А на берегу генерал вошел в натопленную деревенскую избу, которая служила ему командным пунктом, снял шапку и, покрутив ручку полевого телефона, коротко спросил:
- Ну, как там?
На льду вдоль провода связи через каждые несколько километров дежурили у полевых телефонов связисты, и первый из них доложил:
- Третий километр с запада проследовала автоколонна в количестве двадцати машин.
А на командном пункте у генерала зазвонил другой телефон:
- Как там?
И генерал ответил:
- Товарищ член Военного Совета, все двадцать машин благополучно прошли третий километр.
Вдали, по другой, отмеченной вешками нитке дороги, навстречу автоколонне шел с восточного берега конный обоз с мукой. Лошади - худые, оголодавшие - оскальзывались на льду.
И снова над Ладогой по проводам летело на берег:
- Все двадцать машин миновали седьмой километр.
От невидимого южного берега начался обстрел. Снаряды рвались с перелетом далеко за трассой, вздымая фонтаны воды и льда.
- Вслепую бьют, - сказал Чумаков.
Но шоферы в машинах занервничали.
Но у Пети дрожали руки.
- Подвинься. - Сквозь открытые дверцы в кабину вскочил Чумаков. - Не газуй, легче!
И то ли от злости на Чумакова, то ли оттого, что его жилистая рука легла на баранку, пришла уверенность. И машина Сапожникова, проехав по узким мосткам, благополучно переправилась на твердый лед.
- Люфт в рулевых тягах так и не убрал. - Чумаков спрыгнул и, пятясь, стал проводить машину за машиной через трещину. - Давай, давай на меня!
И вот уже очередной связист передал:
- Двадцать пятый километр, проследовало девятнадцать машин.
Показался долгожданный, поросший лесом восточный берег, домики и купола церкви прибрежного селения Кобона. У самого берега машина Коли Барочкина вдруг забуксовала и стала оседать задними колесами. Он тотчас выпрыгнул. Машина, уйдя задними колесами в воду, дрожала от работы мотора. К Барочкину подбежали.
- Вот, технику сгубил…
- Тут мелко, - отвечал Трофимов, - вытащим твою технику. Садись пока к Сапожникову.
А последний связист, обосновавшийся в прибрежной избушке, рапортовал по прямому проводу:
- Автоколонна в количестве восемнадцати машин прибыла на восточный берег Ладожского озера.
И на западном берегу генерал на своем командном пункте обтер обеими ладонями пот с лица.
- Двое не добрались. - И встал. И остальные в избе тоже встали и стояли молча.
В Кобоне, под навесом и просто под открытым небом, лежали штабеля мешков с мукой, мерзлые туши. Одна за другой подъезжали на погрузку машины.
- Грузить не больше полутонны! - раздался приказ. - Лед пока слабый!
- Распишись, десять туш, - протянул кладовщик бумагу.
- А по весу? - забеспокоился шофер.
- Пока взвешивать будем, - ответили ему, - война кончится. Десять получил, десять и сдашь.
- А если дорогой похудеют? - пошутил помогавший на погрузке Барочкин, но на него посмотрели суровые и усталые глаза, и он тоже посерьезнел. - Доверяете, значит? Ну правильно.
В эту минуту один мешок с мукой зацепился за гвоздь, торчащий из досок кузова, разорвался, и на доски посыпалась белая мука. Молча смотрели на нее шоферы. Глотали слюну. Потом Бобылев протянул руку, набрал на палец муки и попробовал. Вслед за ним еще один шофер, потом Сапожников, Барочкин. Они глотали муку, мешавшуюся со снегом, и не могли оторваться.
- Честь роты позорите?! Убью!.. - уже бежал к ним багровеющий Чумаков.
Они беспомощно оглянулись - носы и щеки в муке.
