– Я не стану всякий раз понуждать вас к разговору, – сухо предупредил его Хмельницкий, напоминая, кто хозяин положения. – Единственное, что от вас потребуется, это объяснить причину своего визита на остров, в мой лагерь.
– Уверен, что этим вы не ограничитесь.
– Это моя воля и мое право. Так что это за величайшая из тайн бахчисарайского двора, которой вы хотели бы поделиться со мной?
– С некоторых пор хан Ислам-Гирей попал в немилость турецкого султана.
– Мне это известно. Полякам – тоже. Кому теперь не ведомо, что хан не желает, чтобы Крымское ханство оставалось вассалом Блестящей Порты?
Безразличие, с которым полковник только что воспринял его сообщение, ничуточки не обескуражило татарина.
– Кроме того, у Ислам-Гирея очень странные отношения с Буджацкой ордой [19] .
– Той самой, куда бежал его яростный враг – первый и наиболее вероятный претендент на крымский престол. Если, конечно, не принимать во внимание ваши собственные претензии на этот же престол.
– Первая ваша ошибка, господин полковник: я не принадлежу к числу сражающихся за ханский трон. У меня иные планы, о которых у нас будет возможность поговорить несколько позже, во время следующей встречи.
– Мне надо понимать это так, что мы становимся союзниками?
– Потому что обречены оставаться ими.
– Говорите вы как-то не очень убедительно, Карадаг-бей.
– Очень скоро вы не только убедитесь в моих союзнических намерениях, но и пожелаете видеть во мне наиболее надежного и преданного союзника. А м ы в самом деле станем надежными союзниками, поскольку у нас уже появился общий интерес.
– Что-то я вас не пойму, – обратился полковник за "разъяснениями" к кубку с вином.
– Мы оба желаем создать свои собственные государства. Каждый свое, естественно.
Это было сказано настолько неожиданно, что Хмельницкий чуть не поперхнулся остатками вина. Какое-то время он потрясенно смотрел на Карадаг-бея, решая для себя: сразу же выставить его или попытаться выудить еще кое-какие сведения?
– И оба государства – в украинских степях?
– Просто "в степях". Почему в "украинских"? Степи не принадлежат никому. Как и море. Не зря же их называют "Диким полем".
– С философской точки зрения – да. Как и море, эти степи принадлежат всем и никому, – неуверенно согласился полковник. – Хотя… Независимо от того, удастся ли вам создать некое государство или нет, первое, чему следует научиться, так это признавать реалии. Они же таковы, что степью всегда владеет тот, кто ею в данный момент владеет. А теперь – о том, ради чего вы пришли сюда. Ведь не намерены же вы предложить мне пост командующего войсками своего степного ханства?
Карадаг-бей запнулся на полуслове. Откинувшись на спинку стула, он оживленно покачал головой.
– Идя сюда, я не задумывался над такой перспективой. Но сейчас, только что, сказал себе: "А почему бы и не предложить?" Не сейчас – так со временем. Ведь еще неизвестно, как станет развиваться восстание, а значит, как сложится ваша полководческая судьба здесь, в Польше.
– Тем более что, как я понял, уже сейчас мой лагерь находится на территории вашего ханства. Как вы собираетесь назвать его: Буджакским, Приморским?
– Возможно, Таврийским. Или, скажем, Великая Таврида. Словом, пока что не так уж важно.
– Для идеи – очень. Идея должна иметь свое определение и свой образ. Иначе она никогда не завладеет воображением многих тысяч таких же странствующих рыцарей, как вы. Реалии следует признавать.
– С этим тоже трудно не согласиться.
Хмельницкий с тоской взглянул на освещенное луной окно и поднялся.
– Думаю, нам следует продолжить нашу беседу под луной, на берегу великой реки, которая когда-то станет разделять или соединять наши державы, – с нескрываемой иронией объяснил он. И первым направился к двери.
– Случаются мысли, которым тесно даже в королевских дворцах, не говоря уже о хижинах.
Вся возвышенность, на которой было возведено пристанище гетмана, оказалась залитой лунным половодьем. Невысокий вал, насыпанный чуть пониже, почти у кромки воды, сам казался спасительным островком, к которому, однако, невозможно добрести.
– Каковы ваши отношения с кошевым Сечи, господином Ященком?
