- После дневной трапезы у гра… у нашего друга есть привычка удаляться в свой кабинет, пока слуги обедают. Практически всегда он там один. Я часто думал, что это прекрасная возможность для убийцы. Мне только в голову не приходило, что придется воспользоваться этой возможностью самому.
Он помолчал и улыбнулся иронии судьбы.
- После этого мы поднимем город, и очень важно, чтобы поблизости находилось как можно больше наших сторонников. Лучший день для этого - ярмарочный, когда все и так приходят на площадь. Собирать специально никого не надо, так что не возникнет и подозрений.
Кеччо оглядел нас, чтобы понять, как воспринята его идея, а потом добавил:
- Разумеется, мысль эта только что пришла мне в голову.
И хорошо, что он это сказал, поскольку я уже успел отметить, как же тщательно все продумано. Даже хотелось узнать, сколь долго он обдумывал этот план.
Возражений у нас не нашлось.
- И кто это сделает?
- Я, - спокойно ответил Кеччо.
- Ты?!
- Да, один. Позже я расскажу вам о ваших ролях.
- И когда?
- В следующую субботу. Ближайший ярмарочный день.
- Так скоро! - Мы все удивились. До субботы оставалось только пять дней. Мы не могли даже хорошенько все обдумать. Слишком мало времени оставалось в нашем распоряжении. Алессандро высказался за всех:
- Времени нам хватит? Почему не неделей позже? Нужно же подготовиться.
- Особых приготовлений не требуется. У нас мечи уже наготове. Остальных предупредим за несколько часов. Я бы хотел, чтобы все произошло завтра.
- Но… очень уж скоро.
- Длительное ожидание иной раз приводит к потере мужества. У нас есть цель, и мы должны идти к ней кратчайшим путем, сохраняя ясную голову и крепость духа.
На том обсуждение и закончилось. Когда мы уже расходились, один из Моратини спросил:
- Насчет остальных, должны мы…
- Оставьте все мне. Я возьму подготовку на себя. Вы трое приходите в пятницу вечером, часов в десять, сыграть в шахматы. В ближайшие дни дела будут отнимать все наше время, так что встретиться мы не сможем. Я рекомендую вам всем постоянно оставаться на виду, бывать на всех собраниях и балах.
Кеччо крепко взялся за бразды правления. Не допускал возражений, не отклонялся от плана, который он набросал… под влиянием момента.
Нам оставалось четыре дня на веселье и сбор роз, а потом… кто мог знать? Нас могли рядком развесить вдоль дворцовой стены на элегантных пеньковых веревках. Или наши головы могли украсить пики, а тела отдать на съедение собакам. Я поделился этими мыслями с Маттео, но он был настроен более оптимистично. Впрочем, он согласился со мной в том, что оставшееся время надо использовать с толком, а потому в соответствии с желаниями Кеччо мы ударились в загул. Я уверен, что у Клаудии никогда не было такого страстного любовника, каким я показал себя в эти четыре дня. Помимо этого я отметился на всех банкетах, балах, играх в карты. Я отчаянно рисковал, с учетом неопределенности моего будущего, и выиграл целое состояние. Кеччо взял всю подготовку на себя, так что нам с Маттео оставалось лишь веселиться, что мы и делали. О том, что подготовка эта ведется, мне говорили глубокомысленные взгляды, которые бросали на меня люди, упомянутые в разговоре в кабинете Кеччо. А Якопо Рончи, расставаясь со мной в четверг вечером, сказал:
- Завтра увидимся.
- Как я понимаю, ты придешь сыграть в шахматы, - с улыбкой ответил я.
Войдя в кабинет Кеччо в назначенный час, мы с Маттео ощущали озабоченность и нервозность. У меня гулко билось сердце, и я с трудом сдерживал нетерпение. Мне хотелось, чтобы остальные собрались как можно быстрее. Наконец пришли все, мы пожали друг другу руки, держались скованно, словно школьники, собравшиеся вместе под покровом ночи, чтобы съесть украденные фрукты. Все это могло показаться комичным, да только мысленным взором я очень уж ясно видел пеньковые петли на шее каждого.
