- Эти твари… Они сильны. Поезд Крумоворот… адские гончие, существа, один лишь волос которых толще вселенной. Их нельзя недооценивать. Но с другой стороны, чем я хуже? Мы тоже не лыком шиты, Анечка! - она повернулась к ошеломленной женщине и развратно фамильярдно подмигнула. - Мы им еще покажем. "В бананово–лимонном Сингапуре, урре…" - она отрешенно поглядела на лестницу и вдруг, неистово схватив Анну Михайловну за руку, зашептала срывающимся голосом: - Нет тьмы, кроме той, что внутри нас. И нет тьмы чернее предрассветной. И ночи нет - это лишь ночь, что в наших душах, вырывается порой и сквозь сито этого мира отрезает солнце от земли. Коль человека не будет на планете, то и ночи не будет, и страха, и боли. Никогда, никогда… Пойдемте, Анна Михайловна, - она страстно потянула женщину за собой, - здесь есть черный ход, а дальше, дворик французский с фонтаном. И спуск к морю. Сережа ждет меня там, неподалеку, мы договаривались сегодня с ним встретиться после работы… после его ужасной работы, - она всхлипнула. - Он обязательно что–то придумает. Я уверяю вас, Анна Михайловна. Сережа вытащит нас из этого кошмара, и дальше мы пойдем рука об руку в дивный новый мир.
Лицо ее приобрело странное диковатое выражение, глаза блестели.
Анна Михайловна молча встала и побрела сквозь тамбур. Действительно, по другую сторону коридора был черный вход. Однако дверь оказалась забитой досками. Над нею красной краской было намалевано давешнее слово "Лева" и странный знак под ним, изображающий восемь стрел, что разлетались прочь из единого центра. Светлана равнодушно поглядела на стену и повернула обратно. Анна Михайловна хотела было спросить ее о чем–то, но, мельком поймав измученный взгляд девушки, промолчала. Теперь ей казалось, что все происходящее не более чем сон. Ухватившись за эту мысль, она успокоилась и позволила себе плыть по течению, понимая, что все иллюзорно, вне зависимости от реалистичности своей. Ведь во сне мы, порой, не удивляемся самым удивительным невероятным вещам, не пугаемся вещей воистину страшных и не смеемся, попадая в ситуации по–настоящему смешные. Душа, пребывающая во власти сновидений, свободна от человеческого налета и тем самым освобождена от бремени эмоций.
Какой странный, дикий сон, - думалось Анне Михайловне. - Голуби, что же могут означать эти голуби, черт подери?
Как во сне она подошла двинулась было к двери в подъезд, совсем забывшись, потянула ее на себя, но тотчас же с визгом отпустила раскаленную ручку. Полыхнуло синим, в воздухе запахло озоном. Мимоходом, в щели между дверью и косяком разглядела она темный проулок и кудлатую тень подле тротуара, в монструозных очертаниях которой она безошибочно признала болонку. Потом дверь с силой вырвалась из ее рук и захлопнулась. Анна Михайловна слепо вслепую отошла от выхода и осела на пол. В полубреду наблюдала она за Светланой, которая, став перед дверью, раз за разом рисовала в воздухе таинственный знак, тот, что порой является нам перед самым пробуждением и в подсознании нашем всегда охраняет входы в бездонную пропасть.
Она начала проваливаться во тьму и в полубессознательном состоянии почувствовала, как кто–то берет ее за руку и тянет, тянет вверх. Она послушно позволила вести себя по лестнице, стараясь не открывать глаз. За спиной слышала она низкий вой и сердитое тявканье.
Потом ее вдруг начали трясти, да так сильно, что ей показалось, что голова ее вот–вот отвалится. Сердито открыла она было рот, чтобы поставить обидчика на место, но рот оказался словно ватой наполнен, а язык, ее язык, превратился в огромный диванный валик, не умещался во рту и норовил вывалиться. Сквозь туман и гул, наполнившие ее голову, она слышала голос, который показался ей знакомым:
- Надо идти, Анна Михайловна! Он же теперь вас не отпустит просто так! Вы же прямо под луч попали! Прямо под луч!
