Великанов склонился к оконному проему и интимно произнес:
- Едем на Сахарный. Потом в Бирюково. Э-э…Советская…двенадцатый номер. Возле летнего рынка… Хм-м, сорок даю. Он тускло удивился диковинному адресу, что сам по себе всплыл и выплеснулся на язык.
Водитель протянул руку и, открыв пассажирскую дверь, жестом указал на сиденье.
Великанов охотно присел и тихонько прикрыл дверь.
Тронулись. Водитель некоторое время молчал, сосредоточенно уставившись вперед. Впрочем, не прошло и минуты, как он принялся стрелять глазами, исподволь поглядывая на Великанова. Андрей Владимирович же, напротив, сидел прямо, поглощенный мыслями о празднике, что ожидает его в конце пути. Все прочие мысли, в том числе отчаянные позывы угасающего рационального, казались ему пустяковыми, не важными, а потому иллюзорными.
Ехали не быстро. Мимо проплывали индустриальные постройки, плохо различимые в темноте, саваном укрывшей город. Фонари почти не горели, а те, что работали, окрашивали ближние дома в мертвенно–желтый колер. Вскоре пейзаж изменился. Теперь машина ехала по совершенно не освещенной местности. Во тьме угадывались одноэтажные, казавшиеся заброшенными домишки. Где–то вдалеке, сокрытая от глаз, механически как заведенная лаяла собака. Великанову казалось очень важным, что лай собаки был спокойным, мерным. "Значит, все хорошо", - подумалось ему.
Таксист резко вывернул вправо, и они устремились по ухабистой дороге, по обе стороны которой черными холмами навален был строительный мусор.
- Скажите, - обратился таксист к Великанову, - вы проездом к нам? На денек?
- Отчего же? - Великанов смерил таксиста надменным взглядом, - я здесь родился, дорогой мой. Вот уж пятьдесят восемь лет, от звонка и до звонка. - он хохотнул.
- Да, но… - голос таксиста удивленно повысил голос прозвучал удивленным фальцетом, он даже присвистнул отчего–то фальцетом, - откуда вы тогда знаете про этот адрес?
Великанов в изумлении поглядел на таксиста. Пункт назначения, названный им, всплыл произвольно и казался до сих пор, скорее, символом, метафорой, нежели реально существующей локацией на карте. Таксист хмыкнул, как показалось Великанову, обиженно, и, притормозив у перекрестка, нравоучительно заявил:
- Вот то–то и оно. Это, знаете, как в детстве. Идешь, порой, голову вниз опустил, все выискиваешь что–то, ну, потерянное… там, не знаю, обертки от жевательных резинок, мелочь, а то и ценности какие, и вот, идешь ты…
Он замолчал и удивленно уставился на Великанова, тряхнул головой и продолжил:
- …И вдруг поднимаешь голову и понимаешь, что ты невесть где находишься. И буквально через секунду все вспоминаешь, но секунда эта, от незнания до осознания, - волшебна, ибо в этот момент тебе кажется, что ты очутился в таком месте, которого ни на одной карте не найдешь, на самолете до него не долетишь и на машине не доберешься. Будто попал по ту сторону маленькой двери в стене, ну, как у этого… черт, вылетело из головы… А вот вы, к примеру, вы твердо знаете путь. Это редкий случай. Я, как вас увидел, сразу понял: этот человек готов идти до конца. У нас, у таксистов, нюх. Мы человека насквозь видим. Бывает, ночью едешь один, кругом темнота, ну, как сейчас, только пострашней, ни зги. И тут тормозит тебя человек, а ты знаешь уже загодя, что он за человек. Хороший ли. Худой ли. А потому и не боюсь я ездить. Мне Ах-Вазоот сказал, что Те Кто за Сферами, не допустят… и из Тьмы восстанет Йига, посланник, с очами полными огня.
Великанов уставился на таксиста и тотчас же понял, что последние слова ему, очевидно, почудились. Видимо, он незаметно для себя самого задремал и прозевал даже, когда они приехали к огромным кованым воротам, за которыми угадывалось чудовищных размеров здание с черными окнами. Здание было неправильной формы и более походило на грубо обтесанную трапециевидную глыбу, нежели на творение рук человеческих. У ворот, переминаясь с ноги на ногу, топтались два субъекта, почти неразличимых в ночи, но движения их, притопывания внушили внушали Великанову опасения. Он вопросительно поглядел на таксиста. Тот, в свою очередь, враждебно уставился на Великанова и выразительно ткнул пальцем в направлении ворот.
