Зеленые цифры на табло часов дважды сделали рокировку, прежде чем Сомов вошел в кабинет. Сдвинутые столы у окна держали папки с бумагами и облокотившихся врача с медсестрой.
– Присаживайтесь. На что жалуетесь?
– Плохое самочувствие: озноб, температура, давление.
Врач попросил пациента оголить рукав и надел тонометр. Сема заплыл под чернь повязки на липучках и заколошматил по ней хвостом.
– М-да, – промычал доктор. – Повышенное – и верхнее, и нижнее. Курите? Выпиваете? Сильно соленое-перченое едите? Надо ограничить. Вот, смотрите на плакат.
Он повернулся к голой стене.
– А где он? Я спрашиваю, куда девался?
Медсестра пожала плечами:
– Вчера здесь был. Может, заведующая сняла.
– Без моего разрешения! – вспылил медик, хватаясь за сотовый. – Сейчас получит. Алло, Валентина Петровна, здравствуй, дорогая! Ты плакат не видела? Да, да… Хорошо… Хорошо, дорогая, – рассмеялся он, выслушивая ответы. – Конечно, конечно, передам. Всего доброго. Тебе все карточки нужно сегодня к вечеру закончить, – сообщил он медсестре.
– Да она там очумела что ли?! – вскочила девушка. – Когда же я успею?!
Схватив папки, она понеслась к заведующей.
– Вот так, – усмехнулся врач. – Дали задание перепечатать все истории болезни одним шрифтом. Ладно. Сходите завтра на флюорографию, сдадите анализы. В среду на прием. Пейте вот эти таблетки, каждой по одной в день. И… поменьше жидкости. Идите, оформляйте больничный. Следующий!
Урна у выхода проглотила рецепт. Покупать лекарства Денис не собирался – обойдется и без них. Нечего всякую гадость пить.
Ноги сосчитали полоски у "зебры" и вынесли к забегаловке с вывеской "С нами", над которой остряки подрисовали слово из трех букв.
Изрезанные и оцарапанные надписями столы пустовали. Только за одним из них выпивала парочка бомжеватого вида, стряхивая сигаретный пепел в половинки пивных банок.
Занюхав рукавом стакан водки, Денис выскочил на улицу.
7
В квартире Сомов, зевая, принялся бессмысленно переключать каналы и поправлять здоровье купленным на обратном пути спиртным. В конце концов, он остановился на мультфильмах, в которых кот пытался поймать мышонка.
– Тебе не кажется, что в него заложен некий философский смысл? – указал Денис на экран сому, внимательно наблюдавшему за проказами. – Представим на месте кота человека, а на месте мыша – мифическую птицу счастья. Люди точно так же суетятся, бегают, сметая все на своем пути и не останавливаясь ни перед чем, а пернатая тварь лишь усмехается и упархивает из-под носа. На любые уловки она отвечает своей хитростью. А порой еще так влепит по башке, что не рад будешь. Но даже если изловчишься и все-таки изловишь, то стоишь, как идиот, и не знаешь, что с ней сделать. Замешкался чуть-чуть – фррр – и нет ее. Упорхнула. И вновь бессмысленная беготня начинается. Ты так не думаешь?
Сема пожал плавниками.
