* * *
В нашу светлую комнату, с новенькими обоями и слабым запахом керосина, мы возвращаемся поздно ночью. После палаток роты связи наше жилище кажется нам раем. Падаем в постели. Старенький телевизор еще минут десять светит нам со шкафа у входа. В это время кабульское телевидение передает всегда одно и то же: танцующая и поющая восточная девушка-афганка или индианка.
Обволакивающая, затейливая, как сложный восточный узор, мелодия проваливается вместе с нами в сон. Телевизор отсвечивает своим пустым оком до утра. Утром посыльный кричит в дверь: "Полковое построение!"
Нам дали два дня отдыха, какие могут быть построения?
Мы долго сидим на кроватях. Что случилось? Ребята ропщут. И даже глоток утреннего освежающего воздуха не приводит в душевное равновесие.
День, словно золотой шар, уже давно выкатился из преисподней, чтобы вечером снова закатиться туда же. Из модулей и летной столовой стекается народ, в панамах, пилотках, покуривают, строят догадки. На построение заставили прибыть всех офицеров, включая лиц суточного наряда, свободных от дежурства. Может быть, сбит вертолет? Нет, об этом все давно бы уже знали.
"Смотрите, - сказал я своим ребятам. - Даже псы правильно понимают приказ командира…" Полковые кобели стайкой трусили к заасфальтированному плацу. Эти собачки были какой-то особой, афганской масти - бесполезно пытаться описать ее. Есть ли цвет у пепла, пыли и этих серовато-грязных гор на северной стороне? На любом из аэродромов можно встретить этих попрошаек, с такой же расцветкой шерсти. Иногда она могла быть пятнистой, как у гиен. И только глаза, как у всякой бездомной голодной твари, вызывали сочувствие.
Прокатилось зычное: "Становись!" Начальник штаба полка, седовласый Пантонышев, уже стоял на пятачке, в центре. В каре выстраиваются коробочки управления полка, трех эскадрилий, инженерного состава.
Большаков появляется со стороны летной столовой, вместе со своим первым замом, подполковником Санниковым, недавно приехавшим из Кустаная.
- По-о-лк, ра-а-в-няйсь! Сми-и-и-рна!
Большаков скупым движением руки останавливает уставной доклад. Его плечи, обычно прямые, сегодня сутулятся. Он опустил глаза в землю, и, казалось, что-то рассматривает там… Пауза затянулась. Полк замер, ожидая чего-то необычного, тишина повисла над плацем, все глаза устремились на человека, который был первый среди них, но так же, как все, ходил на боевые вылеты.
Командир наконец начал говорить тихо, так что стоящие сзади не могли расслышать и становились на носки, вытягивая шеи.
- Советские летчики, герои… Дальше идти некуда. На кого теперь положиться? - вопрошал он.
Его слова повисли в воздухе, и командир стал осматривать замершие фигуры в коробочках. Две собаки, до этого лежавшие на теплом асфальте, встали и подошли к Большакову. Одна обнюхала его штаны, вторая, помахивая хвостом, подняла морду и попыталась определить, чем пахнет ширинка у Санникова. Тот досадливо взмахнул рукой, собачки отбежали.
- Как мог боевой летчик… - Голос командира неожиданно дрогнул, сорвался. Он отвернулся от строя, опустив голову, покачивал ею, словно лишенный дара речи. Таким сильного человека полк видел впервые - не приведи господи смотреть на это! Большаков сделал знак своему заму: "Говори, я не могу".
Санников выкатил свою небольшую, крепкую фигуру вперед. Выставив живот и широко расставив руки с растопыренными пальцами, подполковник пронзительными голубыми глазами впился во вторую вертолетную эскадрилью - у него был вид снежного барса, готового к прыжку.
- Я скажу так, командир. Сами себе делаем за шиворот, а потом крутим головой, соображая, откуда пахнет. - Пал Палыч несколько раз сжал пальцы в кулаки, словно убирая когти и все еще раздумывая: прыгать или подождать?
- Кавалер ордена Красного Знамени! - загудел снова он. - Что же остальным остается делать? Грабить бедных крестьян? Где Померанцев? Вот видите, весь полк стоит здесь из-за него, а его, храбреца, нет. С насморком лежит в санчасти. Где еще такое увидишь? Загрузить двух ишаков в вертолет, привезти в Кабул и продавать их на базаре! Вы слышали когда-нибудь о таких чудесах?
