- Уж не из будущих. Я из бывших - курсисток, были такие вредные женщины, их еще нигилистками звали. - Она достала из старинной шкатулки серебристую нитку бус и протянула Барочкину смущенно. - Вы меня сегодня… растрогали, и я хочу сделать вам подарок. Это не плата, не подумайте. Просто вряд ли мне этот предмет когда-нибудь пригодится.
- Зачем так?! - поняв, о чем она думает, качнул головой Барочкин и решительно направился к двери. - Будьте здоровы!
…Этажом ниже на его стук из двери выглянула Зинаида. Ее живые глаза радостно блеснули из-под платка:
- Коля, вот не. ждала!
Она ввела его в свою комнату. Комнатка была скромная: стол, зеркало, постель. Барочкин подошел к столу и стал выкладывать из карманов: кусок сала в тряпочке, баночку меда, несколько яичек.
- Это откуда? - Она, не веря, взирала на это богатство. - Где же такое есть?
- За Ладогой.
- Получается, сегодня у меня праздник.
- И дальше получится, - пообещал Барочкин. - Я теперь часто в городе буду. Наряд получил - прямо в Питер войскам довольствие возить.
- Не знаю, как и благодарить, - потупилась Зинаида.
Он смотрел на ее милое лицо, вьющиеся на висках волосы.
- А я для себя стараюсь. - И шутливо подмигнул: - Хочу после войны в Ленинграде постоянную прописку иметь.
Зинаида быстро взглянула на него исподлобья. Он вынимал из кармана вязку сушеных грибов, и вдруг вместе с ней вытащилась серебристая нитка бус. Ои с досадой смотрел на бусы - все-таки Аделаида ухитрилась незаметно сунуть их ему в карман.
- А это что?
- А это… тебе. - И, внезапно перейдя на "ты", он шагнул к ней близко и бережно одел бусы ей на шею.
Их глаза встретились. Она тихо засмеялась. Подошла к зеркалу.
- Это же настоящий жемчуг. Ему цепы нет. Нет, Коля, вы оставьте. До воины это же было целое состояние…
- То до войны, - сказал Барочкин небрежно. - А сейчас ничему цены нет, кроме… - И, не договорив, вытащил из-за пазухи и положил на стол кусок черного хлеба.
На рассвете туманный ладожский берег разбудили выстрелы.
Шоферы, спавшие в землянках после тяжелых ночных рейсов - большинство не раздеваясь, вскочили. Петя Сапожников схватился за карабин.
Слышались возгласы:
- Что такое?!
- Немцы?!
- В ружье!
Выбегали на снег, оглядывались, щелкая затворами. В тумане то тут, то там звучали выстрелы, какие-то крики. Совсем рядом, у штабной избы. Разбуженные люди растерянно поворачивались, держа карабины наизготовку.
Навстречу им, проваливаясь по колено в снег, бежал помкомвзвода Чумаков. Кричал на бегу:
- Вверх оружие! Вверх! - Добежал, скомандовал: - Рота, слушай мою команду! Пли!
Залп ударил в воздух. Солдаты смотрели на Чумакова, недоумевая. А он сказал:
- Мерецков Тихвин взял!
Мороз был такой, что от радиаторов машин, двигающихся одна за другой по ледовой трассе, поднимался белый туман.
Петя Сапожников вел полуторку быстро, то и дело гудя и обгоняя другие медленно ползущие машины.
- И куда торопится - к богу в рай? - сердито удивился мерзнувший на дороге регулировщик.
Впереди, на обочине, забелела палатка медпункта, обнесенная с трех сторон стеной из снежных кирпичей, заслонивших ее от ладожских лютых ветров. Петя свернул к палатке.
- С наступающим! - громко сказал он, входя и привыкая к полумраку.
В палатке горела печка, на ней стояла большая кастрюля. Возле печки сидели пожилые санитары, Надежда, а рядом с нем незнакомый Пете лейтенант, лобастый, с непослушной шевелюрой. Это был метеоролог дороги, он расположился здесь по-домашнему, сняв шапку и распахнув шинель, видно, был в медпункте свои человек.
- А, обмороженный, - узнав Петю, кивнул ему один из санитаров.