Потом кто–то принялся хлестать ее по щекам. Она с трудом открыла глаза и увидела перед собою расплывающееся лицо Светланы. Сфокусировав взгляд, она отпрянула назад и привалилась к перилам лестницы.
- Хватит! - властно сказала она. На самом деле у нее получилось лишь промямлить что–то и безвольно поднять руки, защищаясь.
Света взяла ее лицо в ладони и внимательно посмотрела прямо в глаза.
- Ну как вы, Анна Михайловна? - с нежностью и болью душевной прошептала она, - вы ведь не подведете? Прошу вас, умоляю, только слушайтесь меня. Они не смогут войти в подъезд, пока не прибудет поезд Крумоворот. У нас есть еще время. Я запечатала дверь знаком Анубиса. Теперь и нам не выйти, но и им не зайти. Переждем. Если люди этого переулка проснутся и перестанут выделять тьму, то и ночь закончится и мы спасемся. Вышивальщицы бессильны при солнечном свете. Только карлик… Круминдр… но он глуп. Пойдемте же. Здесь на третьем этаже живет одна добрая старушка. Она поможет. Защитит нас. А там все уладится. Приедет Сережа. И всех нас спасет, - ее голос вдруг сорвался на секунду, но тотчас же окреп, - нам нельзя сдаваться!
Анна Михайловна покорно принимала слова, что не находили отклика в ее душе. Автоматически переставляя ватные ноги, она следовала за девушкой, мечтая только об одном, чтобы сон ее поскорее закончился и она проснулась в мире, не отмеченном печатью тьмы. Вот только грезилось ей, что мир света на самом деле и есть настоящий сон, тогда как хаос грядущий - реален.
На третьем этаже была только одна квартира. Светлана подошла к двери и смело нажала на кнопку звонка.
Дверь открылась почти тотчас же. За нею показался невысокий кряжистый мужчина в военной форме. При виде Светланы он встал навытяжку и отдал честь.
- Полно, Антонина Петровна! - ласково пропела девушка и, не сдержавшись, бросилась мужчине на шею, осыпая его поцелуями. Последний стоял как истукан.
- Антонинушка Петровна! - всхлипывала девушка, - тетя Тонечка! Уж я и не чаяла до вас добраться. Ведь голубя они вызвали, голубя! Того и гляди вся вселенная рухнет. А Сереженька там ждет меня у моря и не знает. Не ведает. Его же с собой пуповиной затянет!
- Полно, - пробасил мужчина и отстранился. - Пройдемте в кабинет. И вы, как вас там, - он брезгливо махнул рукой в сторону Анны Михайловны, - тоже проходите. И не напачкайте мне тут. Твари.
Они прошли в затхлый коридор, освещаемый тусклой лампочкой, что неловко примостилась под потолком. Облезлые обои, вешалка, сплошь заваленная старыми демисезонными куртками, груда зимней обуви на полу, зеркало–трюмо, настолько засиженное мухами, что сквозь пленку грязи невозможно увидеть свое отражение, вытертый паркет, узкий лаз коридора, обрамленный фанерными самодельными платяными шкафами с одной стороны да запыленными полками с книгами с другой, велосипед со спущенными шинами, неловко примостившийся у стены, плохо пригнанная дверь с цветным витражом, ведущая в комнату.
- Пройдемте в кабинет, - настойчиво повторил Антонина Петровна, и сам пошел вперед, показывая дорогу. Впрочем, у самой двери он отчего–то передумал и, повернувшись к визитерам, сел по–турецки прямо на пол, облокотившись на спущенный скат велосипеда.
- Докладывайте.
Светлана отодвинула Анну Михайловну за спину и, необычно широко расставив ноги, правую руку выбросила вперед, указывая то ли на Антонину Петровну, то ли на редкой красоты витраж на двери в кабинет, а левую прижав к боку. При этом она раскачивалась, переминаясь с одной ноги на другую, и издавала жужжащие звуки сквозь зубы.
Антонина Петровна некоторое время смотрел на нее, задумчиво теребя орден на груди. Потом перевел взгляд тяжелых глаз на Анну Михайловну.
- Ну а ты, кума, что скажешь? - фамильярно ухмыльнулся он, - чай, не поняла ничего до сих пор?