– Пока что, как видите, не враждуем. У него свой остров, у меня свой. Жаль, что он слишком маленький, чтобы удовлетворять мои амбиции. – Возможно, это и было сказано в шутку, однако Хмельницкий старался сохранять серьезное выражение лица. – Чем вызван ваш вопрос? Ищете союзника в борьбе против Сечи?
– На прошлой неделе сечевики взяли в плен что-то около двадцати татар.
– Во время похода к низовью Днепра? Было такое. Среди пленных аскеров есть кто-то, кого вы хотели бы выкупить?
Карадаг-бей впервые замялся, не зная, стоит ли ему сразу же раскрывать все карты.
– Мы можем говорить так, чтобы сказанное осталось на этом островке, между нами и луной?
– А что нам мешает говорить именно так?
И все же Карадаг-бей опять замялся. Долго прокашливался.
– Среди этих аскеров есть один, кого я советовал бы вам, лично вам, вернуть в Крым, не требуя никакого выкупа.
– Вы почему-то решили, что вернуть должен именно я. Нет, в самом деле, почему?
– Кто же еще, господин полковник? Вам это выгоднее, чем кому бы то ни было другому. Ведь вы же собираетесь налаживать связи и с перекопским мурзой, и с самим ханом, с Высокой Портой. А в таком случае всегда нужно иметь в запасе какие-то козыри, аргументы, иначе вам никогда не стать дипломатом. Тем более – на Востоке.
– Если речь идет о дипломатии, то вынужден признать… Кто этот воин?
– В Сечи, находясь в плену, он, судя по всему, скрывает свое настоящее имя. И никто из воинов еще не выдал его. Да казаки и не подозревают, кто к ним попал, потому и не допытываются, не требуют никакого признания. Я пока что не знаю, кем он назвался, пребывая в неволе, но помню, что настоящее его имя Султан-Арзы. На шее, с левой стороны, у него довольно глубокий шрам. Невысокого роста, коренастый, и шрам на шее. Да еще тяжелый, мрачный взгляд из-под косматых бровей. Взгляд, очень редко встречающийся у парней, которым едва исполнилось восемнадцать.
– Уверен, что по этим приметам мне нетрудно будет отыскать его среди двадцати пленных. Чем мы обязаны этому младенцу?
– Это сын Тугай-бея.
– Вынужден признать… – удивленно пробормотал полковник. – Неужели к нам попал сын правителя Перекопской орды, первого вассала хана?
– Да, того самого мурзы, который является властителем Перекопской орды, враждует с ханом и вообще считает себя независимым от кого бы то ни было, не признавая, по существу, ни правителя Бахчисарая, ни правителя Стамбула. Что же касается его отношения к польской короне, то об этом вам знать лучше.
Почти с минуту они молчали, причем каждый – о своем. И только старая сова, облюбовавшая крышу хижины полковника, горемычно печалилась о душах всех тех, кого река когда-либо погубила у берегов этого островка. И кого еще только погубит. Крик ее был похож на поминальное рыдание вдовы, голосящей на крыльце осиротевшего дома.
* * *
Протиснувшись через проход в валу, Хмельницкий и Карадаг-бей спустились к воде и какое-то время задумчиво любовались отражением луны в промежутке между еще не оголенными кронами растерзанных ив. Холодный ветер, прорывающийся с моря вверх по течению реки, заставлял ивы поеживаться точно так же, как и людей.
– Почему мурза до сих пор ничего не предпринял, чтобы спасти своего сына? Не станете же вы убеждать, что у него слишком много сыновей.
– Сыновей много не бывает. Каждый из них всегда единственный. Однако Тугай-бей не знает, что он в плену. Точнее, не уверен. Султан-Арзы попал в плен раненным в грудь. Рана оказалась не тяжелой, и с коня он упал только для того, чтобы, притворившись убитым, не погибнуть в бою. Но казаки разгадали эту волчью хитрость. А еще Тугай-бей не уверен, что сечевики согласятся вернуть сына за выкуп. Знает, что порой месть ценится дороже золота. Или же станут диктовать ему, как правителю Перекопа, свою волю.
– С чем он способен смириться лишь после того, как смирится с гибелью своего наследника, – согласился с его доводами Хмельницкий. – Почему же вы не сообщили правителю Перекопа о том, о чем только что сообщили мне?