- Подождите! - остановил его подошедший сбоку среднего роста человек в мягком овчинном полушубке. Голос его был негромок, лицо неброско, просто и прочно, как у кадрового рабочего. - Мешок ведь случайно порвался. А люди от голода шатаются, да и сами вы… - посмотрел он в ввалившиеся глаза Чумакова. - А вам сейчас обратно ехать… Зашейте мешок. - И повернулся к перемазанным в муке водителям: - Вы первые одолели Ладогу и вам по праву причитается добрый обед. Идите все в столовую комсостава, - кивнул он на досчатое строение, - вам там накроют. - И неспешным шагом пошел вперед.
- Это кто такой? - тихо спросил у бойца охраны Сапожников.
- Это комиссар дороги.
- Товарищ комиссар, а что если к машинам на буксир сани подцепить? Тут по деревням можно раздобыть.
- Сани?
- Ведь полупустые пойдем. А так каждый еще полтонны потащит.
В сумерках колонна двинулась в обратный путь. За каждой машиной на тросе тянулись груженные мешками сани. И снова на подножке передней машины коченел Чумаков, напряженно вглядываясь во тьму. Водители изредка на мгновенье зажигали фары, освещая озеро, и эти короткие вспышки, точно сигналы азбуки Морзе, бежали на запад, сказочно отражаясь на льду.
Перед рассветом через оконце штабной избы их увидел генерал, так и не заснувший за эту ночь. Тронул за плечо дремавшего рядом на стуле молодого солдата-шофера.
- Заводи мотор, в Ленинград поедем.
- Ленинград вызывает Ладогу… Первый вызывает ВАД-один!
Ниточка прямого провода спускалась с ладожского берега на лед. На Ладоге гулял злой ветер со снегом. Ледовая трасса была уже обжита, но ее бивуачный, фронтовой пульс бился тяжело. С трудом ползли навстречу шквальному ветру машины. Заметенные снегом, едва не сбиваемые ветром, указывали путь регулировщики.
- Первый вызывает ВАД-один!
Дальше, вдоль ниточки связи, машины стояли, свист ветра мешался с их тревожными гудками - был большой затор, а еще дальше телефонный провод неожиданно нырнул в воду - в перерезавшую дорогу трещину. Здесь слышался угрожающий треск и грохот. Трещина на глазах ширилась. Корежился, ломался лед. Целый участок дороги с дорожными указателями, палаткой ремонтников, автомобилями оторвался от ледяного пола, и его стало постепенно относить ветром все дальше и дальше. Метались с криками люди, кто-то прыгал через расходящуюся трещину, гудели машины.
- Первый вызыва… - провод связи оборвался, голос захлебнулся.
Но оборванный конец уже подхватили связисты, оставшиеся на прочном льду, срастили. И вот трубку полевого телефона взял подбежавший в распахнутом полушубке облепленный снегом человек.
- ВАД-один слушает!
- Кто па проводе?
- Комиссар дороги!
- Почему так долго не отвечали?! Что там у вас на трассе?!
- Нет трассы, товарищ член Военного Совета, - отряхивая снег, залепляющий глаза, отвечал комиссар.
- Как нет?!
- Ветер ломает лед и угоняет к северу. Сорвал центральный участок дороги - около километра.
Примой провод молчал, и был слышен лишь вой ветра, треск льда да тревожные крики людей. Потом снова заговорил:
- Прокладывайте новую нитку - южнее!
- Прокладываем! - Комиссар оглянулся.
В стороне от полыньи работали дорожники: ставили новые знаки, расчищали новый путь.
- Когда возобновите движение?
- К ночи. Ветер меняется, и должно подморозить.
- А где генерал?
- За Ладогой в Ереминой Горе.
- Давайте соединение!
- Сейчас восстановим связь!
Связисты тянули катушку по льду. Ниточка провода ползла дальше за Ладогу, петляла по лесной глухомани, где по узкой просеке, натужно воя моторами, пробирались на запад, к Ленинграду, груженые машины.
…Генерал, весь облепленный грязью, вошел в избу лесной деревеньки, взял телефонную трубку:
- Еремина Гора на проводе!
- Генерал, за неделю вы дали Ленинграду всего восемьсот тонн муки - это меньше двухдневного пайка! А остальные пять дней чем кормить город?! Сегодня идем на крайнюю меру - будем выдавать по карточкам сухари из неприкосновенного запаса войск и флота! Вы понимаете это?!
