Хозяин постучал в одну из дверей, послышался добрый усталый женский голос: "Да-да", и они вошли в комнату, чистенькую, скромно обставленную - железная кровать, стол, два стула, шкафчик для белья. На столе и подоконнике стопки книг. За столом сидели корявый старик с дерзкими глазами и молодая женщина с бледным личиком, показавшаяся Семену испуганной. Они решали кроссворд.
- Врач, - хозяин указал на женщину, - а это - пенсионер.
Извинившись, Семен сказал, что они сейчас уйдут. Он заметил, как нервно вздрогнули и сухо поджались губы женщины, ее, конечно, оскорбляли частые смотрины и представление: "Врач… пенсионер…"
А старик был весел. Семен позднее узнал, что Щука вообще человек неунывающий.
- Продаете дом вместе с жильцами? - спросил Щука и повернулся к Семену. - Выдворять нас будете или соблаговолите оставить?
Пелагея Сергеевна резко ответила:
- Вот пог-ля-дим!
- Живите, - сказал Семен. - Мы еще с вами подружимся.
- Да уж какая дружба у работо… то бишь квартиродателя со своими подопечными. А выгонять нас действительно зачем? Валюта идет. Да и приятно все-таки, что под вашей кровлей находят приют бездомные грешники.
- Ничего приятного не вижу, - каким-то натужным голосом ответил Семен: он всегда, сам не знает почему, испытывал некоторую неловкость, скованность, разговаривая с незнакомыми.
Осмотрев дом, Земеровы стали рядиться.
- Дадим тыщу четыреста, - сказала Пелагея Сергеевна.
- Сколь? - переспросил хозяин.
- Тыщу четыреста. Больше дом не стоит.
- Тыщу четыреста? - охнул хозяин. - Да вы смеетесь?
- Я, дорогой, не в пример некоторым прочим, в смешки не играю. Тыщу четыреста, и ни копейки больше, - рубанула Пелагея Сергеевна рукой и подумала: "За две сговоримся".
- Да мне тысячу семьсот уже давали. Ей-богу, давали. Не верите? Да вы садитесь, куда торопитесь-то?
Но Пелагея Сергеевна и Семен не думали торопиться, они решили во что бы то ни стало "срезать цену" и сегодня же окончательно договориться о покупке.
В это время Елена Мироновна говорила Щуке:
- Противные какие все эти хозяйчики. Новый-то мне вовсе не понравился. Рожа мрачная, руки тяжелые.
- Да нет, знаете ли, в нем что-то есть. А вот старуха, та действительно не симпатична. - И Щука усмехнулся: - Не симпатична и как хозяюшка, и, главным образом, как женщина - страшно стара и тоща.
3
Срядились Земеровы за тысячу девятьсот двадцать рублей. В комнату, где жил прежний хозяин, пустили квартирантов.
Теперь у Семена работы прибавилось. С комбината он ехал на Луговую и торчал там до ночи: поставил новую калитку, заменил часть прясел в огороде и начал строить крыльцо. Не хватило досок. Эти окаянные доски слишком дорого стоили. Слава богу, подвернулся один дурак-продавец: сломал старую амбарушку и почти задарма отдавал бревна и доски. Половину этого добра Семен перевез к себе.
Тут время сажать картошку подоспело. Ведь опять же огороды - великое дело. Если крепко развернуться, даже в Сибири можно получать по два урожая в год. К примеру, посеять редиску (ей и месяца хватит на созревание), а сняв ее, посадить помидоры. На старом огороде редиска уже поспела. Мать бегает на базар продавать: махонький пучок - двадцать копеек, из рук хватают.
С кроликами еще связался, тоже возни не дай бог.
Семен работал быстро, споро, без передыху. Работал, что называется, до одури. Порой его даже поташнивало и покачивало. В цехе он не мог дождаться, когда кончится смена. На заре вскакивал с постели как подстегнутый.
Уйти бы с комбината, заняться только домашними делами - озолотиться можно. Но тогда быстро за шиворот возьмут. Партгрупорг и то уж спрашивал: почему Семен "такой страшный индивидуалист", почему на лекциях не бывает, с собрания как-то сбежал. "Говорят, хозяйство свое личное раздуваете. За высоким забором живете, как в крепости". (Ладно, хоть о втором доме еще не слыхал.)
В конце смены к Семену подошел профорг цеха Квасков, старый рабочий, отличавшийся превосходным знанием столярного дела и необычайной словоохотливостью.
- Слушай, тезка… - Он всегда так начинал разговор с Земеровым, потому, видимо, что сам был Семенычем, а Земеров - Семеном. - Ну, так как все-таки насчет нагрузки?
Профоргом Семеныча избрали месяца три назад, и с тех пор он без конца пристает с нагрузками.
- Ты плакаты писать умеешь? Нам надо пяток плакатов написать.
- Да что вы! - торопливо заговорил Семен, боясь, как бы профорг и в самом деле не "всучил" ему какую-нибудь нагрузку. - Я так напишу, что обсмеются все.
- Не умеешь?
- Не умею.
- Гм. А ты пробовал ли?
- Пробовал как-то.
- Где?
- Когда в школе учился.
- А ты сейчас попробуй.
- Да что вы в сам деле! Какой я художник…
- Ну ладно…
- Я вообще не умею писать, - добавил Семен и покаялся, потому что Квасков тотчас налетел на него коршуном:
- Как это не умеешь? Ты сколько кончил?
- Ну, восемь.
- Ишь! - хохотнул Семеныч. - Я вот только три, в четвертом-то и на пороге не побывал, а умею. А тебе с восемью-то классами надо лекции читать.
- Я перезабыл все.