– И никто не задумывается, а нужна ли вообще эта птица, – философствовал Денис. – Взять опять же этого кота. Еды в доме полно, а он мышь ловит. Спрашивается: зачем? В ней мяса с гулькин нос. Так нет же – азарт! Так и мы. В погоне и проходит вся жизнь. Оглянешься назад – вроде чего-то было, что-то произошло, с кем-то встречались, что-то чувствовали…И главное – будто совсем недавно, буквально несколько лет тому назад, а уже под памятник с датами пора. Подумаешь – как-то бестолково и бездарно время пролетело. Что хотел – не сделал, мечты не осуществил. Чего ради пыжился, кому чего зря доказывал?! Вот говорят: мечтать не вредно. Бред! Вредно, и еще как! Вместо того чтобы планы строить, которые никогда не осуществляются, и грезить о несбыточном, работать надо и не загадывать. Мечты только с пути истинного сбивают. Ведь всегда думаешь: "Вот мне повезет, и будет так-то и так-то". Надеешься – и ничего не делаешь. На диване гораздо легче лежать и думать о приятном, чем вкалывать в семь потов. Ты не думай, я себя не оправдываю. Я точно такой же, как и все остальные. Мне уже 32 года. И – что? Сижу на работе, бумажки изо дня в день перебираю. Мне это надо? Нет! Если только ради денег, чтобы с голодухи не сдохнуть. Ну, а по большому счету, что я полезного сделал? Да ни хрена – годы попусту потратил. Такое ощущение, что настоящая жизнь где-то там за околицей, а я в вакууме сижу: повседневные заботы, быт этот долбанный затрахал в корягу. А ведь где-то есть истинная жизнь, состоящая из небольших, пускай, но радостей, которые мы привыкли не замечать. Вот сейчас весна. Да? На деревьях уже почки набухли. Еще чуть-чуть, лопнут они, и вылезут крохотные зелененькие листочки. Прозрачные все, прожилки проглядывают, нежные-нежные. Ну, разве не красота! Или те же самые воробьишки. Присмотришься – скачут по дорожке, чирикают, переговариваются, найдут былинку и быстрей в закуток прячутся. Забавные такие. Осенью замечательно. Листья желтеют, краснеют и тихонько, кружа в воздухе, падают на землю. Идешь – они под ногами шур-шур-шур, шур-шур-шур. Знаешь, мне вообще нравится переход от одного времени года к другому. Наверно, к старому привыкаешь, а новое – разнообразие вносит, на душе как-то радостней становится.
А небо, а звезды! Знаешь, какие бывают облака?! Иногда, будто хлопья ваты накидали, и она плывет, дымится, меняется. А когда гроза, то они темнеют, молния блещет… Тишина. И вдруг – бабах, и дождь рванул с неба. Здорово!
Вот пойдем на улицу – я тебе все покажу. Обязательно на Стрелку сходим, где Волга с Окой сливаются. С моста далеко все видать. Сейчас лед, но все равно красота.
Природа вообще прекрасна во всех своих проявлениях. Люди – часть ее и по сути дела, должны обладать такими же качествами. Но смотришь на них – придурки придурками. Хотя и в них хорошее, конечно, имеется. В разной пропорции, но есть! Взять, к примеру, какого-нибудь закоренелого убийцу. Вроде, полный нелюдь. Но, если покопаться, хоть малюсенькую хорошесть, но отыщешь.
И знаешь, что обидно… Жил человек, чувствовал, радовался, огорчался, тоже видел небо, звезды, реки, озера, лес, ходил, что-то делал… а потом хлоп, и ничего нет! Совсем ничего! Пустота, абсолютная пустота. Лишь белый саван и деревянный костюм, но и их ты не видишь. И даже не страшно, ведь от этого никуда не деться, а именно обидно, жутко обидно! Зачем все было?!
Положив морду на сложенные плавники, Сема призадумался. Бормотание телевизора прервал шум покатившейся пустой бутылки, которую, вставая, задел Денис.
Прислонившись к подоконнику, он вглядывался сквозь свое отражение в сумерки, разрезаемые росчерками снега. Наткнувшись на стекло, комья ползли вниз, оставляя за собой мокрые следы. Пожелтевшие верхушки фонарей высвечивали во дворе одинокие качели и редких прохожих, измазанных липкой снежной манной. Напротив окна ветер пытался сорвать с клена останки почерневшего скрюченного листа. Как ни колотили его дождь и пурга, как ни морил холод, он не собирался отправляться к собратьям, давно сгнившим или испепеленным в крематории костра. Оставшийся в живых отчаянно ожидал прихода весны, наивно полагая, что тогда вновь помолодеет, расправит порванные крылья и будет рассказывать юной поросли о перенесенных невзгодах. Птицы, изредка навещавшие упрямца, уговаривали смириться, сдаться, положившись на волю судьбы, утверждали, что все бесполезно, и время вспять не повернуть, но тот лишь молчал и сильнее цеплялся за ветку.