– Тогда с чем бы я явился к вам, полковник? С бурдюком кумыса? С запеченной под седлом кониной? Вы ведь уже разослали во все концы Украины своих гонцов, рядящихся под старцев, бандуристов, калек, бродячих философов и беглецов с турецких галер с одним-единственным призывом – вооружаться и идти на Сечь. Все, кто способен держать в руках оружие, – должны немедленно идти на Сечь или же создавать повстанческие отряды в своих селениях. Разве не так?
– Мы формируем казачье-повстанческую армию, – спокойно признал будущий гетман.
– Но тому, кто создает свою армию, чтобы воевать против Речи Посполитой, обязательно понадобятся союзники. Так приобретайте же его в лице Тугай-бея. Пусть это будет и не самый надежный союзник, зато самый близкий. Если он и не станет вашим искренним другом, то уж, во всяком случае, никогда не будет и самым страшным врагом. Вы не в состоянии будете воевать с Польшей, зная, что в спину вам в любой день может ударить орда.
– Реалии следует признавать, – задумчиво согласился Хмельницкий. – Назовите сумму, которой я должен отблагодарить вас за эту услугу – попытку сблизить меня с Тугай-беем.
– Я принадлежу к тем людям, которые и сами еще не разучились платить. Правда, не очень щедро. Вы же заплатите мне тем, что столкнете Тугай-бея с поляками, а значит, ослабите его орду.
Полковник улыбнулся и согласно покачал головой. Ответ заставлял уважать Карадаг-бея; плата оказалась не только высокой, но и изысканной.
– Надеюсь, вы в эту схватку ввязываться не собираетесь?
– Полюбуюсь тем, как она выглядит со стороны, – коротко, зло рассмеялся Карадаг-бей. – К тому же, если понадобится, я всегда смогу напомнить Тугай-бею, что спас его сына не кто иной, как я. Он обратится за подтверждением к вам, и вы не сможете не подтвердить моей правоты.
– Не посмею. Реалии следует признавать. Сейчас я прикажу казакам, чтобы они переправили вас на правый берег.
– Вот видите, оказывается, вы тоже не останетесь в долгу, – вновь рассмеялся Карадаг-бей. – Однако я окажу вам еще одну услугу, которую вы не сможете оплатить. Пришлю своего аскера, готового отправиться в Перекоп вместе с вашим гонцом. Это спасет казака от многих неожиданностей. Зовут татарина Перекоп-Шайтаном. Вам не знакомо это имя или, точнее, прозвище?
– Пока нет.
– Странно. У меня есть подозрение, что этот татарин давно служит не только мне, но и Тугай-бею. Я, конечно, казнил бы его…
– Зачем? Такие люди могут пригодиться в любую минуту, – перебил его Хмельницкий.
– …И все же я давно казнил бы его, если бы не подозревал, что подослали его не только ко мне, но и к Тугай-бею.
– Значит, послал его хан?
– Ни в коем случае. Добраться до ханского дворца давно стало мечтой Перекоп-Шайтана.
– Тогда польский король?
– Нет, его подослали вы. Именно вы, господин полковник.
Такого завершения разговора Хмельницкий явно не ожидал. Он немного помолчал, затем как можно спокойнее заверил Карадаг-бея:
– Возможно, чуть позже я раскрою секрет ваших подозрений. Вернее, мне его раскроют. Но только не сейчас, поскольку представления не имею, о ком идет речь. И вообще, как я понял, главная ценность вашей услуги заключается вовсе не в том, что даете проводника, – в конце концов, я послал бы таких людей, которые дошли бы и без него, а что советуете поставить дело так, чтобы Тугай-бей лично прибыл сюда, ко мне, для переговоров о выкупе сына. И забрал его только с моего благословения.
– Это заставит мурзу лишний раз поволноваться. Предстать перед вами в виде просителя – для прирожденного гордеца это будет непросто.
– Зато какая возможность посмотреть друг другу в глаза и поговорить о будущем Перекопа и Сечи!
– Не откажу себе в удовольствии присутствовать при этом, как бы невзначай оказавшись в вашей ставке. Перекопский мурза принадлежит к тем правителям, которых нужно заставить почувствовать ценность дара. Не в пример вам, он не способен к тонким размышлениям и напрочь лишен дипломатической прозорливости. Не в пример вам, подчеркиваю, господин генеральный писарь войска реестрового казачества, получивший образование в иезуитском коллегиуме.
