* * *
Дальше шли серебряные разливные ложки, щипчики для сахара, вилочки для лимона, ножи для фруктов, плоские ложечки для рыбы, а потом и нитки мелкого жемчуга, золотые медальоны, броши, браслеты, запонки для манжет, нательные кресты, обручальные кольца, спичечницы, лом золота и серебра, облигации Займа Свободы, некогда выпущенного Временным правительством, банковские книги, заполненные вексельные бланки… И все это корпус Мамонтова тащил за собой, считал военной добычей, охранял как важнейшее государственное достояние? И опись именно этого "достояния" предлагал в Таганроге Чиликин? Мелочевки, в общем-то. Но почему-то же этого газетчика убили?
Чиликин особенно напирал на слова "прочее", "полная". Что это могло быть? Мамонтовский портфель, а в нем денежные обязательства перед казной Юга России? Свидетельства о мошенничествах Управления снабжений Донской армии? И там фамилии деятелей чрезвычайно известных, на что и намекал в Таганроге Ликашин.
Наконец, он заснул.
* * *
Разбудил Шорохова рев паровозного гудка и голос Плисова:
- Что за дьявольщина, господа! Мы стоим.
Шорохов спал, не раздеваясь, лишь накрывшись шубой. Поднялся. Отодвинул занавеску. За окном было темно. В самом деле доехали?
Плисов вышел из салона, через минуту-другую вернулся, объявил:
- Восемнадцать верст осталось. Пути замело. Не пробиться.
Рев паровозного гудка повторился.
- А гудит он, полагаю, чтобы не врезался встречный поезд, - продолжал Плисов. - Тут одна колея. Но странно, кто может в нас врезаться, если пути замело?
- Все бывает, - сказал Шорохов. - Важно: надолго ли? А то нанять бы подводу, сани.
Паровозный гудок все не унимался. Со своего дивана поднялся Сергей Александрович. Растер ладонями щеки, несколько раз присел, помахал руками, с полотенцем через плечо вышел из салона. Когда вернулся, проговорил:
- Гудит он, чтобы нас отыскал конный отряд. И никакие "нанять" в данном случае не помогут. Даже если предложить все ваши восемь миллионов. Голая степь.
"Точно, - подумал Шорохов. - Не казак. А то бы казацкое присловие знал: "Богатый и в аду на сковородке - пан". Но кто ты все-таки?"
* * *
Станция Ровенки, где, как оказалось, стоит штаб корпуса Мамонтова и куда конный отряд доставил их во второй половине дня, была засыпана снегом. Мороз перевалил за двадцать градусов. Порывами налетал ветер, обрушивая снопы ледяных игл на возы, на лошадей, на людей, запрудивших улицы станционного поселка, дворы, промежутки между домами.
Командовал отрядом подъесаул Синтаревский, мужчина высокий, большеротый, длиннорукий, лет тридцати пяти, в шинели с башлыком, при шашке. В Ровеньках, едва въехали в поселок, он остановил отряд, приказал одному из казаков спешиться и проводить господина заготовителя к коринту - корпусному интенданту. Шорохову надо было еще договориться с Плисовым о предстоящей встрече, но Синтаревский, подхватив его под руку, и почти силой извлекши из саней, настойчиво проговорил;
- Вам туда. Туда же!
Хотел как можно скорей отделить его от Плисова и Сергея Александровича. Что-то скрывалось, конечно, и за этим. Шорохов подчинился. Взметнув снежную пыль, отряд помчался дальше. Казак, назначенный в провожатые, спросил:
- Из каких краев ваши благородия?
- Из Новочеркасска, - ответил Шорохов.
- И как там?
- Обычно. Атаман смотры проводит.
- Дай-то бог.
- Красные от вас далеко?
- Верст пятнадцать.
- В Ровеньках давно стоите?
- С позавчерашнего дня. Место гиблое. Купить ничего нельзя. Так достать? Разве настачишься? На каждого жителя сто постояльцев. Коней хоть снегом корми…
Потом казак ехал верхом, Шорохов шел. Под конвоем? Скорей всего так.