Кеччо заговорил тихим, чуть дрожащим голосом. Он волновался, хотя изо всех сил пытался это скрыть.
- Мои дорогие и верные друзья, - начал он. - Похоже, родиться и жить в Форли в наше время - худшая участь для всех, кто может родиться и жить.
Мне никогда не доводилось сталкиваться с тишиной, в которой его слушали. Как же она давила! Голос Кеччо становился все тише и тише, но каждое слово слышалось ясно и четко. Дрожь в голосе усиливалась.
- Так ли необходимо, чтобы здесь рождались и жили не люди, а рабы? Наши покрывшие себя славой предки никогда бы не допустили такой беды. Они были свободными и в свободе находили жизнь. Но нынешняя жизнь ничуть не лучше смерти…
Он привел примеры тирании Джироламо, которые заставили подданных возненавидеть графа, и рассказал об опасности, которой все они подвергались.
- Вы знаете о несправедливостях, выпавших на мою долю благодаря человеку, которому я помог занять место на троне. За это я его прощаю. И руководствуюсь только верностью стране и любовью к людям, которые ее населяют. Если у кого-то еще есть личные обиды, я прошу забыть о них и думать только о том, что мы освобождаем от угнетения тех, кого любим больше всего на свете. Пусть в ваших сердцах живет душа Брута, ради свободы убившего человека, которого он любил больше всех.
Он познакомил присутствующих с подробностями плана, распределил роли и, наконец, распустил всех.
- Этим вечером помолитесь Господу, - с жаром воскликнул Кеччо, - чтобы Он благосклонно отнесся к делу, за которое мы взялись. Просите судить нас по чистоте наших намерений, а не действий, которые, в силу несовершенства наших знаний, могут показаться нам только средством для достижения нашей цели.
Мы все перекрестились и молча разошлись.
Глава 22
Спал я в ту ночь тревожно, а когда пробудился, солнце только-только начало подниматься над горизонтом.
Наступила суббота, 14 апреля 1488 года.
Я подошел к окну и увидел безоблачное небо, ярко-желтое на востоке, но белесое на остальной части небосвода, хотя белесость эта быстро наливалась синевой. Первые лучи, попавшие в мою комнату, высвечивали мириады пылинок. В открытое окно врывался весенний ветер, наполненный ароматами цветущих фруктовых деревьев, примул и фиалок. Никогда я не чувствовал себя таким молодым, сильным и здоровым. Я пошел в комнату Маттео и нашел его крепко спящим, как и в любой другой день.
- Поднимайся, лежебока! - крикнул я.
Через несколько минут, умывшись и одевшись, мы пошли к Кеччо. Нашли его в кабинете. Он сидел за столом и точил кинжал.
- Помните, что написано у Тацита? - Он добродушно нам улыбнулся. - Заговор против Нерона раскрыли, потому что один из его участников попросил вольноотпущенника наточить ему кинжал. У вольноотпущенника зародились подозрения, и он предупредил императора.
- Философы говорят нам, что учиться надо на ошибках других, - тем же тоном ответил я.
- Это одна из причин, по которым я люблю тебя, Филиппо, - ответил мне Кеччо. - Ты всегда находишь правильные слова и воспринимаешь жизнь без излишней серьезности.
Он поднял кинжал и посмотрел на него: прекрасная дамасская сталь лезвия, рукоятка, украшенная драгоценными камнями.
- Посмотрите. - Он показал нам клеймо мастера, выковавшего клинок. Потом задумчиво продолжил: - Я никак не могу ответить на вопрос, какой удар наиболее эффективен, если хочешь убить человека?
- Максимальную силу ты можешь приложить, занеся кинжал над головой… Вот так. - Маттео проиллюстрировал свои слова.
- Да, но можно попасть в ребро, и в этом случае твой друг может отделаться легкой раной.