- Сахарный, - язвительно сказал таксист. - Не желаете? Теперь на Советскую али подождать?
Внезапно зуд, терзавший сознание Великанова на протяжении всего дня, отступил и он с совершеннейшей ясностью осознал всю абсурдность своих действий. Он, движимый бредовой идеей, не захватив даже пальто, едет в ночь на сахарный завод, который, по его сведениям, вот уж три года как закрыт, а после еще и собирается в Бирюково, на Советскую… Советскую… эге, постойте–ка, ведь мне знаком этот адрес!
Великанов похолодел. Несколько лет назад городок всколыхнула серия жутких по манере исполнения убийств, звериная жестокость которых удивила даже бывалых оперативников. Шесть трупов, найденных в здании заброшенной школы, расположенной на улице Советской, 12, в районе Бирюково, были ослеплены, в пустые глазницы залит был свинец, животы вспороты, руки связаны за спиной собственными внутренностями… С некоторыми сотворили такие гнусности, что молодой лейтенант милиции, первым обнаруживший бойню, помешался и в буйном состоянии был доставлен в психиатрическую лечебницу.
Ужасное это преступление не удалось скрыть. Информация просочилась в газеты, и на целый месяц город бурлил. Удивляло и то, что на месте преступления не было обнаружено следов иных, кроме следов самих жертв. Складывалось впечатление, что люди сами поубивали друг друга, зубами выгрызали носы, раскалывали собственные черепа о стены.
Зацепок у следствия не было, и дело осталось нераскрытым.
"Боже мой! - пронеслось в сознании Великанова, - я же червь ничтожный. Я не хочу умирать. Я дерьмо готов жрать с червями, лишь бы жить. Всю дорогу домой проползу, только не убивай, не убивай! Помрачение… гипноз…" Таксист нетерпеливо кашлянул. Великанов вскинулся всем телом.
- Так куда ехать–то?
- Обратно меня отвези, к проектному. Еще тридцать добавлю, - скороговоркой выпалил Великанов, старательно натянуто улыбаясь.
Таксист помолчал, нахмурился.
- Вот оно как, - пробасил он, - не спорю, ловко. Я думал, у нас взаимопонимание по этому вопросу, ан вот какой коленкор…
- По какому вопросу? - тихонько спросил Великанов. Мысленно он прикидывал, каковы будут его шансы, если дюжий таксист внезапно набросится на него и начнет рвать своими крепкими пальцами ему, Великанову, лицо на куски и рычать, и захлебываться слюной. Опасения также внушали те двое у ворот сахарного, что подошли уже поближе. В темноте очертания их тел казались неправильными, исковерканными.
- По вопросу, - вяло ответил таксист. - Ладно, едем обратно. Полюбовались на виды и домой. Щас вот только…Он резко нажал на клаксон и, высунувшись из окна, крикнул: - Куда вам, хлопцы?
Хлопцы резво приблизились, при этом старательно избегая света передних фар. Тот, что повыше, подошел вплотную к окну таксиста, при этом оставаясь в тени, и, наклонившись, прошипел что–то. Таксист многозначительно хмыкнул и мотнул головой на заднее сиденье. Впрочем, тотчас же встрепенулся и спросил:
- А сколько?
- Нгрлуи пдрнхлфчагн, - ответил высокий.
Или, поправил себя потрясенный Великанов, ему послышалось, что высокий незнакомец, чье лицо ни разу не вышло из тени, произнес столь явную тарабарщину.
- Сойдет. Только это, двоих не возьму.
В этот момент второй незнакомец, более плотного телосложения, вышел вперед и внятно сказал:
- Я друга провожаю. Мне тут недалеко, пешком. И спешно удалился в сторону ворот.
- Отлично! - Таксист повеселел, - давай залазь, турист!
Высокий кивнул, быстро открыл заднюю дверь и уселся позади Великанова. Такси тронулось с места.