Денис вздохнул, и окно отразило его спину, скрывшуюся за пологом занавески. Полутемную комнату освещало мерцание бормочущего телевизора, в котором маячило неизвестное лицо. Тусклый свет отражался в металлических зрачках шкафа, лакированных ножках стола и боках старого дивана, служившего одновременно кроватью. Тени длиннились, извивались, принимая причудливые очертания, наполняя комнату таинственностью и грустью.
Денису неожиданно вспомнилось детство. Были моменты, когда он оставался в квартире один, и отключали электричество. Ощупывая перед собой пустоту, он, спотыкаясь, шел на кухню и доставал из ящика стола оплавившуюся свечу. Слабый пляшущий огонек очерчивал спасительный круг, за который не могла проникнуть тьма и кишевшие в ней неведомости. Света хватало, чтобы осветить страницы книги, на которых пираты захватывали корабли и искали сокровища, покорители Америки бродили по девственным лесам, сражаясь с индейцами, непутевые двоечники выводили в инкубаторе веселую семейку, путешественники летали на воздушном шаре, спускались в глубины океана или вглубь к центру земли. Чтение настолько завлекало Дениса, что он не слышал треска и скрежета, доносившегося из сумрака.
Сны настойчиво заползали в сознание. Боясь окончательно заснуть, он нащупал будильник.
– Вставать завтра рано на анализы, – мысленно объяснил он клевавшему носом Семе. – Это называется "часы". Люди придумали их, чтобы знать, насколько опоздали. Заведем на семь – не ошибемся.
Усатый механизм с приподнятой кнопкой-беретом занял место на тумбочке. Сомов отвернулся к стене, рассматривая рисунок на обоях. Линии переплетались, перетекая одна в другую, складываясь в узор без начала и конца. Казалось, что они то находятся очень близко, то до невозможности далеко. Незаметно для себя самого, Сомов уснул, заблудившись в бесконечном лабиринте.
8
– Какой идиот придумал сдавать анализы ни свет ни заря!? – злился Денис, продирая глаза и стараясь не промахнуться мимо стеклянной баночки. Пару раз струя минула цель, что отнюдь не прибавило ему настроения.
– Влепить бы им в лоб этой посудиной! – зашипел Сомов. – Чтобы знали, как над людьми издеваться!
Сема, открыв пасть, наблюдал за неведомой ему процедурой.
– Тащи эту хренотень и все время думай, чтобы, не дай Бог, не пролилась! Маразм! Ну, все, что ли? Эй, там, алло!
Злой и невыспавшийся, он побрел в поликлинику. У двери в лабораторию толпилось пять человек. По очереди они ставили на квиток со своей фамилией емкости. Крышка не поддавалась, и взбесившийся Денис со всей дури рванул ее. Часть жидкости выплеснулась на пальцы.
– Бля…ндинка, твою мать! – взвыл парень. – Чтоб тебя!
Стоявшие за ним посетители развеселились. Не глядя на них, Сомов уселся перед медсестрой и протянул руку.
Кольнула игла, и Сема с перепугу нырнул в глубь живота. На пальце выступила прозрачная капля. Медсестра заполнила бесцветной кровью трубочку и сунула ватку со спиртом.
– Я мог бы и просто дыхнуть, чего добро зря переводить. Теперь на флюорографию. Ты спрячься, мало ли чего, – посоветовал он Семе.
– Без бахил нельзя! – заявил врач-очкарик.
Матюгнувшись, Денис пошарил по карманам. Денег хватало, только чтобы выпить.
– Я разуюсь.
– Ладно, проходите, – согласился медик. – Раздевайтесь. Вставайте сюда. Вздохните и не дышите. Все! Готово. Можете дышать.
– Огромное спасибо за разрешение! И что бы я без вас делал!
– Правильно говорят, – закуривая на улице, подумал Сомов, – чтобы ходить по нашим врачам, никакого здоровья не хватит.
Спать уже не хотелось, и настроение постепенно улучшалось. Помогла и солнечная погода, рассопливившая сосульки и разгорланившая воробьев.
Денис присел на скамейку и тут же вскочил обратно. Металлическое сиденье оказалось чуть теплее льда.
– Господи, ну какой придурок придумал делать такие лавки?! Почему у нас все через задницу?!
Ноги сами вынесли его к забегаловке.