- Понимаю. Бомбят нас крепко, обстреливают. И никак не устоятся морозы. Сегодня…
- Знаем! Вы па погоду не ссылайтесь - не с бога спрашиваем, а с вас! Что вы там делаете в Ереминой Горе?!
- Мостим гати. Болота засасывают настил. Около четырехсот машин застряло в болотах за Ладогой.
Машины с мукой, пробирающиеся лесной дорогой, вязли в припорошенных снегом болотах. Шоферы толкали их, сами увязая чуть ли не по пояс. Машины выкарабкивались и снова вязли.
- Так вытаскивайте их хоть на плечах… Если в ближайшие дни не увеличите подвоз, город окажется в безвыходном положении! Вы обязаны каждый день давать Ленинграду хотя бы голодную норму! Говорите, что вам для этого нужно?!
- Тихвин вернуть нужно, - после молчания ответил генерал. - Сократить плечо подвоза.
И комиссар, слушавший этот разговор на льду Ладоги в треске ломающегося льда рядом с яростной работой дорожников, восстанавливающих трассу, одобряюще кивнул головой.
- Ладно. Это мы понимаем. А вас просим напрячь все силы, мобилизовать все ресурсы, забыть про отдых и сон…
- Мы уже забыли…
Машины, груженные мешками с мукой, сползли с восточного берега на ладожский лед. Зажгли фары. И призрачно заметались, закружились в их свете вихри снега. Быстро темнело. Пурга кидала снег прямо в стекла кабин, залепляла их, "дворники" не успевали расчищать.
Петя Сапожников ехал в конце колонны. Идущая впереди машина еле видна была за тучами снега. То и дело Петя высовывался, жмуря глаза от бешеного снега, протирал стекло рукавицей. Клонило ко сну. Петя сопротивлялся, встряхивал головой. Чтобы взбодрить себя, начал петь песни, пытаясь перекричать пургу.
Но пурга своим воем точно убаюкивала. Петя, не выпуская руля, задремал. Иногда, разлепляя веки, взглядывал вперед, видел перед собой привычные полузанесенные снегом колеи, и веки снова опускались. И не заметил, как по наезженным колеям свернул с основной дороги на старую, уходящую вбок, сбив крылом своего грузовика щит с предупреждающей надписью: "ВНИМАНИЕ! ТРЕЩИНЫ! ОБЪЕЗД!".
Колеи все больше и больше уходили под снег, лед. вздыбленный торошением, стал бугристым. Машину закачало, как пьяную, и колесом наехав на торос, она вздрогнула, сползла вбок и остановилась. От толчка Петя проснулся и в свете фар увидел, что впереди уже не дорога, а нагромождение ледяных глыб, что нигде не видно других машин, а его полуторка стоит косо - одним колесом на бугре, а другим в трещине.
Петя открыл дверцу, выпрыгнул из кабины и… вскрикнул от жгучей боли. Носком сапога он угодил в трещину и подвернул ногу. С трудом забравшись в кабину, дал задний ход, но машина не могла выбраться, только лед заскрипел. Петя испуганно выключил мотор. Он давал протяжные частые гудки, мигал фарами, но никто не отзывался. Тогда Петя выбрался наружу и выстрелил вверх раз, другой из карабина. Выстрелы потерялись в снежном круженье и вое пурги. Петя обессиленно сел на снег. Руки и лицо мерзли, нога болела - не хотелось подниматься. Встал, опираясь на карабин, доковылял до машины, влез в кабину, захлопнул дверцы. Вой метели стал тише. Оставалось ждать рассвета. Чтобы сберечь аккумулятор, погасил фары. И в кабине, и вокруг стало темно. Только белые снежинки кружились за стеклом перед глазами Пети и становились все больше и больше - величиной с яйцо, потом с блюдце.
Петя съежился и уснул.
…Когда он снова открыл глаза, как бы выплывая из тумана, то увидел, что лежит в большой брезентовой палатке на нарах, что в палатке находятся еще несколько раненых, а посередине горит печурка, и на ней греется большой медный чайник.