* * *
В доме, где размещался интендантский отдел, было тепло, светло от керосиновых ламп, щелкали на счетах делопроизводители, причем коринт принял Шорохова с таким радушием, что тот поначалу встревожился. Успокоился лишь, когда оказалось: коринт - бывший интендант 78-го конного полка, гостями которого они были в августе. Четверкой донских купцов начинали свою поездку по красному тылу. Их всех коринт помнил прекрасно, и, конечно, одним из первых его вопросов было: "Где сейчас господин Мануков". Ответил:
- Недавно возвратился из Парижа. Вчера в Новочеркасске я с ним виделся. У таких господ как он, всегда все хорошо. Женился. В жены взял дочку Фотия Фомича Варенцова. Тоже в нашей компании был.
Коринт поднялся со своего места:
- Ну, как же! Конечно! Я помню! И - женился! Боже мой!..
Вошел казак с чайным подносом. Коринт сказал:
- Угощайтесь. Может, вы желаете чего-то покрепче, но я - только чай. Как и наш командир. Знаете, что у нас в корпусе говорят? В России сейчас три генерала. Один это Шкуро. Сам пьет и другим пить дает. Другой - Улагай. Сам не пьет и другим не дает. Третий сам не пьет, но другим пить дает. Это наш командир, - коринт усмехнулся. - Я, впрочем, только с утра не пью.
Это, конечно, был намек на предстоящую гулянку, где Шорохову придется за все платить. "Выдержим", - подумал он.
- Чем я могу быть полезен? - спросил коринт.
- Мои люди, - это была ложь, но совершенно необходимая, - здесь очень давно. Заготовляют пшеницу, ячмень. Как и всегда, главные сложности с вывозом. Дожди шли, теперь, вот, снег.
- Да, - согласился коринт.
- Мне сейчас нужно знать: каким временем я еще располагаю? Неделя? Две?
Коринт поежился:
- Сейчас ничего не могу сказать. Откатились сразу на сотню верст. По фронту слева от нас корпус Буденного. Справа - корпус Думенко. Слышали о таком краскоме?
- Слышал.
- Конница. Ждать можно всего. Притом, если честно, с того дня, как Константина Константиновича приказом генерала Врангеля от корпуса отставляли, порядка в нашем штабе нет. И сегодня оперативный приказ еще не поступил. А времени - ого-го!
Шорохов спросил:
- Но когда это Константина Константиновича отставляли от корпуса? Я ничего не знаю.
- История длинная. Девятого сентября приказом Главкома генерала Май-Маевского на посту командующего Добровольческой армии сменил барон Врангель.
- Про это я слышал, - вставил Шорохов.
- Да, но в тот же день наш корпус, приказом генерала Деникина, был передан из Донской армии в Добровольческую. Еще через пять дней приказом барона наш командир от корпуса был отставлен. Для того корпус добровольцам и передавали. Главком и барон заранее условились. Истинный заговор.
- И казаки позволили?
- Приказ по Добровольческой армии был жесточайший: "За неспособностью руководить войсками".
Шорохов никак не мог понять, на чьей стороне коринт. Спросил:
- А генерал?
- Приказа не принял, заявил, что корпуса никому передавать не будет, но командовать перестал. Нас и покатило на юг.
- А новый командир?
- Какой новый! У Главкома все понимали: пока Мамонтов в корпусе, любому новому башку снесут. Забили отбой. Две недели как корпус вернули в Донскую армию, Константина Константиновича снова назначили командиром, а мы все бежим и бежим. Понять можно. Вам любимая женщина изменит. На день, на час. Потом улыбается, объятия раскрывает. Все по-прежнему. А вы разве можете по-прежнему? Шрам на сердце. У нас такое же. Кто виноват? Сам Главком? Нет. Начальник штаба его, этот злой гений. Привычка чужими руками личные счеты сводить… Я о начальнике его штаба генерале Романовском говорю.
"Свести тебя с Сергеем Александровичем, - подумал Шорохов. - Он бы тебя вразумил". Сказал:
- Но хотя бы день-два в моем распоряжении есть?