Великанову от присутствия черного человека за спиной стало душно. Сразу вспомнились ему истории о лихих попутчиках, что будучи в сговоре с таксистами грабили и убивали простых людей безлунными ночами. Захотелось ему выйти и пойти пешком, но мысль о том, что он будет добираться в город сам по пустынной дороге, внушила ему еще больший страх.
"Авось обойдется, - верещал он внутренне, - не пропаду, чай!"
Машина медленно ехала по ухабам. Свет фар то и дело выхватывал покосившиеся телеграфные столбы вдоль дороги. Монотонный собачий лай теперь звучал как тревожное предупреждение.
Великанов почувствовал страшную усталость. Ему хотелось как можно быстрее добраться до института, подняться в свой кабинет и переждать до утра. Он искал и не мог найти разумного объяснения своему поведению. "Доктора! - кричало его нутро, - Врача! Врач поможет. Он болен, тяжело болен".
Он вжался в сиденье, стараясь превратиться в точку, абстрагироваться от присутствия ужасного человека сзади, что прожигал его взглядом насквозь. Мысли его метались, рождая хаотические образы в сознании. Он устало откинулся назад и закрыл глаза, стараясь собрать мысли вместе, но они расползались, как тараканы, щекотали его изнутри, холодными лапками топтались по зыбучей поверхности мозга.
Незаметно для себя Великанов задремал. Он не спал, но уже и не бодрствовал. Монотонность, мягкое шуршание шин по асфальту, ровное гудение двигателя не успокаивали его, но вводили в состояние похожее на транс. Конечности налились свинцом, голова опустилась на грудь. Он потерял ощущение времени и грезил о том, что вот уже целую вечность он едет в такси и нет конца путешествию его. Из ниоткуда в никуда.
… Великанов проснулся оттого, что машина стояла.
- Шантак, - услышал он явственно.
- Нга рглуи Шантак. - ответствовал таксист. Рядом со щекой Великанов почувствовал движение воздуха - черный человек на заднем сиденье приблизил свое лицо вплотную к нему и, похоже, принюхивался.
- Нет, ата, - произнес смрадный голос у его уха, - не есть Шантак. Я чувствую.
- Мы ведь не могли ошибиться, верно? - буркнул таксист. - Это он?
- Он, - прорычал черный человек. И с омерзением ощутил Великанов шершавый язык его у себя на щеке, - разумеется, он. Но это не Шантак. Я чувствую, здесь что–то еще.
- Тьма! - в сердцах буркнул таксист, - во имя Пана, с чем мы столкнулись на сей раз?
Великанова обдало вонью. Черный человек со свистом выпустил воздух изо рта и прошептал:
- В тот день он был один, ата. И шесть воинов пали только лишь от одного его взгляда. Он ничего не делал, понимаешь? Только посмотрел на них, влил яд своей души им в глаза. Они убили друг друга, ата, а он стоял и смотрел. Я знаю. Я видел бойню глазами Сол-Мандита. Он - вместилище черной вязи. Нам не победить его, если он проснется. Убей плоть сейчас, пока он спит, сожги машину. Я останусь вместе с ним. Я смогу его удержать Словами Силы некоторое время. Моя жизнь - ничто. Я уже пять лет как мертв. Сожги нас!
Великанов, парализованный ледяным страхом, нашел в себе силы открыть глаза и с немым криком уставился на прогнившее до костей лицо черного человека перед собой.
- Н-не, н-не… - лепетал он, вдавливая свое тело в сиденье. Правой рукой он тщетно пытался открыть дверь, тянул за ручку, но она не поддавалась.
- Слишком поздно, ата! Он не спит! - Мертвец взвизгнул и подался назад. Таксист в страхе глядел на Великанова, рот его открылся, глаза выпучились.
- Выпустите меня! - заорал наконец Великанов. Он принялся биться спиной в дверь, с каждым ударом ощущая, как волны кошмара отступают, вытесняемые чем–то…иным.
- Ата! - верещал мертвец с заднего сиденья, - я знаю, что в нем! Беги, спасайся!