Петя шагнул к печке:
- Надя, это вам… новогодний подарок с Большой Земли. - И достал из-за пазухи несколько морковок, связанных вместе с парой свеколок и репок. - Букет образца сорок первого года… - И улыбнулся.
Надежда повернулась от печурки, и ее молодое лицо в отблесках огня было удивленным и неприветливым.
- Как говорится, "не домой, не па суп", - смешавшись, проговорил Петя.
Казалось, Надежда сейчас откажется и ответ ее будет резким.
Но тут вмешался метеоролог:
- Почему не на суп? - И взял у Пети "букет". - У нас тут как раз мировой суп намечается, - он пошевелил ложкой в закипавшей кастрюле. - Моя тушонка, ваши овощи, а у Нади самая вкусная вода на всей Ладоге! - И передал овощи санитарам. - Присаживайтесь…
Петя покачал головой:
- Нет, мне ехать надо. - И сказал, обращаясь к Наде: - Надя, я просто забежал вас поздравить и пожелать в новом году…
Надя быстро взглянула на него:
- У меня одно желание: не обмораживайтесь, пожалуйста, больше…
- Ладно, - кивнул Петя.
- Чтоб я вас пореже видела…
Петя посмотрел ей прямо в глаза:
- А вот это не получится… нравится вам это или нет… и вашим лейтенантам! - И, повернувшись, вышел из палатки.
У печурки наступило молчание. Потом метеоролог усмехнулся:
- Решительный молодой человек.
- Да не обращайте внимания… - передернула плечами Надя.
- Ну, напрасно вы так, сестра. По моему, этот запальчивый водитель объяснился вам в любви.
Надя удивленно вскинула на него глаза.
- "Не домой, не на суп" - это ведь Маяковский, - сказал метеоролог. -.. "а к любимой в гости две морковники несу за зеленый хвостик!". Вот как эти стихи кончаются.
- Нужны они мне. - не сразу тихо ответила Надя.
- Морковка - очень! - сказал метеоролог и, взяв у санитара очищенную им морковину, бросил ее в кастрюлю. А без стихов ведь тоже бывает не обойдешься!
Петя ехал по почерней ледовой дороге, освещенной бегущим светом фар, объезжал торосы и полыньи, над которыми лютый мороз поднимал пар. И строчки стихов звучали в нем, согревая его, помогая преодолеть враждебное пространство.
Землю, где воздух, как сладкий морс,
бросишь и мчишь, колеся,
но землю, с которою вместе мерз,
во век разлюбить нельзя…
Бой курантов звучал над дорогой, где, замерзая, дежурили регулировщики; в ледяной воде чинили трассу дорожники; шатаясь от переутомления, работали грузчики; где сквозь взрывы, трещины и полыньи воспаленные от бессонницы шоферы вели машины. И вместе с курантами над дорогой негромко звучали стихи:
Можно забыть, где и когда
пузы растил и зобы,
но землю, с которой вдвоем голодал,
нельзя никогда забыть!
В кузовах машин, на ящиках и мешках было написано: "Вологодцы - ленинградцам", "Фронтовому городу Ленинграду - от омичей", "Новогодний подарок от Узбекистана", "Ленинградским детям - Алма-Ата".
Ледовая дорога встречала новый, сорок второй год, освещенная фарами, в вое снарядов, фонтанах разрывов, огне зениток.
Когда Петя Сапожников выезжал из прибрежной деревеньки, где на опушке леса было расположение его роты, машину остановил помкомвзвода Чумаков:
- Еду с вами на тот берег. Там запчасти прибыли.
Сел в кабину, тронулись. Остроскулое верткое лицо старшины, его цепкие глаза точно обшаривали кабину, он прислушивался к каждому скрипу машины.
- Что ж это у вас, Сапожников, опять тормоз - чем больше жмешь, тем шибче едешь? Куда вы смотрите?!
- Все вперед, - отвечал Петя. - Спать не успеваем, сами знаете…
- Спать - это частное дело, - неодобрительно сказал Чумаков. - А машина… сцепление-то как скрежещет! - с издевкой сказал Чумаков.
Петя искоса взглянул на него:
- Чумаков, ведь вы такой же солдат, как я. И лет вам не сто… если усы сбрить. Ну почему вы всегда сычом глядите? Что вы все ко мне придираетесь?