- Сейчас мой порученец вас отведет на квартиру, - ответил коринт, помолчав. - Отдыхайте. Вечерочком встретимся в спокойной обстановке, обговорим. В том доме и я квартирую. Так что до вечера. Домишко не бог весть, но удобный. К той поре, бог даст, прояснится, - он говорил улыбаясь, но глаза его глядели недобро.
Вечером у этого Евгения Всеволодовича - так звали коринта - была застолица. Бессмысленная по своей примитивности. Пили. Участвовали в ней еще Плисов и какой-то сотник лет сорока, грузный, очень самоуверенный. Представляясь, он назвался, но Шорохов имени-отчества его не запомнил.
Плисов несколько раз призывал не говорить о делах:
- Хоть раз, господа! Надоело. Ну, давайте о женщинах, о музыке?
Но едва коринт и сотник вышли курить, и они остались одни, повел речь о том, что очень хотел бы оказаться Шорохову полезен, да обстановка в штабе корпуса такая, когда на дружеское общение совершенно не остается времени. Приходится все его употреблять на сиюминутные материальные заботы.
- …Вы даже представить себе не можете, - с исступленностью в голосе говорил он, - насколько унизительно. Ведь это только слова, что деньги сейчас ничего не стоят, а попробуйте совсем без них обходиться.
Пять тысяч рублей Шорохов ему тут же дал. Плисов засуетился, наполняя стаканы каким-то питьем:
- Ваше здоровье… Обязан безмерно. Завтра занесу расписку.
Шорохов рассмеялся:
- Ну что вы! Обязательства в душе. Сейчас все остальное - пыль. Когда сможете, возвратите.
- Но я непременно хочу быть вам полезен. Вам и господину Манукову.
Он заискивал до отвращения назойливо. Не провокатор ли? Однако свел-то их Мануков. Гарантия. Шорохов ответил:
- Благодаря вам я в Ровеньках. Большего мне не надо.
- Нет-нет, что вы! - Плисов говорил шопотом и так, словно причитал. - Я вам помогу еще очень во многом. Вы не раз убедитесь.
Вернулись коринт и сотник. Он-то и обратился к Шорохову:
- Вы Евгению Всеволодовичу говорили, что ваши люди здесь давно.
- Говорил.
- И на станции Щетово они есть?
Шорохов с безразличным видом смотрел на сотника, и тот продолжил:
- Отсюда это десяток верст в сторону Штеровки. У красных под носом, можно сказать. Вот-вот они там будут.
- Люди там мои есть, - подтвердил Шорохов. - Конечно, когда ведешь дело в прифронтовой полосе, его не афишируешь. Но о чем речь? Тут, господа, надо честно.
Обменявшись взглядом с коринтом, сотник стал рассказывать. Возле Щетово есть механический завод. Совсем небольшой, давно не работает, однако у него на подъездных путях стоит цистерна с очень ценным товаром. Ее надо любым способом с завода вытащить, доставить в Щетово, потом в Ровеньки. Закончил он так:
- Пусть ваши люди там это сделают. Не прогадаете.
- Что в этой цистерне? - спросил Шорохов.
- Серная кислота.
- Вещь это не дорогая.
- Была. Теперь на вес золота. Во всей России нигде не делают. А красные завод заняли. Только местные, свои, могут что-нибудь сделать. Не дни решают, часы.
Отказываться было нельзя. Шорохов понимал. Но ведь если это Щетово у самой линии наступления красных, ему туда и надо. Ничего лучше не может быть. Ответил:
- Как-либо распорядиться своим народом я могу только, если попаду в те места сам. Записки, телеграммы… Не поверят. Так условлено.
Коринт и сотник снова переглянулись.
- Завтра утром в Щетово идет паровоз со снегоочистителем, - оказал сотник. - Можно на нем.
Хорошо, - согласился Шорохов.
"Слишком даже хорошо, - подумал он при этом. - Будто они меня через фронт перебрасывают. Как было тогда с Мануковым. Но теперь-то…"
Пили еще. Сидя за накрытым столом, Шорохов так и уснул. Разбудил его Плисов:
- Господин заготовитель! Леонтий Артамонович! К паровозу надо идти.