Но таксист, ополоумев от страха, мелко дрожал перед Великановым. Внезапно он рывком открыл дверь со своей стороны, выскочил из машины и бросился наутек. Пробежав несколько шагов, он споткнулся о бордюр и упал, карикатурно разбросав ноги. Все это Великанов видел сквозь дым, что окутал его сознание плотным коконом. Вернулось предвкушение праздника, ощущение чистой незамутненной радости.
Последующие события Великанов воспринимал как бы со стороны, будто кто другой овладел его телом, оставив его наблюдателем. Он видел свои руки, протянувшиеся к двери такси, срывающие ее с петель с куском стойки. Видел, как тварь на заднем сиденье выскакивает из машины и бежит в сторону парка. Видел себя, стоящего посреди улицы, раскинувшего руки как птица. Видел, как блестящие черные щупальца, вытянувшиеся из его предплечий, стрелами летят в сторону таксиста и вовсю удирающего гнилоликого спутника его, видел, как их тела плавятся при соприкосновении с щупальцами, вскипают ужасными кровавыми пузырями, что тотчас же лопаются, заливая дорогу бурлящей кровью.
- ШОГГОТ, Господи, это был же ШОГГОТ! - орал таксист, и лицо его текло, менялось, поглощаемое тьмой.
Великанов запрокинул голову и закричал, с криком выпуская в небо фонтан черной субстанции, что, падая вниз тяжелым дождем, покрыла его фигуру блестящим непроницаемым слоем. Все его тело взорвалось смоляными щупальцами, и на миг показалось, что весь он состоит из клубка извивающихся гигантских червей. Через секунду щупальца втянулись в плоть Великанова, вязкая субстанция, забрызгавшая землю вокруг, ленивыми ручейками устремилась обратно к телу, породившему ее.
Вскоре все было кончено. На залитой кровью дороге лежал обнаженный Великанов. Плоть его вспучивалась и опадала, под кожей то и дело пробегали волны, будто существо, скрывающееся внутри, потягивалось удовлетворенно.
Великанов спал. Не просыпаясь, он встал и побрел прочь от дома № 12 по Советской улице в сторону центра.
Проснувшись поутру, он начисто забудет о своих ночных приключениях и лишь вяло удивится тому, что лежит на кровати голый. Вскоре он вернется к повседневной рутине, не задумываясь о той божественной искре, что растет в нем. До поры.
Ad Nauseam (в соавторстве с В. Ленским)
Одноактная пьеса
Действующие лица
НИКОЛАИЙ - мужчина в летах, с картофелеобразным носом, в красивых тренировочных штанах.
ИЛОНА - полная женщина с пышной прической в домашнем халате.
ВЛАДИМИР - брат Илоны, профессиональный игрок, красавец, атлет, некроэстет.
АНДРЕЙ - соседский мальчик, с вечно измазанными зеленкой коленками и синяками под глазами. В пьесе не присутствует.
ЮРИЙ ПЕТРОВИЧ - отец Андрея, огромного роста небритый мужчина с фотоаппаратом. Всюду следует за сыном. В действии не участвует, но иносказательно упоминается в качестве сюрреалистического концепта.
МИШЕНЬКА - худой старик, в прошлом врач–эпидемиолог. Коллекционер, либертин.
ПОЛИЭТИЛЕНОВЫЙ КУЛЕК (из–под кровати, набитый неизвестно чем)
Квартира Илоны. Захламленная пыльная комнатушка. По центру - огромная кровать, застеленная белой, в желто–коричневых пятнах простыней. Подле кровати черно–белый телевизор, стоящий на квадратной тумбочке без ножек. Задняя стенка телевизора снята и прислонена к кровати. В дальнем углу комнаты - раскрытый трехстворчатый шкаф. Возле него груда тряпья.
Илона стоит перед кроватью, сверля глазами Николая. Николай сосредоточенно и зло швыряет свои вещи в чемодан, что стоит у его ног. На его лице застыло сердитое, решительное выражение.
Илона делает шаг вперед, протягивает руку и робко прикасается к плечу Николая. Николай раздраженно дергает плечом и отходит в сторону.
Илона. Давай не будем винить друг друга и разбираться - кто прав, кто виноват. Просто поговорим о… о том, что произошло (всхлипывает) и…подумаем, что нам делать!
