…Аня открывает мне дверь, и по ее отрешенным глазам я понимаю: она снова витает в облаках. Вся она - в каком-то своем мире, и этот придуманный мир - не ее изобретение. Я уже стал понимать это. Ее воображение питают книжные образы. Страна литературных грез - внутренний ореол Ани… Что она прочтет мне сегодня? Недавно читала Ахматову: "Когда-то я покинул мир людей и жил один, среди своих видений". Это ей подходит, но меня не очень волнует. Меня притягивает другое. Я могу часами смотреть на Аню, на ее глаза, прикрытые опущенными ресницами, капризно поджатый рот школьницы, на ее пальчики, поправляющие прядь волос…
Мы одни в этом маленьком домике и, кажется, во всем мире, в том самом, где за окнами - война…
Я достаю из целлофанового пакета темно-красную, цвета венозной крови, розу. Капли воды еще дрожат на лепестках, и Аня по-детски ахает, всплеснув руками. Она постепенно возвращается на землю, суетится и, наконец, находит банку.
Мы сидим за маленьким столиком друг против друга, она рассказывает мне о том, какого худющего солдатика привезли сегодня в санчасть.
- Я видел его за решеткой "Зиндана". Мы ему дали тушенку. Но, кажется, бесполезно. "Наркота", насколько я знаю, ничего не ест.
- Он ведь совсем еще мальчишка, - продолжает Анна (как будто сама - взрослая). - И, кажется, даже не понимает, что может расстаться с жизнью…
Аня взяла с полки свою толстую общую тетрадку и спросила:
- Хочешь, я прочту тебе Ричарда Хоуви?
Я молча кивнул (кто это - Хоуви?).
…Мне молодость в ночи рекла:
Отрада прежняя ушла.
Так утро делается днем, а дню,
Что дарит людям свет, -
До сумерек покоя нет…
- Недолговечней розы я, на небе радуга моя
Недолго длит лучей игру:
Я молодость; ведь я - умру…
Я смотрел на нее: она поправила локон, свалившийся на тетрадь, обнажив подмышку. Легкий халат еле прикрывал плечики.
Я сказал себе: никогда не попытаюсь прикоснуться к ней пальцем, даже если мне скажут, что завтра меня не будет…
Она читала еще что-то, но глаза мои слипались, голова падала на грудь.
- Ой, какая я - дура! - услышал я голос Анны. - Ты устал, а я… Приляг…
- Нет-нет. Пожалуй, пойду.
- Да ты же спишь уже! Ложись, а я соображу поесть.
Я показал на пакет, где у меня была тушенка и огурцы, и отвалился на узенькую коечку. От подушки исходил запах ее волос, какой-то особенный, волнующий…
Впервые засыпал в ее присутствии; чувствовал, что она рядом, слышал звуки ее шагов, и мне казалось - каждая клеточка моего тела поет: она здесь, и пока это будет продолжаться, все будет хорошо…
Я провалился в пустоту и когда неожиданно открыл глаза - была глубокая ночь. Аня сидела на табуретке, уронив голову на стол. Я вскочил, тихонько тронул ее за плечо. Аня не просыпалась. Тогда я отвернул одеяло на постели, подхватил Анну и осторожно перенес на кровать. Она слабо шевельнулась и вдруг обвила мою шею руками: "Не уходи… прошу тебя".
Я прилег рядом. Она так и не проснулась, спала, уткнувшись носом в мою грудь. Я не шевелился - боялся разбудить Анну, но спать уже не мог. Через час у меня затекли конечности, и я как можно аккуратнее встал. В крохотном коридорчике стояло ведро с водой. В темноте отыскал кружку, напился, набрал еще воды и, потихоньку открыв дверь, вышел.
Первые лучи солнца окрасили перистую облачность. Все вокруг спало, охваченное предутренним крепким сном. Я вылил себе кружку на лицо, зашел в вагончик, чтобы забрать куртку, и замер на пороге, пораженный: Анна спала голой, ее халатик валялся на полу…
Я шел в модуль, а перед моими глазами оставалось бледное пятно тела Анны, слабо освещенное сероватым отсветом из оконца.
* * *
Такой прозрачный воздух бывает только осенью. Пронзительная синева высвечивает привычную панораму кабульского аэропорта: стеклянная призма руководителя полетов на фоне частокола гор. "Полтинник" выстроился на плацу в каре.