Редкий смешок прошел по строю.
- Не смешно! - гаркнул Пал Палыч. - Генеральному секретарю доложено, вся Москва теперь знает, что боевой пятидесятый ОСАП на рынке копытными торгует! Резюме: будут жесточайше наказаны все участники, вплоть до трибунала…
Полк расходился, гудел, как растревоженный пчелиный улей.
- Какой же это грабеж? - возмущался Веня. - Померанцев подобрал бесхозных ишаков, та-сазать, подыхающих с голоду после бомбежки. Он не дал им умереть, подкормил их в батальоне и отдал почти за так, та-сазать, за пять бутылок водки.
- А ты откуда знаешь?
- У меня есть вертолетчик знакомый, из второй эскадрильи. А что им, та-сазать героям, остается делать? Раньше в войну сто грамм наливали…
Логика железная. Двести чеков (месячная получка) хватало на четыре "банки" водки и огурец или местную дубленку из овцы средней паршивости. А в дуканах - всякой всячины! Особый соблазн - холодное пиво в баночках. Разве не заслужил тот же Померанцев стакана водки от государства после боевого вылета? Ведь каждый из них мог оказаться для него последним…
"Красное Знамя" на грудь за просто так не повесят. Все знали, как командир звена расправился с расчетом зенитной установки. Неожиданно сел на площадку (откуда духи вели огонь, выкатывая из пещеры свои зенитные установки на рельсах), расстрелял расчет "зушек" из открытой двери вертолета. Но этого ему показалось мало: загрузил два крупнокалиберных пулемета к себе в машину и улетел с ними на базу. Подавить эту огневую точку долго не удавалось, так как скала, в которой прятались моджахеды, была неприступной.
В авиации спирт расходовался тоннами, но человек воюющий при этом оставался в стороне и был вынужден устраивать себе сто граммов как сумеет. У одних густо, у других пусто. В экстренном случае за пятьдесят чеков водку можно было купить у солдат, в автобате. Иногда водкой рассчитывались вместо денег…
…Зашел Саша Ласницкий.
- Забирай назад свою настенную пехоту! Вы улетели, эти кровососы перебрались к нам.
- Ага! А говорил - одесситы несъедобны?
Саша недоверчиво поморщил лоб, оглядывая наши стены.
- Бери летную книжку, пойдем к Санникову. "Они хотят" тебя лицезреть…
Санников сидел в классе летной подготовки. Сам подошел к нам, ухватил мою руку, отлетевшую от виска, сжал так, словно хотел испытать ее на прочность. Пепельные волосы, обильно пробитые сединой, насмешливые глаза с бледной голубизной, какая бывает у только что разбавленного спирта-сырца. Наверное, его лицо с правильными чертами и носом с легкой горбинкой годилось бы для натуры: взгляд аса пронзает голубые выси из-под ладони, приставленной ко лбу козырьком…
Какое-то двадцать шестое чувство подсказывало мне: этому можно довериться. Оглядев меня с ног до головы, Санников недовольно хмыкнул:
- Вас что, в Баграме не кормили?
Я промолчал. Не стану же я рассказывать ему, что в такую жару есть не могу, и, по моей прикидке, за эти полтора месяца я потерял килограммов восемь веса. Подполковник еще раз глянул на нас с Ласницким и улыбнулся:
- Две старые официантки говорят между собой: "Что за летчик пошел? Раньше, бывало, два первых, два вторых и еще добавки просит. Выйдет из столовой молодцом: планшетка три раза вокруг ног облетает - а сейчас? Еле ковыряется в тарелке; выйдет… и сам три раза - вокруг планшетки…"
Нас с Сашей его рассказ из жизни старых асов не воодушевил, и он, заметив это, перешел к делу.
Санников сказал мне, что он лично проверит мою технику пилотирования, а заодно хочет и сам потренироваться в заходе по "системе". На полеты он спланирует "пятерку" Ласницкого, которую за неделю мне предстоит принять. Мы с Сашей переглянулись, и я увидел, что он с трудом сдерживает довольную улыбку. Из тумана снова выплыли контуры милой Одессы…
- Кстати, Дрозд, что ты учудил вчера в Баграме? Звонил полковник Конобрицкий, жаловался.
- Товарищ командир! Кто не успел - тот опоздал.
- Да, но ты сказал руководителю, что пассажиры на борту, и сразу же ушел со связи.
