10
Я все еще не дотрагивался до ящика с документами Кувшинова. Придет настоящий комсорг, пусть он и разбирается.
Штаб полка вернулся в развалины монастыря. Снова заговорили о юбилее. Особенно старается Глотюк. Сам бегает и других гоняет. Говорит, что устал писать наградные.
- Михалев! Дух из тебя вон, а чтобы самодеятельность была.
- А если не будет?
- Не забывай, что здесь не базар - торговаться не будем.
- Где же мне артистов брать, товарищ гвардии майор?
- Это уж не мое дело! Ты - комсорг, ты и ищи. И не забудь о хоре. "Броня крепка…" Учти, генерал будет, командир корпуса.
Теперь я понял, что без самодеятельности не обойтись, хотя "золотой замполит" и говорил: может, обойдемся и так.
Начал вербовать "артистов" - надо мной все посмеиваются. Командиры рот и слышать не хотят о том, чтобы отпускать людей на репетиции, - технику надо чистить! В климовской роте нашлось несколько певцов, но капитан был непримирим:
- Я им такой концерт устрою, что они навсегда песенки свои забудут!
Когда Марина решила помочь мне, Глотюк предупредил ее:
- Занимайтесь своими делами. А то уснете у приемника на дежурстве.
И все же она подсказала мне:
- Добейтесь приказа по части.
Как же это я не додумался до этого?! Составил проект приказа, передал его замполиту, а замполит Глотюку. И пошла по подразделениям книга: "Командир полка приказал…" Нашлись певцы и плясуны, жонглеры и акробаты. Набралось больше, чем надо. И Глотюк был доволен: он еще раз убедился в магической силе своих возможностей. Но и я кое-чему научился. Не зря, бывало, отчим мой смеялся: "Думай, думай, голова! Картуз куплю".
11
Столов хватило только для гостей и начальства. Остальные расположились на танковых брезентах. На них даже удобнее, мы ведь привыкли есть лежа на земле.
На столах были скатерти, вилки, ножи. И настоящие бутылки. Правда, их наполняли из тех же канистр, из которых наливали и нам в кружки.
На праздник прибыл командир корпуса, низенький плотный генерал-майор с Золотой Звездой. Веселый, любит шутить. Скажет слово - и все смеются. Начал рассказывать излюбленное свое стихотворение: "Уши врозь, дугою ноги, и как будто стоя спит".
- Такой в танкисты не пойдет!
Все уплетают соленые огурцы и тушеное мясо. "Артисты" мои торопят: пора начинать. А майор Глотюк медлит.
- Гости еще не созрели для восприятия, - шепчет он мне на ухо. - Не волнуйся, увидишь, все пойдет на "бис".
Наконец он моргнул: давай! Мы распахнули плащ-палатки на импровизированной сцене, и пятьдесят глоток рванули: "Броня крепка, и танки наши быстры…" Генерал стал подтягивать. Он участник боев на Хасане или на Халхин-Голе. Глотюк все рассчитал, просил открыть концерт именно этой песней. И вот уже весь полк поет. Наверное, слышно вокруг на сто верст.
- Теперь валите все, что можно! - махнул рукой Глотюк, но, взглянув на замполита, добавил: - Лучше по программе, конечно.
Я понимаю, что исполнением мы не возьмем, но программа нас вывезет - блеснем содержанием. У нас есть и классические романсы, и солдатская пляска, как у корпусного ансамбля.
Вдруг с самого дальнего края брезента, где расселись лейтенанты - командиры машин и взводов, кто-то запел под гитару шуточную песню танкистов, неизвестно кем сложенную:
А первая болванка
Попала тапку в лоб…
Я бегу туда, прошу:
- Ребята, прекратите!
Они смеются и продолжают:
Эх, любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
В танковой бригаде
Не приходится тужить!
Смотрю на начальство - и командир полка и замполит спокойны. А генерал подпевает. И лейтенанты начали еще дружнее: "Почему ты вместе с танком не сгорел?"
Ухожу за сцену, а вслед мне слышится:
Вы меня простите, -
Я им говорю, -
В следующей атаке
Обязательно сгорю!
Подвели ребята. Мы уже не пытаемся объявлять свои номера, решили сделать перерыв, а потом показать второе отделение.
Три гармониста сидят на скамейке.
- "Цыганочку"! - заказывает капитан Климов. - Да пореже. Эх! - И он хлопнул ладонью по каблуку.
Вроде бы и красиво начал, будто нарисовал что-то в воздухе носком сапога, а не вышло. Кирзачи слишком тяжелы, да и без помоста нет грохота. Попробовал и быстро сел.
Тихие звуки танго поплыли над развалинами: "Утомленное солнце нежно с морем прощалось…" Как будто из какого-то далекого века. В такт медленному ритму музыки мужские пары вяло передвигают ногами по лужайке. Сидя на брезенте и закусывая огурцом, я хмуро и с болью смотрю издали на них.
Никто не захмелел, только капитан Климов куражится:
- А помните, когда мы брали…
- Энскую высоту, - подсказывает кто-то.
- Города! Вся планета на нас смотрела.
- Верно, гвардии капитан! Верно, но все же лучше помолчите, - сказал замполит.
- А почему я должен молчать?
- Хотя бы потому, что я вас прошу.
- Понятно, товарищ гвардии майор. - Но сам не прекращает говорить, вспоминает последнюю разведку боем.
Я останавливаю его:
- Тихо. Глотюк хочет что-то сказать.
- Подумаешь, Глотюк. Я сам себе Глотюк! Я ротой командую. А могу…
Глотюк смотрит на него, как на ребенка:
- Батальоном можешь?
- Могу и батальоном. И буду командовать! Вот истинный крест! - крестится он и смеется. - Рота - справа, рота - слева… Углом вперед. И в дамках!
Все хохочут. Глотюк добреет. А замполиту не нравятся эти штучки Климова, он ворчит:
- Не перебродивший, как иной квас.
Климов сделал вид, что не слышал слов замполита, но сразу нахмурился, замолчал.
Командиру полка принесли какую-то телеграмму, он прочитал ее и передал начальнику штаба:
- Огласи.
Все устремили взгляд на Глотюка. Он не спеша встал, выждал, когда установится тишина, и тише обычного сказал:
- Дорогие товарищи, получен приказ о награждении наших танкистов.
- Ура!
- Кто громче всех кричал?
- Климов!
- Гвардии капитан Климов, подойдите ко мне.
Климов поднимается с брезента и идет демонстративно, почти строевым шагом, твердой походкой.
- Поздравляю вас с орденом…
Все хлопают. Глотюк зачитывает телеграмму, просит Климова взять кружку, они чокаются и выпивают, потом обнимаются. На счастливом лице Климова слезы. Он вытирает их белоснежным платком, который у него каким-то чудом еще сохранился.
Под аплодисменты были зачитаны и фамилии других награжденных. Глотюка начинают качать.
- Знаете, лешие, кто вам наградные пишет! - громко смеется Глотюк. - У меня в обиде не будете. Но трусов не люблю! Обожаю танковые войска!
Уже поздно вечером, к шапочному разбору, принесли еще одну телеграмму - приказ командующего фронтом. Первой в списке награжденных стояла фамилия майора Глотюка.
- А я и не верил уже! - сказал он, застеснявшись.
12
Чем больше я думаю о Васе Кувшинове, тем с большим уважением начинаю относиться к его загадочной должности. Самой неприметной. Глотюк в чем-то прав. Орденов здесь высоких не получишь: не ты, а другие ходят в атаку, решают успех боя. Но не за ордена же мы воюем! Если бы Вася Кувшинов не был примером для остальных, он бы не вызвался идти добровольно к нашим окруженным танкам.
А ведь он похоронен без единого ордена. У него не было даже медали.
Посмотрим, что скажет об этом начальник штаба. Я только еще не знаю, просить мне или требовать. Просить - это даже немножко унизительно. Опять начнет: "Нет субординации".
- Товарищ гвардии майор, почему до сих пор не награжден комсорг Кувшинов?
- Я должен отчитываться? Да? - Он отложил в сторону папку с какими-то бумагами и почесал бровь над прищуренным глазом. - Ну и умеешь же ты подвернуться под руку не вовремя. Положение на нашем участке фронта было тогда очень сложное. Наступление приостановилось - никого не награждали… Это, пожалуй, хорошо, что ты напомнил. Надо бы ему подготовить представление на орден Отечественной войны. Можно будет потом награду переслать матери.
- Спасибо, товарищ гвардии майор.
- Для комсомола всегда рад послужить верой и правдой.
13
Я застал ее в раздумье. Не знаешь, как подступиться, будто ее подменили.
- Что с вами?
- Ничего особенного.
- Но почему у вас такое плохое настроение?
- Может же быть оно у меня и плохим.
- Может.
Безразлично смотрит на зеленоватый глазок, который все время мигает. Полк боевых действий не ведет, но рация включена на всякий случай - для связи с корпусом. Вдруг поступят срочные распоряжения.
- Вы на меня обижаетесь? - спросил я.
- Нет, за что?
- За то, что я пришел без приглашения? Не ждали?
- Не ждала.
Еще одно такое слово, и я уйду. Но почему-то опускаюсь на скамейку, сижу молча, смотрю себе под ноги.
- Почему вы не приходили? - спрашивает она.
- Был в ротах.
- Только поэтому?
- А почему же еще?
- Мне показалось, была другая причина. Я ведь ждала вас. Особенно на праздник. Неужели у вас в тот вечер ни разу в сердце не кольнуло?
- Я просто не посмел.
- Я так и подумала. - Она склонила голову мне на грудь и тяжело вздохнула. - К тому же опять плохой сон видела. Будто мама моя шла мне навстречу вся в черном… Говорят, почти весь Ленинград вымер. Она у меня одна-единственная. Я против ее воли пошла радисткой. Думала, в тыл к противнику забросят, буду какое-нибудь важное задание выполнять, а оказалась в танковом полку. Целыми сутками сижу тут в машине.
- Но разве этого мало?
- Может, меня не взяли разведчицей только потому, что с первых дней войны отец числится в списках без вести пропавших.
- Он кем был у вас?
- Старшим политруком.
Неожиданно кто-то открыл дверь и стал подниматься по ступенькам лесенки.
- Хозяйка дома? Принимайте гостей.
Прибыл Климов. С ним лейтенант Шевчик, сонливо склоняет голову набок, как бык.
- Вам кого нужно, товарищ гвардии капитан? - остановила Климова рукой Марина.
- Вас, дорогая. Только вас. - Он еще не видит, что я сижу здесь.
Марина уже в наушниках, старается показать, что она занята, на дежурстве.
Шевчик толкает Климова, тот оборачивается и замечает меня:
- О, да мы, оказывается, запоздали! Тут уже комсомол занимается воспитательной работой.
Я вышел, надеясь, что и Климов выйдет, но он остался. Поджидаю его у машины, на крыле которой сидел Шевчик.
Высокая полная луна сияла над лесом, по всему небу яркая россыпь звезд. Дымы солдатских костров повисали над верхушками деревьев. В той стороне, где проходила линия фронта, рассеянное зарево. Вспыхивают ракеты. Поднимаются и гаснут, будто их кто-то задувает.
Слышно, как разговаривают Марина и Климов.
- Разве вы не знаете, что в машину с рацией нельзя заходить посторонним?
- Всё мы знаем, Мариночка. Поэтому и предлагаем прогуляться. Где ваша подружка? Пусть подежурит. Скажите, что я просил.
- Уходите!
- Не надо так категорически.
- Что же делать, если вы не понимаете русского языка.
- Все ясно. Ухожу.
Мы втроем направились к дороге.
- Тебя тоже выдворили? - спрашивает Климов.
- Тоже.
- Ничего, еще не все потеряно. - Он посмотрел на свои танковые часы со светящимся циферблатом. - Можно навестить госпиталь. Хорошим шагом два часа туда, два обратно.
- А зачем?
Он рассмеялся:
- К девочкам, старина! К девочкам.
- К тому времени девочки уже спать будут.
- А мы разбудим.
Я решил любой ценой задержать их: попадутся на глаза корпусному начальству, будет шум.
- Напрасно, хлопцы, - говорю. - Все девочки там давно уже заняты.
- Вполне возможно, - соглашается Климов. - Люди не терялись. Только мы лопухи. Так идем или нет?
- Нет.
Шевчик колеблется, молчит.
- И ты трусишь? - говорит ему Климов. - Подержи себя за коленки, если не хочешь подержаться за коленочки какой-нибудь сестрички в белом халате. Ты не смотри на Михалева, он отправит нас спать, а сам к ней… Я все понял! - погрозил он мне пальцем. - Но я тебе не завидую. Не та ты птица, чтобы она тебе досталась. Зря стараешься. Или лови момент. Промедление смерти подобно! Но ты всегда был не от мира сего. Представляю, о чем ты с девушками толкуешь, когда остаешься с ними наедине. Наверное, стихи читаешь? А потом они перед тобой недотрог изображают. А женщина есть женщина. Что ты с ними на нежность нажимаешь?
- Может, ты в чем-то и прав, но хватит.
- Я молчу. Только не обижайся. Я ведь мелю всякий бред не от хорошей жизни. Если бы я кого-нибудь любил и меня любили, может быть, и я пел бы соловьем. А так… Пока не поцелует болванка. Она нас не чурается - и ротных и взводных. Пропахших газойлем и пылью. Ты ведь сам все знаешь, такой же, как и мы.
- Идемте, ребята, спать. Наши девушки от нас не уйдут.
Климов стал обнимать меня:
- Разреши, я тебя поцелую за это!
- Не стоит.
- Нет, стоит. Ты сам еще не знаешь, что ты сказал!.. А теперь можно и по домам. Подурачились, и хватит. Уснем с верой в любовь… И на кой черт эти девчата на фронте! Только мутят души у нашего брата. Моряки мудрее, они на флот баб не пускают. Будь здоров! - Климов взял Шевчика под руку, и они зашлепали мокрыми сапогами по лужам.
14
Чернова отправили в роту. На марше у колымаги отказало рулевое управление, и она врезалась в дерево, радиатор пробило насквозь в нескольких местах. Ремонтировать ее не стали, бросили на дороге. Глотюк верит, что Чернов умышленно разбил колымагу, чтобы избавиться от нее, - трофейная, никакого ответа.
Еду на танке. Дремлется, поэтому на всякий случай пристегнул себя ремнем к скобе на башне, чтобы не свалиться под гусеницы следом идущей машины. Качает и бросает. И пыль, и грязь, и мазут - все на мне.
Часто со мной едут на броне десантники. Ребята неразговорчивые, их тошнит без привычки, держатся за жалюзи двумя руками. Молча сидят, не отвлекаются, не спят. Видимо, боятся танка. И уважают его, броневого дьявола.
Ночью, в темноте, на каждом привале командиры стрелковых взводов бегают от танка к танку и пересчитывают своих десантников.
- Раз, два, три, четыре… Все!
И опять едем дальше.
Рычат двигатели, вздрагивают лесные опушки, качается луна в небе. Едем и едем вдоль линии фронта. Что там задумали наши генералы? Наверное, какой-нибудь новый котел готовят для фрицев.
На обочине дороги машина с рацией. Такая же, как у Марины. Громоздкая, напоминает нашу колымагу-покойницу, за которой гонялись немецкие самолеты. Ехать в кузове такой машины все равно, что в железном ящике. Ничего не видишь и не слышишь. Без привычки жутко. А девушки ездят.
15
После марша капитан Климов поставил танки на окраине леса. Как всегда, пушками на запад.
Впереди голая высота, а что там за ней, не видно, наверное, лес. За эту высоту вечером прошла пехота.
- Ты бы все же установил связь с соседями, - посоветовал я Климову.
- Отдохну немного и схожу, - ответил Климов, залезая под брезент, разостланный у машины.
Я пожелал ему спокойной ночи и направился к лейтенанту Косыреву: давно взял себе за правило ночевать у своих комсоргов.
Под утро меня разбудили пулеметная трескотня и глухие, но недалекие орудийные выстрелы. Прислушался: за высотой ревели двигатели.
Солнце еще не взошло, но над поляной звенели жаворонки. Небо было белесое, облака-перышки неподвижно висели над самым горизонтом.
Я подошел к Климову:
- Ты не знаешь, что это там за перестрелка?
- Наверное, наша пехота в атаку пошла, - зевнул и потянулся Климов, передернул кобуру с пистолетом с живота на бок и улегся поудобнее. - Эх, храпануть бы еще минуток двести!
Стрельба не прекращалась.
- Ты ходил вчера к пехотинцам? Что за подразделение расположилось там?
- Пусть они к нам приходят, если им нужна связь с танками.
- Странно ты рассуждаешь.
- Как уж могу.
Кто-то закричал:
- Товарищ капитан! Товарищ капитан!..
- Что там такое? - вскочил Климов.
- Бегут…
Не выходя из-за деревьев, мы стали смотреть на высоту, - по ней бежали наши пехотинцы. На плащ-палатках тащили раненых.
- Это что еще такое! - закричал Климов, - А ну, назад!
Но пехотинцы не остановились. Может быть, они даже не слышали слов Климова. Взмыленные, тяжело дышат. И не говорят, а хрипят:
- Там - танки… "Тигры"! Много!
- "Мно-о-го"! - передразнил Климов. - Трусы несчастные! Где ваш командир?
- Я - командир, - ответил сержант, которому два бойца перетягивали бинтом раненую руку.
- Я спрашиваю, где офицер?
- На офицерскую землянку наехал танк. Мы держались, сколько могли. А потом решили отходить.
- Сами решили?! - усмехнулся Климов. - Паникеры! А ну, марш на свои позиции. Бегом!
Пехотинцы побежали назад, навстречу мелькающим цепочкам трассирующих пуль.
- Никакого порядка! - сказал Климов. - Никаких там "тигров" нет. У страха глаза велики.
- Я не думаю, что здесь только страх.
- Ты всегда думаешь особенно.
- Ты бы прикрыл их огнем.
- Прикроем, - и он полез в башню.
"Тигров" мы не видим, слышим только рычание двигателей и грохот, лай пулеметов.
- Что-то ты побледнел? - смеется Климов. - Или и у тебя…
- Да, и у меня… - Я прошу его примирительно: - Готовь роту к бою.
Климов мимо ушей пропускает мои слова.
Стрельба усилилась, она была теперь где-то рядом, за бугром. И вдруг из-за него снова побежали наши пехотинцы. Сержант, раненный в руку, показывал солдатам в сторону наших танков: надо, мол, туда, они нас прикроют.
Климов зло выругался и стал спускаться в башню:
- Сейчас я им порядок наведу!
- Да ты с ума спятил? - Я ухватился за люк.
- Паникеров защищать?! - Он оттолкнул меня.
И тут же раздалась пулеметная очередь.
- Климов!..
Широкие башни "тигров" поднимались из-за высоты. Я бегу к пехотинцам, кричу им, чтобы они отходили скорее в лес, но они меня не слышат, лежат и окапываются прямо на голой высоте. Только мелькают лопатки. Через несколько минут здесь пройдут "тигры"!
- Ребята! Эта позиция не годится.
Но они лежат. Наконец мне удается отвести пехотинцев в лес. Туда же отводит свои танки и Климов. Но, видимо сообразив, что делает глупость, дает команду: "Отставить!" Зовет меня:
- Представитель! Что будем делать?
Глаза у него бешеные, челюсти дрожат.
Болванка свалила сосну рядом с танком Климова и засвистела рикошетом. Климов стал почти зеленым.
- А ну свяжи меня немедленно со штабом! - кричу я.