- Ну как, болит? - И заслонив все это, над ним склонились пушистые ресницы, пушистые серые волосы, крутой лоб.
- Нет, только в пальцах щекотка. - Он смотрел на нее, как на чудо. - А ты… вы кто здесь?
Она пожала плечами, удивленная этим вопросом, сказала деловито:
- Машину вашу вытащили, груз в целости, скоро за вами товарищи приедут.
- А кто… меня сюда дотащил?
Но она уже отвернулась, потому что два пожилых санитара внесли в палатку солдата на носилках.
Она легко двигалась по палатке, наливая раненым кипяток и раздавая сухари.
Петя неотрывно следил за ней: за статной фигурой, за поборотом головы, за пушистой прядью волос, прислушивался к ее голосу. Он уже ревновал ее к другим раненым и обмороженным. Он ожидал, что она уловит его взгляд и подойдет к нему. Но она ничего не замечала. И тогда, чтобы привлечь ее внимание, он громко застонал.
Она повернулась, склонилась над ним:
- Что такое? Что, плохо?
- Не уходите, - слабо сказал он.
Она присела на краешек нар.
- Дайте руку… Вот… хорошо. - Он с удовольствием взял ее руку, подержал. - Как вас зовут?
- Надежда.
Глядя ей в глаза, он сказал с ударением:
- Теперь мы знакомы.
- Таких знакомых у меня сто на день, - качнула головой она.
- А вы знаете, есть такой кинофильм "Сто мужчин и одна девушка"? Там самым главным оказался сто первый. - Ее близость точно лишила его разума. - Какие у вас волосы…
- Ну вот, - она резко выдернула руку и встала. - Был обмороженный как обмороженный, - в ее голосе звучало искреннее огорчение. Когда до палатки тащила, криком кричал. А теперь руками разговаривает…
Он приподнялся, заморгав:
- Так это вы меня… отрыли?
- Знала бы, не отрывала.
Другие раненые, повернувшись, насмешливо смотрели на Петю.
- Хотите или нет, - не сразу проговорил он, - а вы для меня теперь не посторонний человек.
- Не хочу! - И она круто повернулась, чтобы идти…
Но тут дверь палатки распахнулась и вместе с облаком пара с мороза вошли старшина Чумаков и Барочкин.
- Здрасьте, контуженые, и обмороженные! - с порога громогласно поздоровался Барочкин - он был весело возбужден.
- Хорош! - Чумаков смотрел на Петю неодобрительно. - Почаще спи за рулем - на том свете проснешься. Теперь неделю будет как фон-барон вылеживаться! Паек даром получать!
Петя виновато отвел глаза. Чумаков обернулся к Надежде:
- Может, вы его у себя оставите?
- Нет уж, забирайте.
Генерал сказал в трубку прямого провода:
- Начинаем переправу!
- Лед надежен?
- Промерили по всей трассе.
- Смотрите, не утопите ни одного. Они нам нужны за Ладогой все!
Генерал кивнул:
- Понимаю, товарищ член Военного Совета!
Короткий взмах флажка, и тяжелый танк, грохоча по настилу, ползком спустился с западного берега Ладоги на лед, таща за собой на огромных санях-волокушах башню с пушкой. Танкисты в шлемах, высунувшись из обезглавленного танка, зорко осматривали лед. Танк шел, оставляя ребристые гусеничные колеи. За ним с большим интервалом спустился на лед другой, но не вслед, а рядом - по новому пути. Танки один за другим сползали на озеро, двигались на восток медленной бесконечной вереницей.
Шоферы, привлеченные гулом, останавливали свои полуторки посреди озера, смотрели, как ползут в стороне от автомобильных ниток могучие броневые громады. Переговаривались:
- Куда ж они из Питера-то уходят?
- Там им развернуться негде. А за Ладогой - простор.
Танки, грохоча, ползли на восток, а навстречу им ехали полуторки с мукой для голодного Ленинграда,
Старенькая полуторка остановилась на заваленной снегом ленинградской улице перед старым домом с заледенелыми окнами.