Посередине, под знаменем полка, стоят три стола, покрытые красной материей, на них - три гроба. В "цинках" лежит все, что удалось подобрать на месте падения сбитого вертолета "Ми-8". Говорят прощальные слова командиры и товарищи, кто - владея собой, а кто - и не совсем…
Каждый из нас может оказаться в этих "цинках", но у вертолетчиков - больше шансов, и каждый думает: "Сегодня - не я, эта участь - не для меня…"
Обиднее всего - только вчера пришла директива: стрельба и бомбометание (для вертолетов) с высоты не менее тысячи пятисот метров. Появись эта шифровка на два дня раньше - ребята и сейчас топтали бы эту землю, как прежде…
Звучат хлопки выстрелов, полк расходится. Мы идем к себе в комнату. Сегодня у меня контрольные полеты на бомбометание. Пал Палыч проверяет меня в качестве инструктора. Когда Большаков перевел меня с "салона" на "грузовик", Санников подошел буквально следом: "Не переживай, Дрозд, этой пехоте трудно угодить".
Я и сам понимал, что командарм потребовал замены экипажа не из-за одного только опоздания. В самый первый раз, в Кундузе, я прочел в его водянистых, холодных глазах: "Я власть. Я наказую и милую, и никто другой здесь, на моей территории, мне не указ". Может, где-то улыбнулся невпопад? Пехота с лампасами приходит на самолет - и: "Командир, заводи, поехали…" Этот тип военачальника мне был знаком до боли. Он шевельнул пальцем - и… попробуй не выполнить!
В Союзе один из командующих военным округом, генерал-лейтенант, узрел на аэродроме транспарант с лозунгом. Это были бессмертные слова отца русской авиации Жуковского: "Авиация не подчиняется никаким авторитетам, кроме лиц, свято соблюдающих летные законы".
- Как это "не подчиняется"? - вопросил грозно генерал. - Снять это. Повесить что-нибудь поновее…
Не хочу приписывать невежество всем, но "экземпляры", достойные здорового смеха, были. Один полковник подошел к трубке ПВД, потрогал ее, стал рассматривать. Потом спросил меня: "Сильно греется?" Отвечаю: "Как утюг, рукой нельзя дотронуться". "А чем она охлаждается? Какая скорость стрельбы?"
Ну как тут было не засмеяться, если на полном серьезе штангу, приемник воздушного давления для барометрических приборов с обогреваемым наконечником (противообледенителем), принимают за… пулемет!
Я нисколько не жалел, что ухожу с "салона". Лучше каждый день летать, чем смотреть, как твои ребята садятся за "белую лошадь". Но все же несправедливость всегда обижает.
Санников подсластил горькую пилюлю: "Дам допуск к бомбометанию, потом буду возить тебя инструктором. Есть вакантная должность - командир отряда. Готовься принимать семь самолетов вместе с "крестом"".
Пал Палыч за меня - горой. Дружеское расположение такого человека, как Санников, - дорогого стоит.
…У входа в модуль толпа. Курят, обсуждают случившееся. Кто-то знал ребят, есть и земляки погибших.
- Дрозда к телефону! - Наверное, Санников, по поводу полетов.
Нет, это не Пал Палыч. Издалека, еле слышен голос Славки Пуртова.
- Как ты, Дрозд, живой?
- Живой.
- Завтра - свадьба, приглашаем весь экипаж. Помнишь, авианаводчика вез из Баграма? Женится…
- Постой, Славка… У нас тут - несчастье. Вертолет сбили…
- Уже продукты получили на свадьбу, - кричит в трубку Пуртов. - Жизнь идет, старик… Может, и жениха убьют послезавтра, зато будет кому поплакать…
- Я не против. Но завтра наверняка мне дадут вылет.
- Не беспокойся. Будет команда начальника КП - поставить тебя в резерв. Прихвати с собой канистру - полную! В семнадцать часов завтра пришлем за тобой машину или "бээмпэшку"…
* * *
Славка встречает нас возле офицерского кафе.
Мы вылезаем из "брюха" боевой машины, словно освобождаемся из объятий чудовища, рычащего, разъяренного порциями пламени, съедающего его внутренности.
Зачем нужно было так нестись по улицам Кабула, наводя ужас на редких водителей машин и прохожих? С 18 часов в городе - комендантский час, улицы пустеют, и если бы на нашем пути вырос человек, арба, запряженная мулами, или машина, мы бы не остановились. На вид - грозная машина с крупнокалиберным пулеметом, наделе - отличная мишень для реактивного снаряда, прошивающего тонкие стенки, словно консервную банку пуля. Единственное спасение - скорость.
Я подаю руку Анне. Оглушенная, растерянная, она становится на твердую землю. Всю дорогу я обнимал ее плечи, чувствуя, как Аня вздрагивает на каждой ухабине. "Держись крепче за меня!" - прокричал я ей, и она обхватила меня рукой. Замкнутое пространство тесной железной коробки, в которой мы болтались, как добыча в большом желудке, сближает…
- Канистру привез? - беспокоится Славка.