Анна Михайловна хотела было сказать, что в этом сне она человек сторонний и чудом оказавшийся, что в ее реальности тепло и светло, что вот–вот выглянет солнышко и она проснется посвежевшая и лишь частью своего сознания, уголком глаза, уследит остатки кошмара, растворяющиеся в темноте потустороннего мира, но внезапно осознала, что все это в общем пустое и ненужное, осыпающееся, как шелуха. Как высохшая кожа мумифицированного на жарком солнце трупа.
- Я бы сына хотела увидеть перед смертью, - горько пробормотала она.
Военный поглядел на нее: его глаза прожигали насквозь. После встал, отряхнувшись от налипшей на галифе черной собачьей шерсти, и указал за спину себе.
- Там, за дверью, - изрек он, - только один взмах крыла голубя–голиафа. Он вселяет бессмертную душу в смертную плоть. Потом крыло идет вниз - и голубь забирает свое, оставляя мясо червям. Промежуток между взмахом крыла вверх и его путем вниз, ничтожно малый промежуток, и есть человеческая жизнь. В момент перехода у матерей есть выбор.
Дверь за его спиной распахнулась. Анна Михайловна увидела окно во всю стену. За окном неподвижно повис гигантский голубь. У окна стояло чучело ее сына в человеческий рост. Живот его был раскрыт и наполнен монетками, дольками апельсина, шариковыми ручками, клочками папиросной бумаги, сплошь исписанными мелким текстом, моделями автомобилей и прочим мусором. Сын был выполнен из проволоки, но необычайно искусно, так, что сходство между чучелом и Сережей было разительным.
- Это, - произнес военный, - и есть твой выбор. Уйти вместе с голубем туда, где тьма отступает, или остаться вместе с сыном. Отдать свою жизнь и взамен, кто знает, быть может, получить намного больше куда больший приз. Сейчас твой сын пуст. Ребенок живет только после смерти родителей. Только смерть дает жизнь.
Анна Михайловна оглянулась на Светлану, но вместо нее перед ней предстало членистоногое существо с огромными сияющими зелеными глазами. В одной из тонких лап создание сжимало золотую иглу, в которую продета была сияющая нить. В другой - ножницы.
- Ваш гобелен вышит, Анна Михайловна. Осталось сделать окантовку. Мы называем это backstich. - существо улыбнулось, и в жутких глазах его Анна Михайловна увидела тысячу солнц и миллионы планет, все в одном и одно во всем.
- Ну что же, Анна Михайловна. Выбор за вами.
Не оглядываясь женщина поспешила в комнату. Раскрыв широко руки, обняла чучело сына и ощутила, как иглы его души впиваются в ее жизнь, высасывая ее без остатка. За окном стало быстро темнеть. Гигантское крыло заслонило собою ткань окна, и в последнее мгновение Анна Михайловна увидела завершенный сверкающий гобелен своей жизни.
Опустился занавес.
… Лицо Светланы залилось нежным румянцем. Она наклонилась, походя сорвала травинку, что проросла между плитками мостовой и, не глядя на собеседницу, вполголоса произнесла:
- Не так все, Анна Михайловна. Боюсь вас обидеть невольно, но вы не правы в данном вопросе. Вышивкой можно прекрасно прокормить и себя, и мужа, коль он непутевый бездельник.
- Прошу прощения?
- Ах, милая Анна Михайловна, я же пошутила! Уж вашего сына бездельником никак не назовешь! Он и денег–то от меня никогда не примет. Такой, право, гордец! Впрочем, за это я его и люблю.
Суровое лицо Анны Михайловны смягчилось немного. Она даже улыбнулась, неловко правда вымученно, словно лицевые мускулы у нее были атрофированы.
- Да… Сережа такой. С детства таким был. Гордый мальчик. Ведь я, Света, даже и не знаю, чем он промышляет. Порой жутко становится… Как–то спросила его, Сережа, говорю, может бросить тебе эту… эту… - женщина запнулась на полуслове, враз потерявшим осмысленность взглядом уставилась на противоположную сторону аллеи, там где резвилась веселая болонка, вцепившись зубами в поводок, стараясь вырвать его из рук полной хозяйки. Анна Михайловна схватилась за грудь и, скрипнув зубами, осела на землю.
Солнечный свет навеки запечатлелся в сетчатке помутневших глаз.