Чумаков повернулся к нему грозно:
- На личные выпады я начхал! - Но потом усмехнулся: - Характер у меня такой. За это меня на данную должность и поставили. Ведь к тебе не придирайся, из тебя не водитель, а… Ну что это за сигнал! - Петя в это время прогудел, обходя остановившийся грузовик. - Инвалид простуженный! - И перешел на "вы": - Вернетесь в расположение - за разгильдяйство кухню вымоете!
- Есть! - вздохнул Петя и совсем не по уставу добавил: - С вами так приятно путешествовать!
Они подъехали к Вагановскому спуску. Была стужа, па озере мело.
Перед выездом на трассу их остановили на контрольно-пропускном пункте. Там стоял и генерал.
- Почему порожний? - спросил он у Сапожникова.
- Не было груза на восток, - отвечал Петя.
- Теперь будет. Заворачивай в Борисову Гриву.
На небольшой приозерной станции Борисова Грива стоял длиннющий состав пригородных вагонов с дымками печных труб.
На площади у станции волновалась огромная толпа эвакуируемых, высадившихся из состава. Изможденные, худые люди, почти живые скелеты, укутанные сколько можно теплее, сидели на захваченных из дому пожитках. Их под руки вели и подсаживали в машины, подъезжавшие одна за другой. И здесь, ободряя людей, организуя их, был комиссар дороги.
Полуторке Пети и еще двум машинам регулировщик махнул двигаться палево, и они подъехали к одноэтажному деревянному домику с довоенной вывеской "Клуб". На крыльце стоял худощавый черноволосый мужчина в полушубке.
- Вы за детьми? Начальник эвакопункта, - представился он. - Заходите.
В большой комнате за столом на стульях и скамьях сидели дети - в зимних пальто и шапках; некоторые лежали поодаль на диване. У них были огромные глаза, обтянутые кожей просвечивающие лица. Воспитательница в наброшенном на плечи полушубке читала им книжку:
- "А в Африке, а в Африке, на синей Лимпопо"…
Но дети слушали плохо, кто-то дремал в апатии.
- Не надо Лимпопо, я кушать хочу, - сказала вконец исхудалая светленькая девочка лет пяти.
- Тише, дети, вы уже покушали, а теперь надо потерпеть. - Воспитательница обернулась. - Вот - за нами приехали военные шоферы, они повезут вас через Ладогу!
Меж тем Чумаков разглядывал детей, сидевших в комнате, и глаза его становились такими же большими, как у них. Он хотел что-то сказать, но слова точно застряли у него в горле. И наконец вырвались:
- Как же это так? Чтоб детей до такого… - голос его зазвенел. - Я сейчас! - крикнул он Пете. - Подождите! Сейчас! - И опрометью побежал из дома.
- Давайте собираться! - сказала воспитательница.
Начальник эвакопункта, воспитательница и Петя стали укутывать малышей, завязывать им шапки, платки, выводить из клуба.
- А я никуда не хочу, я лежать хочу, - сказал тихий темноволосый мальчик с запавшими щеками и взглядом старика.
- На Большой Земле отлежишься. - Петя поднял его с дивана и понес к машине.
В кузов постелили брезент, воспитательница усаживала детей плотно - одного к одному.
- Тесней, тесней. Спать нельзя, - внушала она детям. - Толкайте друг друга, шевелитесь… Следите, чтобы никто не уснул, - попросила она Петю.
И в это время к машине подбежал запыхавшийся Чумаков. У него в руках был объемистый сундучок, заветный, добротно сработанный солдатский сундучок. Он швырнул его на доски кузова и стал вынимать сухари, сахар, сгущенку, даже плитку шоколада.
- Что, пришел черный день? - поймав его взгляд, спросил Петя.
- Чернее не бывает! - качнул головой Чумаков. - Кушайте, ребятки. На, пацан, на, девочка. - Он совал детям сахар, сухари, и руки его дрожали.
- Зачем вы дезорганизуете посадку? - огорченно сказала воспитательница. - Они ведь только что поели, а обедать будут на том берегу.
Но дети наперебой тянулись за едой, их глаза умоляли.
- Мне, дядя, пожалуйста, мне!