- Я имел в виду раненого наводчика и его сопровождавших, - не моргнув глазом, соврал я, чтобы не оправдываться и, не дай бог, не предстать перед Санниковым слишком правильным.
Санников подвел нас к годовому плану-графику летной подготовки полка. Эта "простыня", как мы ее называли, отражала уровень подготовки и натренированность летчиков. Полотно бумаги было раскинуто на всю стену и включало в себя сто пятьдесят упражнений курса боевой подготовки днем и столько же ночью.
Самое тошнотворное - свершилось. Надо было перенести из летных книжек выполненные упражнения. Не зря говорят: "Минуту летаем - час пишем". Все эти минуты от взлета до посадки проходили через горы бумаг, путешествовали из плановичек и хронометражей в полетные листы, в летные книжки, в недельные и месячные графики, в планы боевой подготовки и в графики подведения итогов. Метеобюллетень, выписанный к полетному листу перед вылетом, заполнялся с особой скрупулезностью: здесь отмечалось время входа и выхода из облаков, время полета облаками и ночью, при ограниченной видимости и в обледенении. Последнее являлось юридическим подтверждением расхода спирта из противообледенительной системы для блистера штурмана. Такой "спиртовой" бюллетень должен был заверять своей подписью синоптик, а командир части визировал количество списанного спирта.
В практике не было случая, чтобы летчики выливали спирт на воздух. Даже на "Ил-14", где спирт подавался на кромки винтов, лед предпочитали сбрасывать резким изменением "шага" винта. По этому поводу ходила присказка. Штурман кричит борттехнику: "Включай противообледенители, упадем!" А тот отвечает: "А если не упадем, что пить будем?"
Вместе с официальной документацией на уровне эскадрильи и полка существовала личная - обязательная толстая тетрадь большого формата, с названием: "План повышения идейно-теоретического, профессионального и технического уровня подготовки такого-то"… Этот план включал в себя тематику марксистско-ленинской подготовки, первоисточники вождя пролетариев, подлежащие конспектированию; темы по авиатехнике, аэродинамике, инструкции экипажу, документы, регламентирующие летную работу, и наставления по летной и штурманской службе.
Кроме этого, требовали иметь: тетрадь общей подготовки к полетам (раньше она называлась "Заблаговременная подготовка"); рабочую должностную тетрадь с шестнадцатью разделами, начиная от должностных обязанностей и социалистических обязательств - кончая карточкой тренажей и ошибок летного состава; тетради непосредственной подготовки к полетам; и кроме всего прочего, конспекты: по авиатехнике, аэродинамике самолетовождения и по оборудованию самолета.
Одно описание бумаг, входящих в обязательный перечень, способно утомить любого читателя, но иного может и заинтересовать, как памятник бумажному безумию, которое было призвано превратить человека в писаря, запереть его со всех сторон, обложив бумажными флажками.
Штурманский портфель с четырьмя отделениями, вмещавший в себя ящик стеклянной тары, был до отказа забит этим винегретом, который из года в год пополнялся все новыми изобретениями старших начальников, боровшихся за безаварийность полетов и заставлявших летчиков исписывать тонны первосортной бумаги… Чтобы носить такой портфель, надо обладать "летным" здоровьем!
Любая комиссия в первую очередь смотрела бумаги, и в части, где случалась авария или серьезная "предпосылка к летному происшествию", царил аврал по переворачиванию полетных листов, плановичек, летных книжек и графиков. Крамола могла стоить должности, но обычно у толковых командиров все заканчивалось разбором недостатков, потом охотой и банькой.
Если бы сейчас у меня спросили, чем ты занимался в авиации все эти шестнадцать лет, я бы сказал: "Устранял недостатки".
Самое последнее нововведение - "План работы с личным составом на неделю", где я должен был планировать мероприятия "по укреплению воинской дисциплины", включая "беседы с членами семьи". Все это входило в понятие "знать подчиненных", и если мероприятие проведено, то в графе "выполнение" я должен был закрасить кружочек, означавший свершившееся. Когда я рисовал этот план, то старался закрасить кружочки сразу, чтобы потом не забыть.
Думал, что сбежал от бумажной волокиты. Здесь - война. Кому нужна эта мышиная возня, будто специально придуманная, чтобы человек ни минуты не мог принадлежать себе, погружаясь в пучину бумажного безумия?
Санников давно уже вышел. Ласницкий сидел с сигаретой, насмешливо прищурившись.