- Можно ударить в шею.
- Цель слишком маленькая, и может помешать подбородок. С другой стороны, ранение там, где проходят крупные артерии, почти наверняка окажется смертельным.
- Интересная тема, - кивнул я. - По моему разумению, наилучший удар - снизу вверх, вспарывающий живот.
Я взял кинжал и показал Кеччо, о чем речь.
- Костей нет, нанести такой удар легко, и он неминуемо принесет смерть.
- Да, - согласился Кеччо, - но не мгновенную! Я считаю, лучше всего бить между лопаток. Когда наносишь удар со спины, жертва не видит занесенного ножа и, если действовать быстро, не успевает оказать сопротивления.
- Это всего лишь вопрос вкуса. - Я пожал плечами. - Об этом человек должен судить сам, руководствуясь особенностями своего склада характера.
Какое-то время мы еще поболтали. А потом я предложил Маттео пойти на ярмарочную площадь и взглянуть на людей.
- Да, пойдите, - согласился со мной Кеччо, - а я повидаюсь с отцом.
По пути Маттео рассказал мне, что Кеччо пытался убедить отца на какое-то время уехать из города, но тот отказался, как и жена Кеччо. Я видел старого Орсо д’Орси раз или два. Совсем ослабевший, он никогда не спускался по лестнице, постоянно пребывал в своих покоях. Сидел у камина, играя с внуками. Кеччо заходил к нему каждый день, утром и вечером, но для остальных он вроде бы и не существовал. В доме всем заправлял Кеччо.
На ярмарочной площади толпились люди. Временные палатки торговцев стояли рядами, и крестьянки выложили на столах свои товары: овощи и цветы, кур, уток и другую домашнюю птицу, молоко, масло, яйца. В других местах предлагали мясо, масло для фонарей, свечи. Продавщицы широко улыбались, обмахивались желтыми и красными платками, на шеях сверкали золотые цепочки, головные уборы радовали чистотой. В одной руке они держали весы, в другой - миску с медными монетами, перекрикивались друг с другом, торговались, кричали, шутили, смеялись. Покупатели ходили между рядами, смотрели на товары, выбирали нужный, щупали, нюхали, пробовали, всевозможными способами оценивая качество. В толпе бродили продавцы амулетов, талисманов и колдовских снадобий, громко расхваливая свой товар, локтями проталкиваясь между людьми, ругая тех, кто случайно их толкал. Уличные мальчишки носились по площади, сновали между ног, пролезали под повозками, между шатрами, не обращая внимания на полученные пинки и проклятия, которые неслись вслед. Стоило торговцу зазеваться, сорванцы хватали все, что плохо лежит, и со всех ног уносились прочь. Тут же выступал фокусник, лекарь, вынимающий зубы, пел менестрель. Жизнь на площади бурлила.
- С первого взгляда и не видно, что все эти люди - жестоко угнетаемые рабы, - ехидно заметил я.
- Первое впечатление обманчиво, - ответил Маттео, который многое начал воспринимать слишком уж серьезно. Я не раз говорил ему, что такое отношение к жизни может привести его в монастырь.
- Давай развлечемся, - предложил я, взял Маттео за руку и повел в поисках жертвы. Мы остановили свой выбор на торговке дешевыми украшениями, необъятной женщины с тройным подбородком и раскрасневшимся лицом, с которого градом катился пот. Мы пожалели ее и подошли, чтобы утешить.
- Очень холодный сегодня день, - сказал я, на что она раздула щеки и выдохнула. Порыв горячего ветра едва не отнес нас в сторону.
Она взяла со столика бусы и предложила Маттео купить их для своей дамы сердца. Мы начали торговаться, предлагая цену чуть ниже названной, а когда появились признаки того, что торговка готова уступить, сделали ей последнее предложение, еще снизив цену. Она схватила швабру и бросилась на нас, так что нам пришлось спешно ретироваться.
