Каждый следующий шаг давался с огромным трудом. Всё чаще встречались раскисшие участки, где "кисель" не держал. Ледовые поля темнели, а это означало, что толщина их предельно мала. Такой путь для группы с полной выкладкой по всем канонам невозможен. Но у них не было выбора, поскольку они не могли позволить себе роскошь отступления.
Щербо перебрался в голову цепи и замер перед тем, как сделать очередной шаг. Под лыжами месиво. Метров в двадцати впереди виднелся Пётр Чёрный. Рядом возился Валеев. Внезапно в поле зрения Щербы что-то неуловимо изменилось. Через миг он понял: исчез Чёрный, и тут же чёрным пятном над поверхностью вынырнула его голова.
- Чёрный провалился! - крикнул он Валееву, сбрасывая рюкзак, а затем рукавицы. Барахтаясь в ледяной каше, Чёрный с огромными усилиями освободился от рюкзака. Потом попробовал плыть, хотя работать руками в этой каше было очень тяжело.
- Держись! - крикнул Щербо.
Очень медленно Чёрный подплыл к краю полыньи. Ухватился за конец верёвки и начал так же медленно подтягиваться. Сорвался! И снова его скрюченные пальцы тянулись вверх, из рукавов стекала чёрная вода, ногти от напряжения побелели. Лёд трещал и ломался. Опять сорвался! Щербо упал на живот и схватил Чёрного за руку. Тут подоспел Валеев, и вдвоём они еле вытянули тонувшего из ледяной ловушки, а Ткачук с Гаральдом выловили его рюкзак и лыжные палки.
Пётр Чёрный стоял на морозе промокший насквозь, и его одежда стремительно превращалась в ледяной панцирь.
- Надо дойти. Сможешь? - заглянул ему в глаза Щербо.
- Мне не холодно, - едва раскрыл сведённые челюсти Чёрный.
До берега ещё с полкилометра. Полчаса - и он умрёт. Промедление может стоить ему жизни. Но раньше, чем мы пересечём фиорд, останавливаться нельзя. Никак нельзя!..
- Спирта!
Старшина быстро передал по цепочке флягу, и Назаров, стоявший рядом, влил изрядную порцию в рот Чёрного, у которого, казалось, даже глаза побелели от холода.
- Не дрейфь, Петя, сейчас доберёмся! И солнышко здесь не садится, замерзнуть не даст. Глянь, какой закат... розовый, словно задница у юного павиана... Теперь оно подниматься начнёт.
Щербо слышал, как приговаривал Назаров, делая полтавцу "массаж суставов", бил по спине, пытаясь сколоть ледяной панцирь. Вперёд! Быстре-ей!
Не иначе, злые духи перешли нам дорогу, разрази их гром. Ладно. По закону равновесия в будущем нам "светит" компенсация. А Чёрный? Щербо знал, что чрезмерные влажность, туман, а также слишком сильный ветер отнимают у тела тепло. Так же, между прочим, как и спирт, который может временно помочь. Не менее весомую роль играет и время пребывания на морозе. Это он хорошо усвоил прошлой зимой в заснеженных сопках провинции Финмарк. Терпеть холод изо дня в день, часами спать в снегу, раздеваться и одеваться на морозе, только дважды в сутки иметь возможность погреть руки над примусом - это серьёзно. И привыкнуть к этому невозможно. Можно только стойко сопротивляться. Это просто. Для этого надо приучить себя к тому, что холод - нормальное, неизменное, продолжительное явление. Но мокрый на морозе - это уже чересчур. Должны успеть!
Он снова переместился в голову вереницы и почти догнал Байду. Путь им опять перегородила небольшая гряда торосов. Его опыт подсказывал, что торошение возникает чаще всего в довольно узкой полосе, и преодолеть его можно. Необходимы только предельная внимательность, реакция, кошачья координация. Никакой суеты, спешки, ни одного неосмотрительного движения.
- Давай, Николай! У тебя хорошо получается, - он критически осмотрел утомлённую фигуру Байды. Ничего, впереди и не такое ожидает, пронеси, Господи. Вперёд!