- Помногу не давайте, для них это смертельно! - предупредил начальник эвакопункта.
И хоть дети плакали и просили, Чумакову пришлось захлопнуть сундучок. Он передал его начальнику эвакопункта:
- Возьмите, другим отдадите. Поехали.
Воспитательница посадила в кабину к Пете светленькую пятилетнюю девочку и темноволосого мальчика со взглядом старика - они были совсем слабы.
- Пусть они здесь едут.
- Тогда я наверх! - сказал Чумаков.
- Лучше вы их поддерживайте, а то они… - попросила воспитательница и усадила девочку Чумакову на колени.
А сама села в другую машину.
Петя тронулся с места.
Дверцы кабины были привязаны веревочками, чтобы в случае аварии было легче выпрыгнуть. Машина спустилась на лед.
Тут холодный ветер сек сильней. Девочка дремала на коленях у Чумакова, а мальчик, сидевший между Чумаковым и Петей, откинулся на спинку и смотрел перед собой сосредоточенными недетскими глазами.
- Тебя как зовут? - негромко спросил Чумаков.
- Константин Иванович Семенов, - привычно и без всякого интереса ответил мальчик.
- А лет тебе?
- Шесть - седьмой.
- Папа у тебя кто?
- Папа солдат.
- А мама?
- Мама умерла.
- А сестры, братья есть?
- Сестра Катя умерла, и тетя Зина умерла, и бабушка Соня умерла, - спокойно сказал мальчик. - Я тоже скоро умру.
- Кто тебе сказал?!
- Доктор. Если в течение трех месяцев не умру, тогда не умру.
Чумаков молчал, потом попросил Петю:
- Останови, посмотрю, как там.
Он выпрыгнул на снег, Петя слышал скрип его шагов, потом скрип досок кузова и голос:
- Ну что вы притихли, как мышата, пошевелитесь хоть! Ну, ну, потопайте ножками! - Он появился у дверцы кабины без полушубка, в ватнике, коротко сказал Сапожникову: - Давай свой полушубок!
Петя без слов снял полушубок и тоже остался в ватнике, Чумаков исчез и вернулся еще с двумя детьми. Сел. сказал Пете хрипло:
- Нажми-ка! - И умостив всех четверых, одного прикрыл полон ватника, другому стал отогревать руки дыханием.
Петя гнал машину навстречу колющему ветру. Чумаков, прижимая детей к себе, говорил:
- Приедете в теплую-теплую Среднюю Азию, а там дыни с корзину, арбузы с колесо, в арыках вода, как в ванне. Скинете пальто - и на песок, загорать. Стой! - попросил он Петю, выскочил из кабины.
Петя слышал сквозь порывы ветра его голос:
- Ну, потерпите еще немножко!
Чумаков вернулся в одной гимнастерке и еще с маленькой девочкой, лицо его сморщилось от стужи.
- Ватник скидывай! Три километра дотянем! И ушанку давай!
Поехали. Чумаков тормошил вновь посаженную:
- Скажи что-нибудь! Ну не молчи! Ну… как тебя зовут?
- Хлебуска… - с трудом разомкнув губы, сказала остроносая с глазами-бусинками девочка.
Уже виден был восточный берег и кресты Кобонской церкви, как вдруг мотор чихнул и заглох. Полуторка проехала несколько метров и остановилась.
- Черт, что такое?
Выскочили из кабины. В гимнастерках на ветру их обожгло морозом. Едущие вместе с ними две другие машины были далеко впереди.
Петя поднял капот.
- Что у тебя за машина! - в сердцах сказал Чумаков. - Свечи… Контакта нет! Отвертку! - приказал Пете и оглянулся на молчавший кузов. - Сейчас, дети, поедем!
Там едва слышно пошевелились.
Петя подал отвертку. Чумаков лихорадочно орудовал стынущими пальцами, крикнул:
- Заводи!
Мотор не заводился.
- Шланг продуй!
Петя поднес к губам резиновый шланг бензоподачи, отвернувшись от пронизывающего ветра, продул. Чумаков сел в кабину и безуспешно пытался завести мотор стартером.
- А ну, ручкой крутани!
Петя изо всех сил крутил ручку, пар валил изо рта - мотор молчал.