А голубь–исполин по ту сторону сновидений воспарил над спящим людским муравейником и снова взмахнул крылом. И снова. И снова.
Из Тьмы
Зачем я живу? Ради чего топчу землю, набиваю брюхо дарами ее? Кто я? Есть ли во мне божественная искра, или это огонь болотный пожирает мое сердце? Я горю? Тлею? Дышу ли я, или даже дыхание мое иллюзорно? Что есть истина? Что есть человек?
Великанов порхал, как бабочка, по кабинету и кричал, исходил криком, но внутренне, тихонько. То и дело он подбегал к окошку и, заламывая руки, с тоской глядел на пейзаж вид, открывавшийся его взору внизу. Там, внизу, на детской площадке, в песочнице возились дети. Сверху они казались крошечными, несуразными фигурками, будто вырезанными из мокрого картона. На миг Великанову представилось, что не дети это куролесят в песочнице, но неутомимые старики с метровыми сизыми сивыми бородами упражняются в вольной борьбе.
"Сегодня особенный день, - подумал он, - сегодня множественность моей жизни войдет в сингулярную фазу. А ведь я знал, чувствовал!"
Он отвернулся от окна и мелким шагом засеменил к столу. Присел на краешек кресла, задом ощущая метафизику сиюминутности, осторожно побарабанил пальцами по полированной поверхности стола, помычал в усы.
- Ту–ру–ру… Ту–лу–ру…
Вскочил порывисто и снова заходил по кабинету, то и дело подскакивая в нетерпении.
"Однако, позвольте! - думалось ему, - отчего это сегодня и именно сегодня день выдался настолько необычным, что даже воздух в кабинете кажется наэлектризованным? Что такого дивного произошло в глубине вселенной? Откуда это вязкое ощущение в груди?"
- Я избранный! - взвизгнул Великанов победно.
Он резво резко скакнул к столу и подхватил телефонную трубку.
- Яша! Яков Степаныч!
- Слушаю вас, Андрей Владимирович, - прогудела трубка.
Великанов вдруг слегка опешил. Пригрезилось ему, что в соседнем кабинете никого нет. Ни Якова Степановича, ни девочек, а сидит там невероятных размеров комар и гудит в трубку сонно. Он мотнул головой, отгоняя морок, и, уставившись на микротрещины в полировке стола, пробормотал враз севшим голосом:
- Ты вот что, Яков. Ты, Яков, иди домой, и девочки пусть, Яков, тоже домой идут. Короткий день.
Трубка помолчала, пережевывая информацию, и исторгла серию звуков, в которых Великанов услышал и писк комариный, и шелест огромных крыльев, а уж потом различил слова:
- Что ж так, Андрей Владимирович? У нас отчет на носу, право…
- Отчет подождет, - язвенно буркнул Великанов. - Вы идите, завтра доработаем. Мы и так по всем показателям опережаем. Куда торопиться?
- Ладно, Андрей Владимирович. Спасибо большое - и от меня, и от девочек. Я к вам зайду сейчас, занесу чертежи. Посоветуемся.
Великанов испугался. Напряженное давление воздуха, преследовавшее его на протяжении последних нескольких дней, давившее на диафрагму так, что хотелось ему постоянно и постыдно отрыгнуть, переросло вдруг в нечто более материальное, твердое и почти видимое. В голосе зама послышались ему угрожающие нотки.
"Ага, зайдет он, - молнией пронеслась бредовая мысль, - высосет кровь и улетит в окошко". - Ты, Яков, чертежи оставь на столе. Я потом погляжу. Вечерком тебе перезвоню, покалякаем.
Трубка озадаченно помолчала.
- Эхм… Андрей Владимирович…ну, я понял тогда. А… вам… все хорошо?
- Поджелудочная замучила, чтоб ее! - брякнул Великанов, поражаясь своей находчивости.
- Так вот оно как! - обрадовался Яков на том конце провода. - Холод и голод, Андрей Владимирович, холод и голод! С этим не шутят!
- Я разберусь, иди уже. Нынче рано темнеет.
- Ну, тогда, …до завтра, Андрей Владимирович?
- Всего доброго, Яков Степаныч.
Великанов положил трубку на стол и некоторое время слушал приглушенные короткие гудки. Потом спохватился, поднял трубку и положил ее на аппарат. Посидел немного в кресле, наслаждаясь хрустальной тишиной, после поднялся, походил нетерпеливо по кабинету, то и дело поглядывая на часы, крякнул, присел было снова, схватил ручку, начал чиркать в блокноте, снова вскочил, подбежал к окну. Его заполняло чувство тревоги вперемешку с детским и давно позабытым ощущением грядущего праздника, будто бы он вернулся в ранние годы жизни и малым карапузом стоит под елкой, с надеждой и сладким ужасом глядя на подарки, оставленные Дедом Морозом ночью. И, не решаясь протянуть к ним руку, в страхе, что окажутся они не тем, о чем он мечтал втайне, но чем–то иным, не столь желанным.
Весь день мозг Великанова зудел. В солнечных лучах, пробивавшихся сквозь не очень чистое стекло, в пыльных узорах на столе виделись ему картины великих, правда, совершенно непонятных свершений.
"Что же произойдет… вот прямо сейчас? В чем же суть, в чем?"
Одно он знал наверняка. Через несколько минут, возможно, через час, его жизнь чудесным образом переменится.
Великанов нервно поежился, встал, потянулся было за пальто, но вдруг передумав, вскочил на ноги, подхватил ключи и выскочил из кабинета, захлопнув за собой дверь.
В общем зале было непривычно пусто. На столе у Парфенова аккуратно разложен был чертеж с пояснениями, написанными от руки на листе бумаги, приколотом поверх. Гулко тикали напольные часы в углу. Великанов остановился возле стола заместителя, поглядывая на чертеж, который теперь казался ему совершенно незначительным по сравнению с грядущим в его жизни праздником, пожал плечами и прошествовал к выходу из офиса улыбаясь внутренне.
- Ишь ты! - шептал он в ожидании лифта, - ведь я и не чаял…
Впрочем, некая потаенная часть его сознания пыталась подать тревожный сигнал, монотонно вопрошая, что же такое должно произойти и откуда это вдруг ему, Великанову, взбреднулось, что он, дескать, удостоен великой чести быть посвященным в тайны вселенной и внешних сфер? И не сошел ли он банально с ума, перетрудив свой некрепкий разум заботами? И не нужно ли ему успокоиться, вернуться в офис, вскипятить воду и заварить себе крепчайший чай, а после неспешно, вдумчиво набрать номер "скорой помощи" и сдаться врачам и спастись? Рационалист в голове Великанова рисовал пасторальные картины бытия в лечебнице: степенные старцы прогуливаются вдоль светлых широких коридоров, румяные нянечки разносят молоко и пилюли, где–то лечат электричеством.
Чу! Великанов отогнал назойливые образы нетерпеливым взмахом руки. Безумие (будь он безумен) не казалось ему фатальным. Напротив, оно наполнило каждую клеточку его организма энергией, способствующей развитию, эволюции, но никак не распаду.
Выходя из здания проектного института, он поежился и пожалел, что не захватил пальто. Однако зуд, толкающий его вперед, подавил перебил и чувство холода, и остатки опасений.
Проходя мимо песочницы, Великанов поглядел в сторону резвившихся детей. В осенних сумерках он явственно четко разглядел двух стариков в тренировочных костюмах. Один из них стоял на четвереньках, так, что его окладистая борода мела песок с увязшими в нем кошачьими экскрементами, второй же, пристроившись к нему сзади, нежно и сосредоточенно обнимал его за шею.
"Пакость какая!" - совершенно не удивился Великанов и отвернулся.
Поведение стариков показалось ему фривольным. Он подошел к проезжей части и, вытянув вперед руку, принялся голосовать. Точного представления о том, куда он собирается ехать, у Великанова не было. "Прокачусь!" - грезил он туманно. Разумеется, интуиция подскажет ему, за каким поворотом скрывается удача, и вскоре уже он будет упиваться сюрпризом, что поджидает его впереди.
От сладких мыслей Великанова оторвал визг тормозов. Прищурившись, он задумчиво поглядел на старенькую "Волгу" неопределенного цвета. Грузный мужчина - неясная тень, приросшая к рулю, - опустив стекло, нетерпеливо пожимал плечами как заведенный.