Они преодолели и эту гряду, и следующие. Это был жёсткий темп.
До берега оставалось каких-то полсотни метров, когда под лёд провалился командир.
8
"Здесь шестеро офицеров. Эрслебена и Фогля я уже упоминал. О личности обер-фельдфебеля Зеппа Рана тоже. Кроме них, моё внимание привлекает малосимпатичный мне гауптман Петер Айхлер. "Малосимпатичный", поскольку я не люблю офицеров из ведомства пропаганды.
Айхлер - оплот национал-социалистического мировоззрения на нашей станции. Фанатик. Я знаю этот тип. Садистская упёртость. Утверждение своей силы, своей правоты, своего идеала через суд над остальными. Почти сексуальное наслаждение от своей твёрдости. Такой, утратив право судить других, теряет смысл и радость жизни. Глаза у Айхлера зелёные, а взгляд какой-то затуманенный и как бы рассеянный, но в то же время настороженный, как будто он контролирует движение твоей мысли, мимику, жесты, глаза. И сам он скользкий, не пьёт, не курит. Это свидетельствует о каком-то скрытом изъяне. Нормальный мужик принципиально не может не употреблять спиртного - это аномалия. Тем более - в армии. Все непьющие мужчины, а их на моём жизненном пути встречалось не так уж и много, не больше шести-семи, были, как потом выяснилось, с каким-то дефектом: то впадали в буйство, граничившее с безумием, то становились чересчур болтливыми и остановить их словоизвержение было никому не под силу, то ещё что-то. Но так или иначе их латентная неполноценность отражалась на повседневном поведении. Такие люди опасны, ибо их поступки непредсказуемы. Айхлер опаснее вдвойне, потому что, как мне кажется, он зациклился на идее. Его никто не любит, ни офицеры, ни солдаты. Солдаты называют его "Шприц". Почему "Шприц"? Идеологические инъекции? Прививка от вирусов? Каких? Коммунистических? Бессмыслица! Какие красные бациллы могут вызревать здесь, среди льда и камней? Полярные ветра начисто выдувают любые идеологические бактерии. Тепло и пища - вот наилучшая пропаганда в подобных условиях".
Он ощутил, как обжигающе холодная вода заливает комбинезон.
- Всем оставаться на местах! - раздался его крик. Сильное течение уже сбило его, положило почти горизонтально и неумолимо затягивало под лёд. Пальцы судорожно цеплялись за ледяную кромку. Однако течение было очень сильным, противостоять ему только пальцами рук, которые изо всех сил хватались и скользили по зализанному водой краю полыньи, было невозможно. Холод сковывал мышцы, продирал до костей. Всё решали секунды.
- Нож, Батя! Нож! - крикнул Байда, торопливо срывая с плеча верёвку.
Держась левой рукой, Щербо погрузил правую в воду, нащупал на поясе нож и, выхватив его, со всей силы вогнал в хрупкий лёд. Сразу стало легче. Рукоятка ножа, будто здоровенный гвоздь, торчала изо льда. За него можно было удобно держаться.
Байда, вместе с Щербанем, уже спокойней, без суеты, бросили провалившемуся два конца верёвки, сначала обмотав их вокруг себя. Держась обеими руками и по очереди подтягиваясь то одной, то другой, Щербо пытался не перенагрузить ни одного из них. Он только что на личном опыте убедился в том, в чём они ещё не успели удостовериться, - малейшее давление на лёд проломит его, как бумагу, и тогда в воде окажутся уже трое. Но злые духи, носившиеся над фиордом, не унимались. Подмытый течением летний лёд не выдержал веса Щербаня, и тот с треском ушёл под воду. Щербо уже лежал на льду и видел только его голову. Тот также держался за нож, как минуту тому - Щербо. Теперь основная нагрузка была на Байде. "Только бы он не бултыхнул! Только бы лёд выдержал"! - мелькнуло в голове Щербо. Краем глаза он заметил, что вся группа лежит на льду и ползком продвигается вперёд. Молодцы, ребята! Вдвоём с Байдой они вытащили на лёд Щербаня. Когда тот уже занёс ногу, чтобы оттолкнуться подальше от полыньи, провалился Щербо. Они опять поменялись ролями. "Когда же это кончится, мать его!" Наконец, выбравшись на лёд и пытаясь занять как можно большую поверхность льда, Щербо с Щербанем доползли до небольшой старой льдины, находившейся чуть в стороне. Перевели дух. Щербо заметил, как силится разжать побелевшие кулаки Байда: он ни разу не отпустил верёвку. Как взялся, так и держал. До конца. Намертво.