Чумаков спрыгнул на снег. Оглянулся - пусто вокруг на озере, ни одной машины не видно, только ветер метет снег.
- Пристыл мотор, греть надо!
Петя понял сразу. Насадил на заводную ручку свои толстые рукавицы, полил их из шланга бензином.
- Давай! - торопил Чумаков, присев на корточки. - Мертвых привезем!
Петя зажег рукавицы, обмотал конец ручки подолом гимнастерки.
Чумаков, пригнувшись, командовал:
- Дальше, правей! Под картер!
Рукавицы горели, металл ручки мгновенно передал жар, гимнастерка задымилась, руки больно прижгло. Петя скривился от боли.
- Ближе! Держи! - приказывал Чумаков.
Петя еле удерживался от вскрика. Чумаков вскочил в кабину, стал действовать стартером. Машина чихнула, мотор заработал. Петя бросил в снег зашипевшую ручку, топтал остатки рукавиц, тер снегом дымящуюся прожженную гимнастерку.
- Поехали, я к ним! - И Чумаков полез в кузов, где тихо, почти не шевелясь, сидели дети.
- Замерзнете, - сказал Петя.
- Ничего, под одной овчиной одним теплом согреемся! Жми!
У Пети нестерпимо болели обожженные ладони. Кое-как разместил детей в кабине, чтобы не упали с сиденья. Взялся за баранку, тронул машину и не смог вести. Оторвал покрытие волдырями ладони от баранки, дул на них. Машина вильнула и чуть было не врезалась в сугроб. Он обхватил баранку локтями, выровнял. И так локтями стал вести машину, кривясь, но не позволяя себе вскрикнуть. Машина шла, точно пьяная, а Петя видел только одно - приближающийся восточный берег, церковь Кобоны, где размещался эвакопункт восточного берега.
- Ты что, малый, окосел?! - шарахнулся прочь регулировщик.
Машина, взревев, вылезла на берег и остановилась в десятке метров от церкви. С паперти, поняв неладное, к ней бежали люди, санитарки.
Чумаков выпрыгнул из кабины с двумя детьми на руках, ноги у него не гнулись, глаза были страшные.
- Живые! Все живые! - крикнул он.
У него забрали детей, кинули ему на плечи тулуп. - Слышишь, Сапожников, наряд по кухне придется с тебя спять!
Петя, обессилев, лежал лицом па баранке - он был почти без сознания.
Санитарки бегом уносили в церковь миновавших Ладогу детей.
Зимним погожим утром по ладожскому льду с Большой Земли в Ленинград шли солдаты - длинные колонны солдат. Шли невдалеке от автомобильной трассы по целине, переваливая через торосы. Впереди - бывалые ладожские проводники.
У солдат были молодые раскрасневшиеся на свежем воздухе лица, добротная амуниция. В такт шагам покачивались винтовки. Впереди колонн лежал нетронутый снег, а позади оставалась вытоптанная множеством ног тропа.
- Пополнение Ленинграду! - проводил их взглядом, высунувшись из кабины полуторки, Петя Сапожников. - Теперь полегче будет!
Впервые за эту зиму он ехал в кабине полуторки пассажиром. Ладони его рук были перевязаны бинтами. А вел машину Коля Барочкин, одетый в новенький полушубок и высокие валенки. Он сочувственно поглядывал на Сапожникова.
- Невезучий ты, Петька.
- Зато ты везучий, - с завистью вздохнул Петя. - В Ленинграде бываешь… Что же мои-то молчат?
- Подожди, напишут. На вот, перекури. - И вынул пачку "Казбека".
- Ого, - удивился Петя, оглядывая новый наряд Барочкина. - Где обзавелся?
- Друзья - махнулись, не глядя, - шутливо ответил Барочкин.
- Да я вижу, у тебя связи, - улыбнулся Петя.
- Вовремя налаженная связь - залог успеха па войне, - весело подмигнул Барочкин.
Впереди показалась заснеженная палатка медпункта.
- Останови, - попросил Петя.
- "Ко мне подходит санитарка, знать"… Как звать-то? - засмеялся Барочкин. - Ну, лечись!.. Эх, черт, редко видимся, жаль! - И тронул машину.