Никогда раньше я не пребывал в столь прекрасном расположении духа. Я предложил Маттео посостязаться - в беге, ходьбе, скачке, - но он отказался, заявив, что я слишком уж разыгрался. Потом мы пошли домой. Кеччо только что вернулся с мессы, молчаливый и серьезный, как палач. Я пожаловался, что никто не хочет говорить со мной, и отправился к детям, которые приняли меня в свои игры, прятки и жмурки, и пробыл с ними до обеда. Ели мы вместе, и рот у меня не закрывался, я болтал обо всем, что только приходило в голову, но остальные молчали, как совы, и не слушали меня, а потому у меня тоже начало портиться настроение…
Мрачность остальных заразила и меня, безрадостные картины, которые рисовало их воображение, появились и перед моим мысленным взором. Слова иссякли, и теперь мы втроем сидели молча. За стол я садился с отменным аппетитом, но и в этом сказалось влияние остальных, так что кусок уже не лез в горло. Мы возили еду по тарелкам, мечтая об окончании обеда. Я ерзал на стуле, Кеччо сидел, обхватив пальцами подбородок, иногда пристально смотрел на меня или Маттео. Один из слуг уронил тарелки. Мы все вздрогнули, а Кеччо еще и выругался: никогда раньше я не слышал от него бранного слова. Он побелел как полотно - не вызывало сомнений, что он сильно нервничал. Я спросил, который час. Оставалось еще два часа. И тянуться им предстояло, похоже, очень долго. Хотелось, чтобы обед поскорее закончился и я мог встать из-за стола. Я хотел пройтись, но, когда трапеза закончилась, ноги вдруг стали такими тяжелыми, что подняться не удалось: я мог только сидеть и смотреть на остальных. Маттео несколько раз наполнял и осушал свою кружку, и когда вновь потянулся к кувшину с вином, заметил, что Кеччо нахмурился, а уголок его рта приподнялся - верный признак недовольства. Маттео убрал руку и отодвинул кружку. Так резко, что она скатилась со стола. Мы услышали, как часы на церкви пробили три. Казалось, нужный нам час никогда не наступит. Мы сидели и ждали. Наконец Кеччо встал и закружил по комнате. Позвал детей. Они пришли, и он заговорил с ними таким хриплым голосом, что они едва могли его понять. Потом, словно испугавшись себя, обнял их, одного за другим, страстно поцеловал, как целуют женщину, и велел уйти. Подавил рыдание. Мы продолжали сидеть. Я отсчитывал минуты. Никогда они не тянулись так долго. Это было ужасно…
Наконец ожидание закончилось!
В половине четвертого мы поднялись и взяли шляпы.
- Пора, друзья мои! - Кеччо облегченно выдохнул. - Худшие наши беды теперь позади.
Мы последовали за ним. Я обратил внимание, что кинжал, украшенный драгоценными камнями, при нем, и время от времени Кеччо брался за рукоятку, словно хотел убедиться, что оружие на месте. Мы шли по улицам, и люди приветствовали нас. Подошедший нищий попросил милостыню, и Кеччо дал ему золотой.
- Да благословит тебя Бог! - воскликнул нищий.
И Кеччо горячо его поблагодарил.
По узким улицам мы шли в тени, но, когда обогнули последний угол, солнце ударило нам в лицо. Кеччо на мгновение остановился и раскинул руки, словно хотел обнять солнечные лучи, потом повернулся к нам и широко улыбнулся:
- Добрый знак!
Еще несколько шагов привели нас на площадь.
Глава 23
Среди слуг графа был Фабрицио Торниелли, кузен д’Орси по материнской линии. Кеччо сказал ему, что хочет поговорить с Джироламо о деньгах, которые ему одолжил, и думает, что лучше всего сделать это, когда граф пребывает в одиночестве после обеда, а обедал правитель Форли всегда в три часа пополудни. Но Кеччо требовалось точно знать, что граф один, вот он и попросил кузена подать ему знак, когда он придет… Фабрицио согласился, и мы договорились, что будем прогуливаться по площади, пока не увидим его. Все наши друзья тоже прибыли на площадь, и мне казалось, что они разительно отличаются от остальных. Я даже удивился, что люди не останавливают нас и не спрашивают, что стряслось.