Старшина передал флягу со спиртом.
- Ну и водичка... Как в Гаграх, - щёлкая зубами, пытался пошутить Щербань.
Наконец разбили лагерь на северном берегу. Стоянка была удобной - рядом ручьи талой воды и груды плавника для костра. Вот только времени у них было в обрез. Нашли более-менее просторную пещеру, расположились в ней и быстро развели костёр. Вскоре мокрая одежда уже сушилась у огня.
- А наш старлей - кремень! - задумчиво произнёс Сиротин, протягивая окоченевшие ладони к огню, - Батю и Григория держал - ни на шаг не сдвинулся.
- Таких мужиков во всей армии если с десяток наберётся, то с избытком. Это я тебе говорю, - подтвердил Назаров.
- Да, мужик он серьёзный, - охотно встрял в разговор Гвоздь, набивая табаком огромную трубку. - Тут к нему недавно докторша приезжала... из армейского госпиталя. Капитан медицинской службы, между прочим, - он с наслаждением запыхкал, окутываясь дымом. - Ну, баба, скажу я вам... - он сладко зажмурился. - Налитая, как... трехсотпятимиллиметровый снаряд. Идёт - каждая жилочка играет. Но при всём при том не профура какая-то, а... солидная. Короче, козырная баба!
Назаров толкнул Сиротина и скорчил гримасу, которая должна была означать: тоже мне, специалист!
- Нашему брату, остервеневшие на фронтах, сами знаете, много не надо - юбка вильнула, он и распустил сопли. А Николай - ни за что! И неженатый, ничем не связанный! Опять-таки, не он к ней, а она к нему - факт показательный, - он помолчал, смачно затягиваясь. - Они и в сопки гулять ходили, но так и вернулись за метр друг от друга. А уж как она на него смотрела! Да с тем и поехала. Видать, не запала в сердце эта дама нашему старшому, несмотря на свой скаженный шарм. - Гвоздь досадливо крякнул, словно подытоживая рассказ.
- А он, считай, капитан уже. Батя представление на него уже давно отослал, сам видел, - сказал Назаров.
9
"Сегодня настроение паршивое. Какие-то предчувствия... Это не удивительно - после двух зимовок эта экспедиция никоим образом не способствует стабилизации психических реакций. Сенсорный голод, активизация процессов воображения, неустойчивая психическая деятельность. И, очевидно, типичное для полярника открытие - ценность воспоминаний, которые в нашей, лишенной событий и впечатлений жизни, имеют немалую силу воздействия, почти, как галлюцинации. Компенсаторные реакции, - так говорят психологи. Мой синоптик капрал Клок формулирует это иначе: у солдата всего должно быть вдоволь - жратвы, шнапса, девок, сна и стрельбы. Пока что здесь вдоволь только сна. А от последнего - убереги нас, Всевышний!"
Йозеф Гревер горько усмехнулся. Да, ему, доктору естествознания, потомку великого германского географа, врача и астронома Иеронима Мюнцера, майору Абвера старому борцу НСДАП, приходится отбывать здесь уже третью экспедицию. Третью! Наверняка, это какая-то закономерность большой политики, которая ещё найдет своего исследователя: тех, кто стоял у истоков мощных политических движений, тех, кто готовил почву для революции, кто её совершал, после победоносного завершения борьбы ожидает в лучшем случае забвение. В худшем - пуля от "соратников по борьбе", присоединившихся к движению гораздо позже и не прощающих того, что "старые борцы" видели вождей такими, какими их не должен видеть простой смертный. Об этом свидетельствует опыт всех революций, и национал-социалистическая, к сожалению, не исключение.
Но были ведь и другие времена. Когда-то Адольф Гитлер, фюрер и рейхсканцлер, был для него "бесноватым парнем с зубной щёткой под носом", так, кажется, назвал его Руди тогда в пивнушке, где они весело просиживали, сдувая пивную пену с губ. Теперь можно сказать, что и сама национал-социалистическая партия, подобно Венере, родилась из пены. Только пена эта сгущалась не возле скал острова Кипр, а в полных доброго баварского, кружках "старых борцов". Да, весёлые были времена...
А теперь "ефрейтор Ади" мыслит мировыми масштабами, и целые народы для него не более, чем "расовые единицы". А подлинных революционеров ожидает расстрел, и пули в казённиках для них берегут до поры до времени не враги, а соратники. Это был "первый парадокс Гревера" и главный. Ему нравились парадоксы - своеобразное свидетельство остроты и изощрённости его мышления.
Власть захватывает группка людей, с которыми ты недавно был на "ты", мог похлопать по плечу. Но тогда они были такими, как все, а теперь? Власть нельзя похлопать по плечу, а вождю - говорить "ты". Иначе он не вождь…
Второй парадокс, "выработанный" Гревером, был, по его мнению, значительно тоньше: историей движет Его Величество Предрассудок. Предубеждённость и враждебность, эти законные наследники невежества, набирают силу в нестабильные исторические периоды. И тогда меняется лицо мира. Иногда до неузнаваемости. Воображение, неправильные аналогии, ассоциации и домыслы плюс эмоции соответствующей окраски и неполное, извращённое знание. На этот костяк наращиваются политическое исступление, склонность к мистике и иррационализму, амбициозность. Тот, кто формирует подобную психограмму масс, кто способен манипулировать всем спектром невежественности, становится Господином. Кровь, дух, немецкая судьба, призыв павших героев - наши, немецкие мифы. Под их влиянием, как под прессом, формируется единый арийский монолит. А педаль управления этим прессом - под ногой у ефрейтора Ади, обутой в лакированный ботинок. Или кирасирский сапог?
Гревер подошёл к койке, застеленной тяжёлым тёмно-серым одеялом с двумя красными полосами по краям. На нижней была выткана надпись "Ноги", на верхней красовались слова "Немецкий вермахт". Но что-то в нём противилось желанию сесть на это одеяло, смять идеально ровную поверхность. Он зевнул и вернулся к столу.
Третий парадокс, выведенный Гревером "для внутреннего пользования", провозглашал: чем больше в революции "национального", тем меньше "социального". Духовная энергия народа, национальное сознание, национальные чувства - все эти атрибуты ещё со времен Лютера постепенно выродились в погремушки и закончились призывами типа: "Убивайте их, как бешеных собак!" Итак, с какой стороны не подойди, а каждая революция похожа на чудовище, которое пожирает самое себя.
Таковы политические реалии, и ты должен действовать в соответствии с этими императивами, какие бы они были несправедливые.
Он задумчиво рисовал причудливые вензеля в дневнике. Не настолько он наивен, чтобы доверять подобные мысли бумаге. Гауптман Айхлер уже давно алчно присматривается к этой толстой тетради. Партийный надзор должен быть всепроникающим, а око партийной канцелярии - неусыпным. Но напрасны его кровожадные стремления, эту тетрадь он заполучит только у мёртвого тела. Гревер сощурился, представив себя этим "мёртвым телом".
Привал сделали лишь для того, чтобы поесть и обсохнуть. Потом быстро надули лодки и подготовились к переправе.
Противоположный берег едва угадывался в тумане.