Николай захлопывает шумно чемодан, выпрямляется и, скрестив руки на груди, окидывает Илону долгим холодным взглядом.
Николай (надменно). Я не понимаю, о чем ты.
Илона (умоляюще). Коля… некоторые вещи… исправить нельзя. И рано или поздно за все приходиться платить!
Николай (угрожающе). Я не понимаю, о чем ты! Я предлагал не жадничать и использовать их тогда… в ту мерзкую, отвратительную ночь, но ты отказалась. Теперь делай, что хочешь, поступай, как знаешь, и оставь меня в покое. В конце концов, ты преподавала в железнодорожном и знала, знала ведь (срывается на визг), с самого начала знала! Ты не ребенок, Илона! (подпрыгивает и замирает в весьма необычной позе, присев и выпростав вперед левую руку с вытянутым указательным пальцем).
Илона (игнорируя монолог Николая). Платить, Коля… Тебе держать ответ не передо мной… (пауза)
Николай (важно). Ни перед кем!
Илона. Перед Владимиром… Ты же знаешь моего брата… Ты знаешь, на что он способен, особенно в такой ситуации! Я пыталась отговорить его, но когда он узнал обо всем, а я вынуждена была рассказать ему все в самых мельчайших деталях, он будто с цепи сорвался! Что нам делать теперь, как нам быть?
Николай (нервно и несколько испуганно). Я сам по себе, ты сама по себе (меряет шагами комнату). Каждый хозяин своей судьбы.
Илона. Но он твердо решил!
Николай. У меня командировка в далекую страну и надолго.
Илона. Сменю, говорит, пол, и все тут! Коля! Я умоляю тебя! Ты - единственный, кто может повлиять на него! Вы же с ним росли вместе!
Николай (насупившись). Хм!
Илона. Вас же разделили совсем недавно!
Николай. Меня это не интересует! (капризно) Хоть бы губы накрасила… страхолюдина, прости Господи.
Илона. Оттяпали вам по половинке… (задумчиво опускается на четвереньки и лезет под кровать. Николай равнодушно глядит на нее, потирая небритую щеку. Наконец, Илона показывается из–под кровати. В руках она крепко сжимает прозрачный полиэтиленовый кулек, внутри которого судя по всему лежит кусок гнилого мяса. Из кулька капает.) Ты мразь! И это дите - твое! (протягивает кулек Николаю. Последний делает круглые глаза и картинно отшатывается) Держи! Приласкай сына! (тычет кульком прямо в лицо Николаю. Николай выбивает кулек из рук Илоны и с наслаждением наступает на него ногой. Слышен детский плач. Николай сосредоточенно топчет кулек, потом с омерзением отпихивает его в сторону).
Николай. Не нужно менять тему разговора, Илона! У меня самолет через два часа. Дубаи и потом…потом… (лицо его приобретает хитрое выражение), потом… не твое дело. Пиши на адрес моего доверенного человека в Кабуле! Не называй имен! (подхватывает чемодан и спешит к выходу из комнаты. Илона некоторое время оторопело смотрит на него, потом бросается следом, подбирает кулек и швыряет в спину уходящему Николаю).
Илона. Ребенка забирай с собой!
Николай (останавливается на пороге, сгорбившись. Не поворачивая головы, громко и внятно произносит). Две недели.
Илона (истерически). И катись! Катииииись!!!!!
Раздается звонок. Илона бросается к телефонной трубке. Николай, воспользовавшись моментом, выскальзывает за дверь комнаты, но тотчас же возвращается, мучимый любопытством.
Илона (торжествующе). Это он! Уж поболе мужчина, чем ты!
Николай (заинтересованно). А кто?
Илона. А это уже тебя не касается! (Берет трубку. Жеманно поводит плечом) - Да… как же, помню, здравствуйте, Мишенька!
Николай (с горькой издевкой). Ой, ой! Мишенька, надо же! Твой пригородный акцент неистребим! Хоть ты груздем назовись, быдло! Думаешь, пожила пару лет в мегаполисе и уже все, барыня–боярыня??? Софи Марсо, етить! Аристократами не становятся! Мне пора, прощай! (уходит, хлопнув дверью)