Тут одно из окон дворца распахнулось, и мы увидели стоящего за оконным проемом Фабрицио Торниелли, который смотрел на площадь. Мы получили свой шанс. Мое сердце забилось так яростно, что мне пришлось поднести руку к груди, чтобы чуть успокоить его. Помимо меня и Маттео Кеччо взял с собой во дворец Марко Скорсакану, Лодовико Пансекки и Шипионе Моратини. Кеччо коснулся моей руки, и мы медленно поднялись по ступенькам, а остальные шли следом. Глава семьи д’Орси, как тогда говорили, имел золотой ключ, то есть мог пройти к графу в любое время. Стражник у двери отсалютовал нам, не задав ни единого вопроса. Мы поднялись в личные покои Джироламо, и слуга впустил нас. Оказались в приемной и увидели большую дверную арку, задернутую портьерой.
- Подождите меня здесь, - распорядился Кеччо. - Я пойду к графу.
Слуга откинул портьеру, Кеччо прошел, портьера за его спиной вернулась на прежнее место.
Джироламо стоял, облокотившись на подоконник. Он протянул Кеччо руку.
- Кеччо, как ты?
- Все хорошо. А вы?
- Мне всегда хорошо, когда я среди своих нимф.
Он обвел рукой фрески на стенах. Их автором был знаменитый художник, и они изображали нимф, бегающих, прыгающих, купающихся, плетущих венки и приносящих жертву Пану. Собственно, комната эта так и называлась - Кабинет нимф.
Джироламо огляделся с довольной улыбкой.
- Я рад, что все наконец-то закончилось. Восемью годами раньше здесь были только каменные стены, а теперь все выкрашено и отделано, так что я могу сесть и сказать: "Работа закончена".
- Такой работой можно гордиться, - кивнул Кеччо.
- Ты представить себе не можешь, Кеччо, как я этого ждал. Раньше я всегда жил в домах, которые строили и отделывали другие люди, и они жили в них до меня. Но этот дом я построил по своему вкусу. Я контролировал каждый этап строительства и могу сказать, что это действительно мой дом.
Он помолчал, оглядывая комнату.
- Иногда, казалось, я с головой уходил в строительство, потому что не было у меня более приятного времяпрепровождения. Удары молотка плотника, стук мастерка каменщика музыкой звучали в моих ушах. В законченности всегда есть привкус меланхолии. В тот момент, когда заканчивается строительство дома, начинается его разрушение. Кто знает, сколько пройдет времени, прежде чем эти картины сползут со стен, да и сами стены обратятся в пыль?
- Пока ваша семья будет править в Форли, этот дворец сохранит свое великолепие.
- Да, и, я уверен, если семья будет поддерживать дом, то и дом будет поддерживать семью. Я чувствую, что все сильнее укореняюсь в Форли, становлюсь с городом единым целым. И я полон надежд, потому что еще молод и силен. Впереди еще добрых тридцать лет жизни, а за тридцать лет можно многое сделать. И мои дети, Кеччо! Каким славным для меня будет день, когда я возьму сына за руку и скажу ему: "Ты уже взрослый и сможешь удержать скипетр после того, как смерть заберет его из моей руки". Этот дворец будет хорошим подарком, который я ему оставлю. У меня столько планов. Форли станет богатым и сильным городом, а его правитель не будет опасаться соседей: и папа, и Флоренция будут искать его дружбы.
Он смотрел куда-то далеко-далеко, словно видел будущее.
- А пока я хочу наслаждаться жизнью. У меня жена, которую я люблю, дом, которым горжусь, два верных города. Чего еще можно желать?
- Вы счастливый человек, - кивнул Кеччо.