- Здесь компас показывает динамику прироста надоев молока в Вологодской области или, скажем, грузоподъёмность нашего старшины.. Погрешность гуляет до ...надцати градусов. Тут надо ориентироваться по солнцу или иметь карту магнитных отклонений института Штернберга и гироскопический полукомпас, - объяснял Назаров Краповичу.
Хотя они вышли при попутном ветре и волнении с кормы, однако очень скоро выявили равномерную качку по левому борту и пока поняли, что происходит, ложиться на прежний курс было слишком рискованно - стихия угрожала снести их на скалы мыса Форстрем. Оставалось только дойти до маленькой бухты Кроссен.
Теперь им нужно было немного переждать, чтобы встречные течения пролива уравновесили друг друга. Всё водное пространство представляло собой сплошное хаотичное волнение, в месте встречи противоположных течений вода "кипела". Щербо видел, как лодка старшины Лукашевича, морской опыт которой был намного богаче, чем у кого-либо из них, никак не могла преодолеть бешено бурлящую полосу акватории. Вода бугрилась, пенилась, вихрь водоворотов крутил лодку. Старшина, Гаральд, Гвоздь, Щербань гребли дружно, как давно слаженный экипаж.
И всё-таки они пробились. Теперь не оставалось ничего иного, как развернуться за волной и пойти в направлении ледника Аггор. При таких обстоятельствах руководствоваться картой не приходится, всё внимание сосредоточилось на управлении лодкой: Щерба здесь выручала тщательная проработка маршрута. Удобную бухту слева от южного участка фронта ледника Аггор он заметил давно, и теперь это пригодилось. В их положении не оставалось ничего другого, как рискнуть пройти перед фронтом ледника, потому что перед входом в бухту они поняли, что шторм набирает силу.
Отойдя под защиту небольшой косы, измученные борьбой с ветром, волной, течениями, они позволили себе минутное послабление. Щербо оглянулся на ребят. И вдруг взгляд его выхватил в бурном море нечто чужеродное. Посмотрел в бинокль: какое-то судно выплывало из-за мыса Форстрем. Оно тяжело переваливалось с волны на волну, полубак, окутанный пенными бурунчиками, почти не выдавался из воды. Смотреть на это было страшновато. На борту было написано: "Фленсбург".
"Вот они! - злорадно подумал Щербо. - Я знал, что нам не разминуться!"
- Глянь, - Смага толкнул локтем Джафара. - Недаром мы здесь столько скукой маемся!..
"Они нас не видят - далеко, да и коса мешает. А наша осадка и габариты позволят протиснуться вот в этот разлом, проследим, куда держит курс этот "Фленсбург".
Немцы прошли на северо-запад и вскоре исчезли за скалами. "Наверное, в бухту Ингель, которая ближе всех к центральной оси Грунланна. Это километра четыре отсюда. Ладно! Теперь эти голубчики от нас не скроются!"
В бухту у ледника Аггор Щербо и его группа влетели на полном ходу и затабанились прямо перед фронтом ледника - такое можно было сделать только на радостях. Потом, измученные и опустошённые, они сидели и смотрели на море.
Свинцовая тяжесть во всем теле - едва разложили подстилки и спальные мешки прямо у подножия скалистого холма, как сразу провалились в тяжёлое забытьё, не замечая громыханья новорождённых айсбергов. Только раз, когда слишком сильный грохот обвала сменился на отдалённое гуденье, они на какое-то мгновение вырвались из объятий забытья, чутко отреагировав на изменение звукового фона. Гуденье доносилось ниоткуда, и это делало его особенно зловещим, казалось, рёвом полнилось всё - лёд, воздух, само пространство, и была в нём та сила, подчиняясь которой, они, полусонные, высунулись из спальников и увидели, как с натужным рёвом вдоль косы катилась высоченная волна, вздымая пышный пенистый гребень. Но коса защищала надёжно, и никакие волны и обвалы айсбергов не способны были выгнать их из спальников.
- Как сказал Отто Юлиевич Шмидт Валерию Чкалову, наилучшие спальники - из собачьего меха, - пробормотал Смага и сразу отключился.