Правил полуторкой Коля Барочкин.
Дверь квартиры была не закрыта, он вошел в коридор - там было почти так же холодно, как на улице. Из угловой комнаты доносился громкий стук. Барочкин приоткрыл дверь. Посреди комнаты в пальто и теплом платке стояла беленькая Лиля и неумело рубила топором на дрова кусок забора.
- Можно?! - громко спросил он.
Она услышала, обернулась, и Коля увидел, как она похудела.
- Вам с Ладоги привет, от Пети.
- Здравствуйте, - она узнала его и обрадовалась.
- Коля Барочкин, - напомнил он. - Гостинец вам велели передать. - Он протянул ей узелок.
- Что это?
- Мука… правда, с землей пополам. Возим, ну и на досках кузова остается. Петя веничком смел. Вы просейте и… земля - она безвредная.
- Ага, - Лиля прижала узелок к груди. - Спасибо… спасибо.
- Топливо по заборной книжке получили? - Он взял у нее топор и стал колоть.
А она смотрела па него и улыбалась.
- Ну, как он… как вы там?
- Как белые медведи, - отвечал он. - Кругом лед, а мы. не мерзнем. Хлеб возим, баранкой закусываем, - и он как бы покрутил руль. - А Петя молодцом…
Она развеселилась.
- Писем ему от родителей не было?
Она огорченно покачала головой.
- А вы как?
- Да так вот… - И лицо ее стало пасмурным.
- Мама где?
- Мама на дежурстве в типографии, а Геннадий Трофимович на завод перебрался жить. Жену его, тетю Дусю, снарядом убило. Пошла на Фонтанку за водой и…
- Да-а… Не знаешь, где тебя война достанет. А бабушка?
- Это вы про меня? - На пороге комнаты стояла Аделаида Ивановна, худющая, тепло укутанная, с крохотной кастрюлькой в руках. - Здравствуйте, молодой человек. Бабушка пока жива. Лилечка, ты разрешишь мне кастрюльку на твою печку поставить?
Барочкин увидел па дне кастрюльки несколько плавающих в воде горошин.
- У вас, я вижу, все горох да горох, - сказал он. - Запасы?
- Со времен царя Гороха… Дрова дефицит. Кто затопит, у того и варим… - И грустно добавила: - Что-то ваша Ладога хлеба нам пока не прибавляет.
- Возим за тридевять земель, - отвел глаза Барочкин. - Погодите, лиха беда - начало…
- Торопитесь, а то некому возить будет…
Она стояла перед ним такая безрадостная, что он не выдержал:
- Вот вам к супчику. - И, вынув из кармана, протянул ей два сухаря.
- Да что вы? - Она не решалась взять, губы ее дрогнули. - Впрочем, я не в силах отказаться. - И взяв сухари, вышла.
Барочкин, склонившись над печуркой, растапливал ее. Вспыхнул огонь, и в комнате сразу стало теплее. Он распрямился:
- Ну, пошел. - И подмигнул шутливо: - А то перевозки остановятся. Какие будут поручения?
- Передайте Пете… передайте… - И Лиля, подойдя, поцеловала Барочкина в щеку.
- Очень даже ясно, - кивнул он и, выйдя в коридор, направился к двери.
Но его окликнула Аделаида:
- Молодой человек, я вас прошу - на одну минуточку!
Он вошел вслед за ней в ее комнату и, удивленный, остановился. Таких комнат он еще не видел. Старинная мебель, все стены увешаны картинами, маленькими и большими, в разнообразных рамах. На столиках и тумбочках бронзовые и фарфоровые скульптуры. На подоконнике, плохо гармонируя с обстановкой, валялось несколько целлулоидных попугаев-погремушек, какими развлекают грудных детей.
- Да у вас тут прямо музей.
- Просто долго живу, вот и собралось, - сказала Аделаида. - Это фламандская школа, а это поздний Репин. Он мне сам подарил.
Барочкин, изумленный, повернулся к старухе:
- А вы, простите, из бывших?
Аделаида грустно улыбнулась: