- Чему вас только в учебке учили. Вечером будем тренироваться, а сейчас - баки в руки и бегом в палатку.
Метров сто они действительно бежали, потом пошли, тяжело дыша. Кадчиков матерился и говорил, что негоже ему, сержанту, бегать по приказу младшего и что он-то думал, здесь нет дедовщины, а ее здесь - нахлебаешься досыта, пока прослужишь год.
Вовка подзадоривал Кадчикова, что неплохо, мол, намекнуть Горову, что он не прав, и приказать по праву старшинства что-нибудь издевательское, например, после отбоя пятки почесать или стишок почитать.
Митя почти не слышал их. После столовой ветерок, обвевающий лицо, казался приятно прохладным. Он думал о том, что у него кончились конверты, нужно будет где-то доставать и придется врать матери о том, куда попал, а иначе она побежит по военкоматам, по приемным выручать сыночка и многого там наговорит и ему будет стыдно; что Горов и Фергана совсем неплохие ребята, если бы все были такими и не давали их в обиду "чужим".
На плацу крутился, перебегал с места на место завинченный спиралью пыльный столб.
Около палатки Вовка остановился и достал из кармана спичечный коробок:
- Мыть посуду никто не хочет, поэтому давайте по справедливости, кто тянет короткую, тот и моет.
Короткая досталась Кадчикову. Митя обрадовался, что не останется в палатке один, хотя знал, что со спичками Вовка схитрил, он всегда оставлял себе ту спичку, которую хотел.
По дороге к спортгородку Вовка с Митей выкурили по сигарете, напились тепловатой воды из умывальника, посидели на горе в тени чахлого деревца. Торопиться они отвыкли еще в учебке, уяснив однажды, что чем больше работаешь и суетишься, тем больше на тебе ездят.
Со склона им хорошо было видно, как на спортгородке копошатся пять черненьких фигурок: поднимают и вкапывают столбы, мешают раствор в большом корыте.
От жары и сытости клонило в сон. Голова налилась тяжестью и все норовила соскользнуть на грудь, но Вовка, зорко наблюдавший за тем, что происходит на спортгородке, заснуть не дал.
- Ходу, Митяй, - заторопился он. - Горов идет.
- Где? Где? - закрутил головой Митя. После дремы все плыло перед глазами. Наконец он разглядел движущуюся по направлению к спортгородку фигурку.
Они скатились с горы лавиной, разбрасывая камешки в разные стороны.
Горова они опередили минуты на две. Когда он подошел, они уже мешали в корыте раствор, высунув от усердия языки, а пятеро их только что приобретенных начальников, отслуживших по году, сидели на корточках невдалеке и курили.
Горов присел к ним и спросил:
- Товарищи солдаты, почему на обеде не были?
- Да пошел ты со своим обедом! - огрызнулся Шафаров, маленький худой казах с ярко-желтыми глазами. - Мы вон тебе оставили, - и он кивнул на стоящий неподалеку картонный ящик.
Горов подошел к ящику и присвистнул:
- Эй, чижики, кончай работу! Идите попробуйте, чем нас здесь кормят.
- Пусть работают. Они только начали.
- Как только начали? - искренне удивился Горов. - Я их час назад в палатку послал.
- Значит, так послал. Они за несколько минут до тебя прибежали, мы, говорят, ваши молодые сержанты, и - за лопаты.
Горов поманил их пальцем и, дважды больно ткнув кулаками в грудь, жестко сказал:
- Если вы собираетесь шланговать с первого дня службы, ничего хорошего от нас не ждите. Сегодня останетесь без сладкого.
Вовка с Митей ворочали лопатами в корыте, а Горов вытянул из ящика пачку печенья, кулек конфет, несколько баночек с соком и принялся за еду. Они, обливаясь потом, сосредоточенно работали, стараясь не смотреть в сторону Горова, не слышать хруста печенья.
За работой они не заметили, как солнце зацепилось за горы. Кто-то крикнул им: "Хватит! А то на завтра работы не останется!"
- Садитесь, - предложил Горов. - Покурим.
Кабалов, по лицу совсем еще мальчишка, снял панаму, вытащил из кожаной подкладки небольшую черную палочку и накрошил ее на ладонь. Горов тем временем вынул из пачки сигарету и, размяв ее пальцами, вытряс немного табаку, потом оторвал от пачки кусочек и, плотно закрутив его в трубочку, вставил в сигарету.
От крошек исходил знакомый запах, точно такой же был у трубки, которую ему сегодня сунули.
- Я эту штуку уже пробовал. В каптерке узбеки дали, - сказал Митя.
- Ну и как? - поинтересовался Кабалов.
- Горло дерет.
Все засмеялись, даже Вовка. "Можно подумать, он когда-нибудь курил анашу!"
Кабалов забрал у Горова сигарету с гильзой и вытряхнул оставшийся табак: часть - на ладонь с крошками, часть - на землю. Он перемешал пальцем крошки с табаком, ловким движением забил смесь в сигарету и сунул ее в рот Горову.
- Поехали, - процедил Горов, чиркая спичкой. - Каждый по затяжке, а вы, чижики, учитесь, пока до вас дойдет.
Горов сильно втянул в себя дым вместе с воздухом, Косяк пошел по кругу. Передавали осторожно, держа сигарету почти вертикально, чтобы горящая анаша не выпала. Митя опять ощутил сильное першение в горле, но сдержался. После второй затяжки с воздухом, как научили, в голове зазвенело, накатила теплая волна тошноты, и он подумал, что, слава богу, косяк быстро закончился.
Черпаки с любопытством смотрели на молодых, ждали, что с ними будет. Вовка сидел как ни в чем не бывало, только глаза слегка покраснели, Митя чувствовал себя скверно, но старался не подавать виду.
- В первый раз никогда не действует, - прохрипел длинный, высохший, как мумия, Барановский.
- Я, когда меня первый раз обдолбили, никакого кайфа не мог поймать, зато потом все пошло как по маслу, - засмеялся Кабалов.
Все закивали, захихикали, пошли воспоминания о том, как "чуть не залетели", "здорово обдолбились". Митя надсадно улыбался, а сам боялся, как бы не стошнило, и думал о том, как часто придется курить эту штуку.
Скоро солнце растеклось по небу лопнувшим желтком, и все заторопились в палатку поваляться перед ужином.
Митя с Вовкой тащились позади всех, поднимая ногами красную от заката пыль. На них сгрузили весь инструмент.
- Ну как? - спросил Митя.
- Не знаю. Я ничего не почувствовал, - ответил Вовка, пожимая свободным от лопат плечом.
- А меня здорово потащило, только тошнит.
День кончался. Из палаток доносился хохот и мат. Мимо них пылили орущие песни роты, внизу, в городе, мерцали островки огней, а их время все еще отсчитывало полдень самого длинного первого дня.
На ужин давали клейстер - разваренные в котлах картофельные хлопья. Его никто не брал, и повара грозились, что больше ужин варить не будут. Горов приказал набрать чаю и клейстер - "нехай чижики съедят" - и дуть в палатку, потому что сопровождение придет через час, а на ужине все равно никого не будет - все в кино.
В палатке все было вверх дном. На табурете у входа чадила "летучая мышь", а рядом на ящике из-под снарядов, зарывшись головой в шинели, спал Кадчиков.
Вовка подошел к нему и, раздвинув полы шинели, истошно заорал:
- Душманы! Тревога!
Кадчиков подскочил на месте и дико вытаращился на Вовку. Тот засмеялся.
- Ах ты, гнида, поспать не даешь!
- Ладно тебе, - Митя попытался успокоить Кадчикова. - Дневальный, а спишь как суслик.
- И будешь спать вечным сном, - добавил Вовка.
- Тут и без душманов будешь спать вечным сном. Вон что натворили! Весь вечер лежали на кроватях и кидались друг в друга чем попало.
- Это они обкурились, ты не переживай, - успокоил его Митя.
- Они обкурились, а нам убираться!
- А нам и так убираться, пока молодежь не придет; вздохнуть не дадут, вот увидите.
- А когда сюда молодых привозят? - оживился Кадчиков.
- Я слышал, весенний призыв после карантина где-то в конце июня. Мы к тому времени загнемся.
- Не загнемся, если будем поровну делить. - Митя прислушался к стрекотанию проектора. - Кроме нас - еще двое молодых сержантов, да молодых нашего взвода трое. Считай, треть взвода.
Проектор поперхнулся и замолк.
- Пленка порвалась, - констатировал Вовка. - Пошли лучше кино смотреть, а как жить - завтра поглядим.
- Фергана запретил. Сказал, что мы заступаем в вечный наряд по взводу до прихода молодых.
- Права не имеет, сволочь! - разволновался Вовка.
- Иди поищи свое право, - язвительно предложил Кадчиков.
- Раз так, плевать я хотел на запреты! - Вовка яростно откинул полог.
- Слушай, Кадчиков, по уставу ведь нельзя!
- Наивный, - усмехнулся Кадчиков. - Ты за полгода службы видел хоть раз, чтобы все делалось по уставу?
Митя не ответил. Он надел шинель и, захватив еще одну для Вовки, вышел из палатки.
На склоне горы тускло светился экран полкового кинотеатра, состоящего из врытых в землю столбов с маскировочной сеткой, скамеек да маленькой кинобудки, притулившейся на выступе скалы. Старая, заезженная пленка все время рвалась, и тут же поднимался яростный свист.
Митя вовнутрь войти не решился, а, пристроившись около столба, принялся выискивать глазами Вовку, но разглядеть его в темноте среди десятков голов было невозможно. "Черт с ним, пусть мерзнет!" - зло подумал Митя и стал смотреть на экран.
Бешено неслись кони, роняя пену с губ, сияли клинки, повизгивали и трещали, разваливаясь на ходу, колеса тачанок, пулемет перекрывал прыгающие из динамиков звуки; потом изображение лихорадочно затряслось, промелькнул рваный кусок пленки, и экран погас.
Визг, крики, свист. Кто-то собирался пойти в будку разбираться с механиком. Когда шум немного стих, из будки высунулась лохматая голова и заявила: "Дальше еще хуже. Пленка - склейка на склейке, через минуту опять порвется, так что кина не будет".
Все еще немного погалдели и потянулись к выходу. Митя быстро зашагал с горы, надо было успеть в палатку до прихода стариков. Его потянули за рукав. Разглядеть лица тянувшего Митя не смог. "Эй, сержант, дело есть, зайдем в каптерку". Зная, что ничем хорошим "дела" с молодыми сержантами не кончаются, Митя с силой рванул рукав и побежал. Его догоняли. Он припустил, но кто-то ловко подсек его, и Митя с размаху упал лицом вниз, подняв клубы пыли. Он завертелся на месте, пытаясь отбиваться ногами, но удары то с одной, то с другой стороны доставали его.
"Ну-ка, прекратить драку!" - офицерский металлический голос остановил удары, и в следующее мгновение Митя летел по плацу к своей палатке.
В палатке было накурено. Фонарь выхватывал незнакомые запыленные лица. Посреди палатки, выстроившись в шеренгу, переминались Вовка, Кадчиков и двое незнакомых ему молодых сержантов с темными разводами грязи под глазами; они только что вернулись из сопровождения, и по их полузакрытым остекленевшим глазам можно было угадать их единственное желание.
- Где тебя носит, сержант? Мы уже беспокоиться начали, твоих друзей-чижиков застроили, - голос Ферганы не предвещал ничего хорошего. - Не успели приехать, а уже гуляете, в кино ходите, а дедушки в сопровождения ездят, жизнью рискуют. Придется всех молодых наказать. Я, как младший по званию, не имею на то прав и поэтому поручаю замкомвзводу Горову с вами потренироваться, вспомнить детство золотое, учебку.
Горов встал между кроватями и, отхлебывая из кружки чай, приказал:
- Упор лежа принять!
Молодые бросились на пол.
- Отжимаемся на счет. Р-раз! - Горов выдержал паузу. - Держим прямо спинку! Не прогибаемся! Не провисаем!.. Два!
На седьмом качке руки ходили ходуном, на пол равномерно капал пот, а в виске нервно дергалась быстрая ниточка: "Не рухнуть!.. рухнуть… рухнуть", но пол неумолимо притягивал. А тут еще Фергана решил проверить их на прочность - пошел по спинам. Руки согнулись, и Митя почувствовал животом комья грязи на полу.
- Слабоват, сержант, а в кино бегаешь, - злорадно сказал Фергана, балансируя на Митиной спине. Раздался смех.
Чей-то голос снаружи произнес:
- Атас! Дежурный по части проверяет!
Все засуетились, полезли по кроватям прямо в ботинках. Горов, укрываясь одеялом, командовал скороговоркой:
- Двое молодых остаются. Один за дежурного, другой за дневального; возьмите фонарь, поставьте в углу около тумбочки; вечерняя поверка произведена, Котов в госпитале.
Митя лежал на втором ярусе, укрывшись с головой, и дышал в чью-то вспотевшую спину. Он попал в щель между двумя сдвинутыми кроватями, было очень неудобно и жестко. Еще недавно он считал Фергану с Горовым своими парнями, с которыми, несмотря на разницу в службе, можно жить, а сейчас горячая ненависть переполняла его.
Полог раздвинулся. Яркий луч прошелся по койкам, уставился на Вовку - он остался дневалить вместе с незнакомым сержантом.
- Кто дежурный?
- Я, товарищ майор, - вызвался Вовка, умудрившийся в темноте рассмотреть погоны.
- Где обмундирование? У вас что, люди в одежде спят? - луч уперся Вовке в лицо.
- Никак нет, у них одежда под подушками, - нашелся Вовка. - Ночью, знаете, из других подразделений воруют.
- Зачем тогда дневальные, если воруют?
- Дневальному ночью воды нужно принести или еще чего, в это время и воруют, - поддержал Вовку незнакомый сержант.
- Понятно, - майор выключил фонарь. - Вечерняя поверка была?
- Так точно, была.
- Ну и?
- Рядовой Котов в госпитале, остальные на месте, товарищ майор, - Вовкин голос приобрел должную уверенность.
- Ладно, - майор откинул полог. - Устав поучи, сержант, не знаешь, как доложить. Смотрите, чтоб не спать, службу нести. А то вон в Баграме душманы вырезали взвод, а спящего дневального оставили в живых, сам повесился, когда проснулся.
Майор вышел. Некоторое время было тихо, потом раздался смех.
- А ты ничего, сообразительный парень, вся молодежь "хэбэ" под подушки прячет, - смеялся Фергана.
Горов слез с кровати.
- Молодые сержанты, строиться!
"Опять начинается", - подумал Митя, чувствуя неприятную слабость в руках.
Теперь Горов отдавал приказания едва слышно:
- Кто был в сопровождении - спать, кто не был - стоит ночью. Сами решайте, кому когда стоять, и чтобы утром в баке была вода.
Они вышли покурить.
- Стойте, когда вам удобно, - предложил Кадчиков. - Мне все равно.
- Я стою первым, - опередил Вовка. - Хоть поспать до подъема.
- Тогда я - последним, - решил Митя, ему совсем не хотелось разрывать сон.
Из палатки вышли те двое, с грязными разводами под глазами. Один высокий, с торчащими из-под панамы ушами, другой - небольшого роста, с круглым, как луна, лицом.
- Давайте знакомиться, что ли, - заговорил маленький. - Меня зовут Саня Мельник, я с Белоруссии, а он - с Подмосковья.
- Маляев Михаил, - представился высокий и протянул руку. - Сильно не жмите, я после стрельбы за ствол нечаянно взялся.
- Москвич! - донесся из палатки истошный вопль.
- Это меня, - вздохнул Маляев и исчез в темноте палатки.
- Без вас нам туго приходилось, - проводив взглядом Маляева, начал Мельник. - То заготовка, то уборка, то наряд по кухне, то сопровождение. Десять дней как белки в колесе. Ребята с нашего призыва ничего делать не хотят, говорят, мы в Афгане до вас полгода пахали, пока вы в Союзе тащились. Ничего, впятером веселей будет.
Они докурили и отправились спать.
Простыней не хватало, одеяло неприятно кололось, худой, сбившийся матрас продавился до самой сетки, но глаза уже закрывались, и ветер доносил волны многоголосого бормотания, вздохи, шорохи… Рыжие подсолнухи качают в такт ветру своими облысевшими головами, мерно постукивают поезда, а голоса из репродукторов запутываются в проводах и по-комариному попискивают над подушкой, залетая в открытое окно. К нему пришли ребята и зовут кататься на велосипеде, они щекочут его за пятки и стаскивают одеяло, а он отворачивается к маленькому облезлому коврику и свертывается калачиком, зажав ладони между коленками, но тепло, выдуваемое сквозняком, уходит, и ему становится холодно и неудобно, вот тут-то он вспоминает об огромной, улегшейся на землю клубничине, которую он вчера перевернул на другой бок, чтобы дозрела, и, вспомнив, соскакивает с кровати, вырываясь из цепких рук друзей, в одних трусах, босиком бежит в огород. Желтые капли пчел падают на цветы, и те качаются под их тяжестью, земля нагрелась и сушит пятки, ему немного страшно, но ягода такая большая, огромная, уже виден ее красный бок. Он бежит, скосив глаза, как бы не увязалась пчела. Он запихивает ягоду в рот и слегка сдавливает ее языком и зубами, сок брызжет из ягоды, и от удовольствия он зажмуривается… Кадчиков трясет его за ногу и шепотом приговаривает: "Вставай, вставай же, ну, вставай!" - "Да не тряси ты, я уже не сплю", - Митя зло дернул ногой. Он откинул одеяло и осторожно окунул ноги в темноту.
Холодные сапоги неприятно липли. У выхода ждал Кадчиков с питьевым баком и нетерпеливо притопывал. Ему хотелось поскорей залезть в нагретую Митей постель, пока она не остыла.
Тающая темнота очертила контуры палаток. Мир был ясен и звонок. Звуки разбивающейся о дно бака воды, казалось, разносились по всей Земле. Вышедшая из чрева ночи, она дышала полной грудью, выплескивая на сапоги ледяные капли.
Кадчиков забрался в кровать, и Митя остался один. Он прошелся по палатке, понаблюдал за прыгающим пламенем фонаря, прислонился было к вешалке с шинелями, но вовремя опомнился и, стряхнув сладкую дрему, вышел на плац.
Внизу лежал город, укутанный рваным, расползающимся саваном. Устремленный в небо минарет царствовал, разорвав туман, и ждал, когда саван превратится в розовую фату, и когда это произошло, голос, певучий и громкий, поплыл над городом.
Митя почувствовал себя неловко, будто стал свидетелем интимного разговора, и хотел уйти в палатку, но скоро неловкость прошла, и он заслушался печальной молитвой. Вечером их взвод заступал в наряд по столовой.
"Здравствуй милая моя, дорогая мамочка!
В прошлом письме я писал тебе, что буду служить где-то под Ашхабадом. Так оно и получилось. Нас долго продержали на пересыльном пункте за городом, а потом разбросали по частям ТуркВО. Мы с Вовкой оказалась в одном взводе. Кстати, многие из нашей учебки попали в эту часть.
Я пока еще не со всеми ребятами познакомился. Могу сказать только, что наш взвод похож на интернациональную бригаду: есть казахи, узбеки, таджики, белорусы, украинцы, татары. Ребята вроде ничего. К нам, во всяком случае, отнеслись по-человечески, понимают, что трудно сразу же после учебки командовать отделением, поэтому слушаются. Они говорят, что мы будем заниматься хозяйственными делами, больше в командировках, чем на учениях. Зато будет о чем рассказать, а то некоторые всю службу сидят где-нибудь в хлеборезке или каптерке и рады, а сами ничего не видели, кроме буханок и парадок.
Так вот, во время командировок и учений я писать не буду, некогда. Получать письма будешь реже, зато писать буду чаще, обещаю.
Кормят здесь очень прилично: на завтрак дают кофе со сгущенкой, а вечером, как и везде - рыбные консервы. К жаре потихоньку привыкаю, стараюсь поменьше пить, чтобы не потеть. Одно плохо - спать охота, как в учебке. Видимо, не суждено солдату выспаться за два года службы.