– Водку в разлив продаем только с 10 часов. Распоряжение губернатора, – ошарашила продавщица.
Сомов, сжав челюсти, взглянул на часы. Ждать оставалось 15 минут.
Побродив и выкурив очередную сигарету, он зашел внутрь.
Стакан живительной влаги оросил всходы дневных замыслов. В межреберье бетонных плит не хотелось.
– Погуляю. Заодно тебе и достопримечательности покажу, – обрадовал он вытиравшую усы рыбину. – Только домой заскочу.
Солнце уже сильно пригревало. Денис ослабил удавку воротника, чтобы сом любовался окрестностями. Пара нырков в бурлящий кишечник автобусов, зигзаги по оспинам боковых улочек и – в морщину оврага, расщепившего историческую физиономию города.
Высокомерные новостройки нависали над краями, вглядываясь сотнями стеклянных глазниц в глубину. Полгода тому назад на их месте стояли одряхлевшие седокровельные дома минувших столетий. Отживших свой век старцев сравняли с землей или сожгли нетерпеливые строители элитного и дорогого жилья.
На краю примостилась половина старого дома с провалившейся крышей и обугленными остатками стен. Русская печь с выщербленными боками выпью тянула кирпичную шею, стараясь высвободиться из хлама и мусора. Из под досок и бревен выползла грязная и лохматая псина, увешанная репьями, словно новогодними шариками, и бессмысленно огляделась. Ковылявшая мимо старуха бросила ей кусок хлеба. Ткнувшись носом в мякиш, собака покрутилась на месте, свернулась калачиком и задумалась. На голом тополе завозмущалась ворона: "Заж-жра-лась!"
Тропинка, норовя вытащить размякшее тело из-под Дениса, спускалась вглубь оврага, приглушавшего городские звуки и наполняя его новыми. Ручьи, журча вдоль ледяного желоба, шутя волочили щепки и сор. Среди него оказался желтый мохнатый барашек, отбитый ветром от отары, пасущейся на ветках дряхлой толстой вербы. Птицы делились новостями, пристроившись среди изглоданных кистей рябины. Со склонов, поросших щетиной деревьев и кустарников, сползали седые клоки зимы, вычерняя неподсохшую землю.
– Правда, хорошо?! – глянул Денис на крутившего головой Сему. – Здесь всегда так. Пойдем, я покажу тебе Реку.
Вверх по склону, и на исшарканном тысячами подошв горбыле виадука отпечатались новые следы. Руки ткнулись в перила. Красота оглушила беззвучным многоголосьем. Сема обомлел, раскрыв пасть, и, не в силах сдержать чувства, закрутился на месте.
Далеко внизу, щурясь проталинами от ослепительного солнца, раскинулась Река. Толком не очнувшись от спячки, она змеей вылезала из посеревшей порванной зимней шкуры. По закованным в бетон берегам ползли крошечные машины и суетились букашки-люди.
– Согласись, смешными они с высоты выглядят со своими мелочными страхами, тревогами и заботами?! Занимаются изо дня в день различными глупостями и второстепенными, даже им не всегда нужными и понятными вещами. Вроде и не люди даже, а так – насекомые. В суете и вся жизнь проходит. Помрет кто-нибудь – остановятся окружающие его, на мгновение призадумаются о смысле бытия, погорюют, и опять в бега. Не жизнь, а абсолютная бессмыслица, вызывающая жалость и разочарование. Но стоит спуститься к ним, и ты уже становишься их частью. Оттуда человек на мосту, если ты его разглядишь, кажется далеким, непонятным, чужеродным и мелковатым. Находясь в гуще бесконечных забот, начинаешь воспринимать их как важные, значимые необходимости, без которых существование немыслимо. Этот бесконечный клубок и называем мы тогда настоящей истинной жизнью. И по-другому проводить отпущенные нам мгновения считается если не преступлением и глупостью, то точно отходом от нормы и общепринятых правил. Но даже если вдруг в краткий миг прозрения и поймешь, что настоящая жизнь прошла стороной и потрачена напрасно, то тщательно забиваем, затираем и шарахаемся от крамольной мысли, как от чумной крысы. Потому что становится страшно и жутко. Это чувство сожрет тебя без остатка и сведет с ума. Поэтому самый легкий и простой способ – не думать об этом.