Всей компанией вышли из дома. Утро было морозное, темное. Деревья, кусты густые, мохнатые от облепившего их ветки инея.
Наконец, подошли к вокзалу. У перрона стоял паровоз. Дышал паром. Тонул в его облаках. Шорохов начал прощаться. Когда очередь дошла до сотника, тот прервал его:
- Я с вами еду.
На какие-то секунды Шорохов оторопел. Вся затея с цистерной - провокация. Чтобы установить, что в Щетово никаких людей у него нет. Что вообще он никакой не заготовитель.
Вслед за сотником поднялся в паровозную будку. Машинист и помощник были на месте. Паровоз двинулся.
Что делать? И дальше играть в спокойствие?
Отъехали, впрочем, саженей четыреста или пятьсот. Послышались хлопки выстрелов, крики:
- Стой! Стой!
Паровоз остановился.
Шорохов подумал: "Так и было задумано". Сжал в кармане шубы рукоятку нагана. Не спасет. Но все-таки легче.
Машинист высунулся из окна будки:
- Эй! Чего надо?
В ответ послышалось:
- Стоять тебе надо, тетеря!
В паровозную будку поднялся казачий офицер. Был это подъесаул Синтаревский, тот, что сопровождал их до Ровеньков. Ни на кого не глядя, ткнул рукояткой нагайки в рычаг реверса:
- Крути назад, - затем обернулся к Шорохову и сотнику. - Вам, господа, тоже возвращаться. Приказ. Ничего не могу поделать.
Паровоз покатил назад.
* * *
С сотником Шорохов у вокзала расстался. Сказал, что вернется к себе на квартиру. Если появится возможность выехать в Щетово, пусть за ним зайдут. Думал при этом: "Сегодня уйти. Иначе гибель".
Улицы Ровеньков, как и накануне, были заполнены беженцами, казаками, возами, санями, подводами. К одной из подвод - без поклажи, значит, наверняка, принадлежавшей местному жителю - Шорохов подошел. Сидел на ней мужик лет пятидесяти, осанистый, бородатый.
- В Щетово, отец, не подбросишь? - спросил Шорохов,
- Можно и в Щетово, - отозвался хозяин подводы. - Не даром же.
"Боже мой, как это просто", - облегченно подумал Шорохов.
От Ровеньков отъехали лишь версты две с половиной. Догнала пятерка конных. Командовал ею подесаул Синтаревский. Окружив, погнали назад. Дальнейшее Шорохова не удивило. Остановились у дома с часовым при входе. Мужика с подводой отпустили. Шорохова ввели в дом, предложили подождать. Чего? Не объяснили. Но и обыскивать не стали. Не снимая шубы, часа четыре дремал на стуле.
Наконец пригласили в соседнюю комнату. Там, за канцелярским столом, сидел пехотный полковник. Шорохов узнал его: начальник контрразведывательного отделения при штабе корпуса Родионов. Некоторое время рассматривали друг друга. Не предложив садиться, Родионов спросил:
- Где сейчас господин Мануков?
Этот вопрос очень многое сказал Шорохову. Родионовым он тоже узнан; появлением его в Ровеньках обеспокоен; на связи Манукова, на его авторитет, вполне можно опираться. Ответил:
- Из Новочеркасска я выехал полтора суток назад. Николай Николаевич был еше там. Собирался на день-другой в Ростов потом в Новороссийск.
Вошел капитан, как и Родионов, тоже в пехотной форме. В дверь перед тем не постучал. Значит, был одним из близких его сотрудников.
- Что у вас? - опросил Родионов.
- Генерал Абрамов требует, чтобы казакам его свиты разрешили выехать на хутор Гнилопятовский. Там кони. Без них он отбыть не сможет.
- Что вы ему сказали?
- Выезд только целых воинских частей, только по прямому приказу командира. Отвечает, что недавно сам командовал корпусом, порядки ему известны. Может быть сделано исключение.
- Исключение сделано быть не может. Передайте.
Капитан удалился.
- Обязан предупредить, - раздраженно продолжал Родионов, обращаясь к Шорохову. - Весть о вашем приезде разошлась среди офицеров штаба, в полках. В основе этого убеждение, что трофейная казна должна быть возвращена корпусу, поделена между участниками осеннего похода.