- А как же, - вмешался Эдик, показывая на парашютную сумку.
- Кто такая, почему не представляешь?
- Аня, стюардесса. Наливала рюмку самому Кармалю.
Мы стоим на территории штаба Сороковой армии. Метрах в пятистах от нас в наступающих сумерках высится громада дворца Амина. Вдоль дороги от КПП - жилые сборные модули, такие же, как у нас в "полтиннике". Рядом с глиняным дувалом тянется колючая проволока, освещенная прожекторами. Дальше на юг - склоны гор с горящими светляками огней.
- Ребята, - обращается к нам Пуртов, - свадьба комсомольская. Требуется помощь. А командира я украду минут на десять.
…Большая комната, где жили штурманы наведения (авианаводчики), заставлена кроватями в один ярус. Сейчас здесь никого нет, в узкое пространство между койками можно протиснуться только бочком.
- Шестнадцать человек тут никогда не ночуют - половина всегда на дежурстве, - словно читая мои мысли, объясняет Слава. - Твой экипаж размещу в полном составе.
Мы присели на стулья возле стола. Краюха хлеба, разбросанные игральные карты. Напротив, на стене четыре портрета в траурных рамках. Молодежь… Удивительно светлые лица, как будто подобранные для выставки с тематикой портретного жанра.
- Все они спали здесь, на этих кроватях. В разное время, конечно, - прокомментировал Славка. - Давай, командир, за этих ребят, по граммульке, чисто символически… двоих я знал, а вот этот - был моим другом. - И он показал на лицо мальчишки, для солидности украшенное усами. На Славке все та же полушерстяная гимнастерка со свежим, только что подшитым воротничком, орденская планка с ленточкой неброского малинового цвета - Красной Звезды.
- Снайперы охотятся за нашим братом… - говорил Пуртов, вытаскивая из-под матраца маленькую фляжку из нержавейки. - Мы указываем для авиации цели, а это духам не нравится…
- Славка, "Звезда" - за Панджшер? - спросил я, указывая на нашивку.
- Да.
- Ты случайно не "Горным" работал?
- Работал. Это, брат, тебе не наверху болтаться…
- Не приведи господь, спаси и помилуй! - вздохнул я. Славка плеснул в стаканы на донышко рыжеватой, чайного цвета жидкости.
Я знал, что Аня не пьет ничего, кроме шампанского. На этот раз с неожиданной решимостью она проглотила коньяк.
- У нас здесь ребята нормальные, - говорит Славка, поглядывая на Аню, - друг за друга не прячутся. Надо - идут в горы с рацией. Такой билетик вытянули… Был, правда, один кадр. Тот прямо заявил: под пули не полезу. Пугали его трибуналом, потом отстали - какой-то он прикинутый, толку все равно от него мало. Отослали в Джелалабад, в группу руководства полетами. А тут - обстрел, выскочил из модуля, в траншею. Не добежал несколько метров - чикнуло осколком. Не при Ане будет сказано… Отчекрыжило всю мужскую часть, да и живот разворотило порядком. Говорят, выкарабкался, но какая же это жизнь? Тут как ни берегись, а, видно, кому что написано… Я думаю, нечего бегать из помещения: начался обстрел - сиди спокойно. Вероятность прямого попадания мала. Осколков гораздо больше, и летят они веером… Ну что, двинули? Присматривайтесь к организации мероприятия, становитесь на очередь…
- Ты на что намекаешь?
- А что намекать, обженим, и баста! Будешь долго думать - отобьем.
Я поймал Анину руку внизу, сгреб ее пальчики, притянул к своему бедру; она глянула на меня долгим взглядом, я купался в нем, сжимая ее ладонь.
- Я ее не отдам, - сказал я, не переставая смотреть в смущенные зеленоватые глаза.
* * *
Свадьба разыгрывалась по сценарию, придуманному в политотделе. Это должна была быть веселая свадьба, как и все, какие бывают на этой земле. Здесь, среди "ограниченного контингента" войск, такие праздники случаются нечасто.
Столы накрыли в длинном зале кафе. Во главе стола, вместо родителей, восседал начальник командного пункта, полковник, бывший летчик. Были представители политотдела и штаба, комсомольские вожаки.
Когда в бокалы налили шампанское и все встали, готовясь услышать первое поздравление, выяснилось: невеста во всем своем убранстве одна… Жениха рядом нет. Ее успокаивали подруги, говорили, что у него проблемы с костюмом - ведь встретиться они должны были здесь, за столом (расписывались молодые днем, в посольстве).