4
Осень еще только охватывала предгорья польских Карпат пламенем золоченой листвы, она еще только осеняла окрестные леса паутинной тоской увядания и прощальными криками улетающих за горные перевалы птиц… И башни замка, венчавшего огромный лесистый холм, предстали перед уставшими путниками в золоченой оправе крон, над которой, подсвеченная голубым небосводом, сияла корона предзакатного солнца.
– Вам нравится этот замок, князь? – попридержал коня принц Ян-Казимир, указывая рукой на стены грубо, без выдумки сработанного из дикого камня архитектурного чудища.
– По мощи он вряд ли уступит многим другим укрепленным замкам, которые нам пришлось видеть на пути из Гданьска.
– Зато от других он отличается тем, что здесь мы, возможно, получим приют, не опасаясь при этом, что вино будет отравлено, а висящие на стенах в оружейных залах ружья станут стрелять в нас сами собой. К тому же местные рыцари, надеюсь, еще не научились вершить поединки из-за угла.
Гяур промолчал, но это не помешало ему по достоинству оценить юмор польского престолонаследника. После небольшой остановки в Варшаве, во время которой король сумел лишь несколько минут выкроить для того, чтобы, между приемами двух послов, принять еще одного иностранца, своего брата, они вновь несколько дней не спеша двигались по Польше как по захваченной врагом территории.
В замках и дворянских имениях их принимали по-разному. Одни холодно, поскольку были недовольны правлением Владислава, брата королевича; другие – враждебно, потому что были сторонниками восхождения на престол Кароля или Ракоци. Третьи попросту не собирались кормить такое полчище мужчин больше одного дня. Тем более что уже вовсю гуляли слухи о войне с Турцией и мощном восстании в Украине, и многие дворяне всерьез готовились к военным поставкам, а также к вступлению – кто в армию, кто в ополчение…
Но главное, что и в пути, и в Варшаве королевич находился под наблюдением каких-то людишек, и два неудавшихся покушения на него представлялись всего лишь "черными метками", вслед за которыми неминуемо должна была наступить расплата.
– Это за любовь к короне, – иронично прокомментировал Ян-Казимир выстрел, которым его удостоили во время охоты неподалеку от Варшавы. – Оказывается, я слишком близко подошел к ней. Значительно ближе, чем они рассчитывали. Как видите, князь Гяур, это весьма опасно.
В этот раз убить его пытались из ружья. Пуля угодила в луку седла, легко ранив при этом коня. Как опытный воин, кардинал воспринял покушение с философской уверенностью в том, что ни одна пуля, не предназначенная ему Господом, все равно в него не попадет.
В самой Варшаве в него тоже стреляли. Через окно. Но попали в статую рыцаря, возле которой, в полутемной комнатке, неподалеку с танцевальным залом, он целовался с одной из племянниц польного гетмана Калиновского.
– Мне еще только предстоит приближаться к короне, – ответил Гяур. – Но, очевидно, уже пора извлекать уроки.
– Не успокаивайте себя, любовь к трону излечению не поддается.
Хозяин замка "Вепрь", семидесятипятилетний князь Янчевский, приходился королевичу каким-то дальним родственником, у которого тот провел два года своего детства.
– И ты приехал? – встретил он королевича еще у ворот. Складки у рта бывшего полковника застыли, превратившись в суровые мазки аристократического высокомерия, а глаза не способны были погасить вспыхнувшей в душе князя горьковатой иронии.
– Извините, князь. Вас должны были предупредить.
– А меня действительно предупредили, что едет будущий король Речи Посполитой. Да только одного такого же бродячего короля я выпроводил из своей усадьбы всего четыре дня назад.
– Кого это, если не тайна?
– Твоего братца Кароля или же Карла-Фердинанда, как он любит теперь именовать себя.
Услышав это "выпроводил", королевич мельком взглянул на князя и стоявших чуть позади него Хозара и Улича. Как же ему не хотелось, чтобы в эти минуты они были свидетелями такой встречи.
– Значит, он тоже посещает аристократов, собирая голоса в будущем заседании сейма, – спокойно молвил королевич. – Хотя… ничего странного в этом нет.