- У тебя такой вид, будто пыльным мешком по голове стебануло… - сказал Саша.
- Так и есть, Одесса… Ни хрена я малевать здесь не буду. Не могу, Саша. Мне надо упасть "у койку". Возьми себе своего правочка, старик, а я отдохну…
Саша не возражал, он готов был поцеловать черта, а не только эту "простыню" с доброй тысячей кружочков и других знаков, изображавших сотни упражнений курса. Для непосвященных эти знаки - не иначе как каббалистические, но меня почему-то не сильно обременяла гордость за то, что я знаком с ними.
Я здорово устал.
* * *
Утром мы решили сходить в летную столовую. Попить чайку, проглотить горячую манную кашку с маслом, чтоб желудок не склеился. Издалека узрел Пал Палыча - он шел из штаба.
Его невозможно было спутать с кем-нибудь: эта походка пингвина, с раскинутыми, словно крылья, руками, растопыренной пятерней, будто изготовленной, чтобы хватать… Он остановился возле меня, поздоровался, отвечая на мое приветствие.
- Вы зайдите ко мне в штаб. Прибросим плановичку на завтра. - Замкомандира редко тыкал, на "вы" обращался и к прапорщику, и к солдату, особенно, когда отчитывал. Из столовой выскочил какой-то летчик, будто ошпаренный, весь красный, с мокрым лицом и непокрытой головой. Санников подозвал его к себе.
- Вы почему без головного убора? - насупившись, спросил он.
- Да вот, в кармане… - мялся незадачливый малый, доставая пилотку из кармана.
- У меня много чего в кармане. Я не спрашиваю, что у вас в кармане. Почему у вас нет ничего на голове? Предпоследнее, "китайское", усвоили?
- Ясно, товарищ командир.
Выражение "Последнее "китайское предупреждение"" Санников употреблял частенько, и когда его спросили, что может за ним последовать, он сказал: "Восточная пытка. Сдавливание головы с помощью веревки и палки. Если не найдется веревка, соберем узкий круг ограниченных людей и накажем как попало…"
За насупленными бровями, грозным видом барса, в самом уголке глаз, возле гусиных лапок морщин, крылась еле заметная смешинка.
В столовую мы пришли уже "под завязку". Худющий солдатик собирал со столов рыбные консервы в томате. "Красную рыбу" почти никто не ел, поэтому вечером рыбка уплывет в рваные торбы афганских мальчишек.
- Командир, ты посмотри на него, - кивнул мне Игорь на уборщика. - Он же ласты вот-вот склеит…
Ребята забрали с соседних столов тарелки с тридцатиграммовыми порциями масла - круглыми тюбиками, от жары начавшими расползаться. В каждой тарелке - шесть порций. Если в манку прибросить хорошо маслица - то больше ничего и не нужно. Остатки говяжьего рагу с пшенной кашей стояли на столах, мухи плотным роем кружили над своим пиршеством…
Запив кашу чаем черного цвета, я отправился в штаб.
Возле гостиницы встретил Фиру.
- Ну как вы устроились?
- Все хорошо. Заходите ко мне в гости с ребятами. Угощу вас чем-нибудь вкусненьким.
- Спасибо, Фира. Обязательно зайдем.
Составление летной плановички - процесс творческий, и мы пропыхтели с Пашей (так я уже звал про себя Пал Палыча) битый час. Еще час я рисовал чистовик плановички, где хитрые значки с кружочками и стрелками изображали полеты в закрытой кабине, под шторкой, пилотирование при отказавших приборах, с использованием дублирующих средств навигации и способов захода на посадку с имитацией отказавшего двигателя. Теперь надо было собрать подписи полковых: начальника связи, начальника штаба, инженера полка, зама и командира.
Услышав знакомый голос за дверью, я бросился в коридор.
- Товарищ капитан Сухачев! - Саша, спешивший к выходу, повернулся ко мне. - Нужна подпись, на плановичке.
Доктор поставил свою закорючку напротив "врача части", заулыбался.
- Что, новая метла? Полеты, метода и все такое… При старом заме не особенно летали для тренировок…
- Очень может быть… Куда ты так спешил? Кстати, ты знаешь, что новый начмед армии прибыл? Он мой давний знакомый. Сегодня иду к нему в гости, в гостиницу. Не хочешь со мной? Мужик компанейский…
- Отчего же нет? Мы - как пионеры, всегда готовы.
- Ну, заходи часиков в семь.