Неожиданно с грохотом открылась входная дверь, и в зал ввалился человек в комбинезоне, панаме, с рацией и автоматом за плечами.
- Здесь свадьба?! - закричал он, и все зааплодировали. Специально испачканное лицо не могло скрыть рыжих веснушек Василия: все узнали жениха.
Он бросился к невесте, обнял ее и стал целовать. Теперь уже и она перепачкалась в краске и смеялась каким-то нервным смехом: оказывается, ее тоже не посвятили в тонкости сценария.
После первых поздравлений началась церемония вручения подарков. Собственно, подарок был один - громадная картонная коробка, из которой жених по требованию друзей извлек завернутый в бумагу сверток. Пока приглашенные приносили конверты с деньгами, чеками, будущий глава семейства потел, разворачивая свертки. Вокруг него образовалась гора бумаги, и он откидывал в сторону все новые обертки, пока в его руках не оказалась коробка чуть больше спичечной.
Под рукоплескания и крики Василий извлек из нее… детскую соску.
Застучали ножи и вилки, зазвенели бокалы, шутки и смех поплыли над столами…
Ухнула где-то пушка, раз, два… Потом стали слышны разрывы, где-то совсем недалеко. В зале стало тихо. За первой серией взрывов последовала вторая: снаряды ложились на территории штаба. Мы побросали вилки, пошли к выходу.
С наших позиций в ночное небо потянулись цветные нити трассеров, несколько взрывов взметнули землю в освещенной прожекторами полосе, возле дворца Амина. Скорее всего, стреляли по дворцу. Теперь уже заработали наши стволы, подключилась реактивная артиллерия, и в ночном небе начался настоящий фейерверк.
Я не выпускал Аниной руки из своей, и она прижалась ко мне плечиком - с гор тянуло холодным ветром…
- Славка, - спросил я Пуртова, показывая на трассеры, чертившие темный небосвод, - иллюминацию специально заказывали?
- А как же? Какая свадьба без этого? Знаешь, какая у них метода? Едут на "Тойоте" куда-нибудь. Вдруг зачесалось где-то в одном месте. Остановились, выкатили гладкий ствол, пяток-десяток мин пульнули, поехали дальше… А наша артиллерия еще полчаса будет долбить вон тот кишлак, на горушке. Смотри, смотри… Вон, где разрывы. Что-то загорелось, по-моему… Там уже давно никто не живет, а позиция для духов отменная.
Оставшись в тельняшке, я накрыл Аню своей курткой. Как зачарованные смотрели мы на ожившую ночь: яркий магний вспыхнул в небе и осветил город, холмы и мрачный дворец. Осветительные бомбы на парашютах медленно опускались на горы, выхватывая из темноты склоны и прилепившиеся на них глинобитные жилища…
Аня повернулась ко мне:
- Ты обещал, что только поздравим и уедем…
- Конечно. У меня тоже нет желания веселиться.
Я знал, что выезд в ночное время с территории штаба строго запрещен, кроме как на оперативные мероприятия, но исключения всегда были.
- А что бы вам не остаться, мужики? Выделим апартаменты, как положено… В гостинице есть номера… - стал уговаривать Пуртов.
- Отставить, Слава. Это не прихоть, старик, - уперся я. - Давай свое чудовище на колесах…
Если езда сюда впечатляла, то обратно - вселяла жуть. Из ворот мы выскочили как выпущенные из лука и, миновав несколько поворотов, понеслись, выжимая из двигателя все возможное. Мы чувствовали себя живой начинкой снаряда, скорлупа которого, как яичная, в любой момент может треснуть.
Аня сжалась в комочек у меня под мышкой, сердце ее отчаянно стучало где-то возле моих ребер. Мы садились первыми, и она шепнула мне несколько слов, заставивших меня остановить дыхание: "Почему ты ушел тогда?"
Я не знал, что ответить, но потом решил сказать то, что чувствовал, в чреве этой машины нечего было юлить:
- Боюсь… - Закончить мне не дали.
- Я такая страшная?
- Ты красивая, ты же знаешь…
- У тебя кто-то есть в Союзе?
- Нет-нет, здесь другое…
Как мне объяснить ей, что она для меня - хрупкое растение? А может быть, я все это выдумал? За любой оболочкой - живой человек…
Пятнадцать минут показались нам вечностью, и если есть на свете страх в натуральном виде, то он должен выглядеть именно так: человека сажают в темный снаряд и выстреливают его, не объяснив, что с ним будет дальше…