Вот так-то, друг мой Сема!
Сом печально рассматривал окрестности.
Задергавшийся мобильник заставил его сорваться с места и нырнуть внутрь утробы.
– И здесь покоя нет, – вздохнул Денис, вытаскивая телефон из кармана. – Да. Слушаю.
Из сбивчивого рассказа начальника он понял, что завтра нужно быть на работе. Намечалась корпоративная вечеринка в честь сотрудницы Оли, и присутствие Дениса просто необходимо.
– Приду, – обнадежил его Сомов. – Надеюсь, врач с утра выпишет. А не выпишет – хрен с ним.
9
Офис, в котором трудился Сомов, назвать таковым можно было с большой натяжкой. Помещение, располагавшееся в подвале, разделили тонкими перегородками на несколько комнат. В них – неизменные стулья, столы с кипами бумаг, старенькие компьютеры, имевшие обыкновение "зависать" в самый неподходящий момент, и пара облезлых телефонов. Свет, проникающий с улицы в узкие зрачки окон, приподнятых над тротуаром, беспрестанно прерывали мельтешившие ноги прохожих.
Помимо приятеля-директора и Дениса, в офисе обосновались пятеро сотрудниц, занимавшихся продажей и обменом квартир. Состав коллег столь часто менялся, что Сомов не успевал запомнить их имена и постоянно путал. Вот и сейчас, подходя к работе, он пытался сопоставить имя "Оля" с его носителем. Так и не решив окончательно, кому оно принадлежит, Денис толкнул дверь в подвал. Сомнения испарились, едва порог попрощался с подошвами. За сдвинутыми столами, щетинившимися бутылками и тарелками, звякал хрусталь. Раскрасневшаяся виновница прерванного трудового будня, наклонясь, чокалась с коллегами, прикрывая выскальзывающую из наряда грудь. Короткое сиреневое платье подчеркивало превосходные изгибы тела, которое Денис не раз рассматривал украдкой. Но дальше обычного трепа и кокетства с симпатичной девушкой дело у него не заходило.
– Штрафную за опоздание! – выдали жующие рты. – Наливай полную!
Стул пнул Сомова под коленки, рюмка вжалась в пятерню, ожидая тоста.
– Не умею говорить долго, поэтому буду краток, как наш президент. Будь всегда такой же красивой, умной и трудолюбивой. Желаю здоровья, всяческих благ, денег побольше и хорошего спутника жизни, – скользнул взглядом по необремененному золотом безымянному пальцу Денис. – От всей души завидую твоему парню.
Сема, выглядывающий из расстегнутого ворота рубахи, беззвучно засмеялся, пуская пузыри. Заглушая бульканье, Сомов осушил рюмку и потянулся за соленым огурчиком.
– У меня его пока нет, – вздохнула Оля, строя глазки. – Так что я свободна.
– Кого? Огурца, парня или того и другого? Ничего, все еще впереди, – жуя, успокоил Денис. – Еще не вечер.
Судя по количеству бутылок и закусок, праздник тешил обещанием удасться. Стожки салатов, обдираемые вилками, таяли, превращаясь в овощные лохмотья, норовившие вывалиться из ртов. Вареная картошка немилосердно крошилась, путаясь на тарелках с остатками селедки, куриных конечностей и ржаного хлеба. Приливы и отливы чередовались все чаще и чаще, грозя бокалам и столу потопом. Тихие, скромные фразы, растолстев и развеселившись от переизбытка нахлынувших чувств, соскакивали с языков. Не заботясь о последствиях и влезая в чужие беседы, они сплетались в единый гул, нарушаемый выкриками и тостами.
– Выпьем! Где же кружка, моя бедная старушка!
– Приходила тут ко мне одна. Просила подыскать однокомнатную на проспекте Пушкина. Типа хочет с внуком двушку разменять. Я ей – где ж такую найти, да за такие гроши. Она, как расценки узнала – чуть кондрашка ее не хватила.
– Хватит уже о работе. Надоело! Давайте о чем-нибудь другом поговорим!