на финише. Вопрос был в том, что считать финишем: весь последний круг или последние сто метров?
Пока я раздумывал, Винтерфельд решился: за 500 метров до финиша он сделал рывок. Ясно, лейтенант не хотел победы на последних метрах, а решил закончить дистанцию с убедительным преимуществом. Неожиданность рывка позволила ему оторваться метров на десять.
Прозевал, черт возьми! Я наддал и тут же вдвое сократил разрыв. Винтерфельд оглянулся снова, разрыв не увеличился. Я заметил, что лейтенант сдает. Видимо, он не рассчитал свои силы и начал финишировать слишком рано.
Последние сто метров. Самочувствие мое было отличным. Если бы мы не ползли на первых кругах, можно было бы пройти меньше чем за 18 минут. Три метра отделяют меня от Винтерфельда, два, один… и вот мы идем, как говорится, ноздря в ноздрю.
Так продолжается примерно десять метров, но эти метры кажутся мне вечностью. Винтерфельд выкладывается, в последний раз пытается уйти вперед. Но мой финиш лучше, с разрывом в два метра.
Все присутствующие кричали. 18,5. Новое лучшее персональное время. Винтерфельд был убит. Он сразу же повел себя по-дружески.
- Ведь я говорил, что вы - выдающийся бегун, Крайес, и потому проиграл без чувства горечи. Спорт есть спорт, и он - не самое главное в жизни. Не так ли?
Мое двоеборство с Винтерфельдом на многие дни стало главной темой разговоров в казарме. Говорили обо мне, Петере Крайесе! "Провел лейтенанта как мальчишку!", "Поставил нашему Лолли клизму!". Таковы были комментарии.
Но возбуждение со временем улеглось, тем более что мы почувствовали, как усилилась муштра. Одна за другой пошли проверки, были отменены увольнения по "дням НАТО", учебные тревоги и занятия в противогазах стали обычным делом. Все было направлено на то, чтобы восстановить дистанцию между командиром и подчиненными. И я уже всерьез подумывал о том, не лучше ли было проиграть?
Сделал я и другой вывод: необходимо перешагнуть восемнадцатиминутную границу. Я решил больше тренироваться и каждый день после занятий не опешить в пивнушку, а делать пробежку по лесу.
* * *
В спортивном костюме я направился к выходу из казармы. Погода была отвратительной, но все же хотелось пробежать в тот день добрых пятнадцать километров. Вначале по дороге, затем, после казармы Гинденбург, свернуть в сторону Гельпеталя. Дорога была самым неприятным участком. Машины проносились, едва не задевая меня.
Я как раз собирался перейти на шаг, и тут возле меня остановился четвертьтонный автомобиль повышенной проходимости. Дверца отворилась, и на сиденье водителя я увидел Винтерфельда.
- В каком направлении, сапер Крайес, держите путь и зачем?
- Зачем, господин лейтенант? Тренируюсь, чтобы улучшить личное время. Не хотите ли составить компанию до Гельпеталя? - Со времени нашего поединка я чувствовал себя перед Винтерфелъдом намного увереннее.
- Дела не позволяют, Крайес, к сожалению, не могу. Я еду в казарму Гинденбург. Могу вас немного подвезти, до леса.
Это было приглашение. Я забрался в машину.
- Помимо того, - продолжал Винтерфельд, - и на мне лежит ответственность за здоровье подчиненных. Я не могу допустить, чтобы вы во время тренировки схватили воспаление легких. Между прочим, не дадите ли мне возможность реванша? Скоро межбатальонные соревнования. Так как насчет сатисфакции?
- Конечно, ваше величество, - дозволил я себе в ответ шутку. - Мой адъютант с удовольствием сообщит вам время и место дуэли. - Тогда я еще полагал, что Винтерфельд, в сущности, хороший боевой товарищ, хотя и носит лейтенантские погоны.
- Вам не приходилось, Крайес, принимать участие в марафоне? Это моя мечта.
- В марафоне? Нет. Кишка тонка. Половину дистанции осилю и сойду.
- Приехали, Крайес. Если хотите, можете подождать здесь. Мне надо кое-что забрать, а потом я подбросил бы вас дальше.
Мне доставляло удовольствие то, что Винтерфельд возит меня, словно кучер.
- О'кэй, подожду. - Сразу же за ближайшим светофором мы должны были свернуть на подъездную дорогу к казарме. Через боковое стекло я смотрел в сторону Гельпеталя. И вдруг едва не врезался в ветровое стекло, так резко нажал на тормоза лейтенант.
- Что случилось?
- Посмотрите, - процедил он. - Коммунисты! Они уже и здесь!
Я увидел кучку людей, раздававших листовки.
- Хотел бы я знать, кто из офицеров сегодня дежурит? - снова процедил Винтерфельд. - Как можно допускать, чтобы этот сброд собирался у ворот казармы и вел агитацию?! Минутку, Крайес, сейчас разберемся! - Он выпрыгнул из машины, прошел мимо людей, раздававших листовки, и скрылся в дежурном помещении.
Я тоже вышел из машины. Хотелось посмотреть на этих типов.
"Бойко раздают листовки, - подумал я. - Не взять ли и мне одну?" Я едва успел сделать это и прочитать: "1 сентября - день всеобщего протеста против войны! Размещение новых ракет - еще один шаг к самоуничтожению!", как из дежурки выскочили трое солдат с карабинами на изготовку. За ними Винтерфельд и дежурный офицер, лицо которого было красным, как панцирь вареного рака. Я юркнул в машину. Что делать, если начнется стрельба? Распространители листовок, кажется, тоже перепугались. На моих глазах толпа увеличивалась. И вдруг я увидел Вилли. Он повернулся в сторону машины и что-то показывал.
Вилли! Уж не коммунист ли он?
Вскоре толпа рассеялась. Солдаты из дежурки вернулись в помещение, карабины мирно висели на плече. Винтерфельд держал стопку листовок и делал мне знаки подойти. Я снова вылез из машины. Хотелось побеседовать с Вилли, который был окружен другими распространителями листовок. Они горячо спорили.
- Мы не должны были отдавать листовки, - заявил один из них.
- А если бы кто-то из солдат не сдержался и нажал на спусковой крючок? - возразил Вилли. - Винтерфельд так их взвинтил, что всякое могло случиться.
- Но мы имели право распространять листовки у ворот! - твердо заявил другой.
- Право! Право! Надо работать так, чтобы нас не могли обвинить в противозаконных действиях, - бросил кто-то.