Извиняясь улыбкой. Шорохов проговорил:
- При чем тут я?
- Полагают, что для достижения такой цели нужно прежде всего уничтожить документацию на эту казну. Атаманский приказ о возвращении захваченного их собственникам станет тогда практически неисполним. Общее мнение: вы, как и господин Мануков, имеете список имен и адресов этих собственников.
Отрицать? Подтвердить? Шорохов не мог решиться ни на то, ни на другое, потому что не понимал главного: почему Родионов это ему говорит? Запугивает? Набивается в союзники? Но Родионов молчал. Шорохов, наконец, сказал:
- Мои дела здесь: заготовки для Донской Армии. При мне есть какие-то деньги. Ничего больше.
Очень долго потом опять длилось молчание,
- А чем вас притягивает станция Щетово? - спросил Родионов.
- Указанный мне Управлением снабжения район заготовок. Красные близко, так ведь это и открывает возможности. Риск оправдан.
Родионов смотрел с хмурым видом. Верил или не верил? Шорохов продолжал:
- Вы спрашивали про господина Манукова. Он меня сюда и направил. Есаула Плисова лично просил о содействии мне. Распросите. Он подтвердит.
У него не было ни контракта, ни удостоверения от Управления снабжений для заготовок в этом районе. Потому он и назвал фамилию человека, который мог за него поручиться.
- Сейчас вам дадут сопровождающего, - проговорил Родионов. - Мой совет: сегодня и завтра из квартиры не выходите.
Шорохов поклоном поблагодарил. Что еще ему оставалось?
* * *
Этот сопровождающий, заурядного вида нестарый казак с карабином, вывел Шорохова за окраину Ровеньков. Довольно долго шли по дороге в сторону синеющего вдали леса. В разговоры сопровождающий не вступал. Шагал ceбе и шагал, на полсажени пропустив Шорохова вперед. Тот все более недоумевал: куда его ведут? Очевидно, что не на квартиру. Или казак - связной Агентурной разведки, и направляются они к линии фронта? Но разве можно было при этом ему ничего не сказать?
Окраинные дома скрылись во мгле продолжающегося весь день снегопада. Казак еще больше отстал от Шорохова и вскинул карабин. Шорохов выстрелил первым. Стояли они на высокой дорожной насыпи. Казак рухнул под откос, в канаву, лицом в снег, утонул в нем. Могло быть самое разное. Выполнял приказ Родионова; приказ тех, о которых тот его предупреждал; просто хотел пограбить.
Какие-то долгие минуты Шорохов потом ждал. Казак не шевелился. Снег все более засыпал его. Вскоре стало не понять, что там темнеет - человек? Еще не покрытая снегом земля?
Теперь, когда Шорохов не двигался, он услышал, что с той стороны, где синеет лес, доносятся раскаты артиллерийской стрельбы. Там и был фронт.
* * *
Отошел он еще версты четыре. Налетела полдюжина конных. Сорвали шубу, повалили, стали стаскивать сапоги. Не сопротивлялся. Было их слишком много. Что последует потом? Зарубят или пристрелят. Сделать ничего нельзя. Только застрелиться. Но это выход самый последний.
Вмешался подъесаул Синтаревскй. Возник, будто из-под земли. Соскочил о лошади, сказал укоризненно:
- Куда же вы, ваше благородие? Эдак и голову можно потерять. Вам на квартиру было приказано.
О том, куда делся сопровождающий, не спросил. Значит, тот вывел его из Ровеньков по собственному почину. Другого объяснения Шорохов не нашел.
Шубу и сапоги возвратили. Потом он бесконечно долго шел в сопровождении едущего верхом Синтаревского. Усталость была такая, что спотыкался на ровной дороге. В комнате своей квартиры, не снимая шубы, повалился на койку. За окном начинала разливаться вечерняя синь. Кончалось 30 декабря. Это было ужасно. Остался жив. Вот и весь результат трех сегодняшних попыток перейти фронт.
Завтра попытаться опять?