- Чего перезабыл?
- Грамматику всякую. У нас столько людей грамотных в цехе.
- А ты, значит, неграмотный?
- Чего вы ко мне пристали? Сказал - не умею.
- Хорошо. Дадим тебе другое поручение. В воскресенье будет массовое гулянье. Весь комбинат поедет за город. Слыхал? Ты, говорят, музыкант? Так вот, организуй самодеятельность от нашего цеха. Понял? Подбери ребят, которые играют на чем-нибудь, поют, пляшут и всякое такое. Давай!..
- В воскресенье я не могу. В воскресенье у меня дома работа.
- Ты что, совсем не хочешь ехать?
- Давайте как-нибудь после поговорим, Семеныч. А то мне надо с этим кончать скорее. - Семен показал на доски, которые обстругивал.
- Тогда подбегай ко мне после смены.
- Да боже мой! - взвыл Земеров. - Не могу я сегодня, некогда мне.
- С тобой говорить, знаешь, только выпимши, - окончательно рассердился Семеныч и пошел злыми шагами - резкими, шумными.
Земеров был одним-разъединственным рабочим, с которым напористый профорг ни о чем толком не мог договориться.
- Нашел тоже кому предлагать, - сказал Семенычу молодой столяр Коля Чубыкин, нисколько не беспокоясь о том, что Земеров услышит его. - Это ж типус, дай бог.
Чубыкин работал по соседству с Семеном, делал мебель. Он терпеть не мог Семена, глядел на него, будто на змею гремучую - настороженно и холодно. Но не всегда было так. Поначалу плясуна, весельчака Чубыкина тянуло к Земерову, о котором говорили, что он будто бы умеет играть на гитаре. В цехе в обеденный перерыв Коля крутился рядом и подсовывал Семену гитару, приглашал в клуб и к себе домой (Семен не был ни там, ни тут), а однажды в выходной безо всякого-якого заявился к Земеровым. Заявился шумный, с улыбкой. Увидел Пелагею Сергеевну - и улыбка стаяла. Семен в тот день спешил доделать свинарник и, видимо, не мог скрыть досады.
- Я хотел тебя позвать в клуб, - сказал Коля. - Там струнный оркестр организуется.
- Есть когда тут чепухой заниматься, - недружелюбно отозвалась Пелагея Сергеевна и отшвырнула попавшее под ноги полено.
Потом, когда Чубыкин уйдет, Семену станет вдруг стыдно, а сейчас он только и ждал того, чтобы гость побыстрее убрался. Семен видел, что Коля и рад бы уйти, но сидит из приличия, говорит, о чем придется, и посматривает на пыльные ковры, понавешанные и разложенные, где надо и не надо, на сундуки - их было более десятка, на иконы, на собаку, которая так и заливается во дворе.
С тех пор Чубыкин не подходил к Земерову…
У Семена было отвратительно на душе, когда он после смены шагал к автобусу.
- Чего сгорбился, старик? - услышал он голос шофера Яшки Караулова.
Слыл Яшка циником и нахалом.
- Чего этот старый трепач к тебе приставал? Я как раз по цеху проходил.
- Почему трепач? С нагрузками все…
- Пошли его к чертовой матери. Слушай, вкалываем мы с тобой на одном комбинате и живем, можно сказать, рядом, ты на Пристанской, я на Партизанской, а знать друг друга не знаем. Ты откуда прикатил в наши края?
Семен сказал, что из Восточной Сибири.
- Дом свой ты здорово обладил, - одобрил Яшка. - Слушай, что будешь делать в субботу вечером? У меня дружок есть, Ленька Сысолятин. Мы с ним выпить маленько решили. Приходи на часок. А то сидишь, как сыч, ядрена Матрена.
Семен хотел отказаться, но Яшка добавил:
- У Леньки магнитофон, песенки - шик.
И Семен, сам не зная почему, согласился.
4
Леонид Сысолятин жил с матерью и сестрой в коммунальной квартире. Среди простых вещичек Земеров заметил вещи дорогие, видать, купленные при случае: металлическую решетчатую шкатулку, обшарпанное пианино, огромное старомодное трюмо с тремя резными ножками и одной приделанной, грубой.
Семен пожалел, что пошел, он тяжело сходился с людьми и на вечерах чувствовал себя одиноко и скованно. Возле пианино стоял баян. Семен обрадовался: можно поиграть, все не такой чуркой будешь выглядеть.
У Леонида Сысолятина были длинные крепкие руки и злое лицо. Дорогой костюм нежного кремового цвета. Его сестра Алевтина тоже не очень понравилась Семену - слишком короткая и узкая юбчонка, подстрижена под мальчишку, с большими яркими губами и маленькими вдавленными, какими-то совершенно неподвижными глазками. Как потом узнал Семен, Леонид работал слесарем на фабрике меховых изделий, Алевтина - машинисткой на узле связи. Хозяева старались казаться людьми с изысканными манерами, забавно важничали.
Семен молчал, чувствуя на своих губах натянутую искусственную улыбку.
Алевтина пыталась играть на пианино, перевирая мотивы, морщилась, Яшка подпевал ей, а Леонид задавал Земерову вопросы:
- Нравится город наш? Где вы проводите вечера?
Было Семену тревожно отчего-то.
Они сели за стол, и Семен подивился обилию дорогих закусок и вин. Он отказался пить коньяк, потому что хмелел даже с пива, и Алевтина, ловко открыв бутылку шампанского, налила большой фужер Семену и половину такого же фужера себе.
- Ну-у! - поторапливал Леонид. - Мужик называется.
- Не позорь фанерщиков, - добавил Яшка. Они все же заставили его выпить. Алевтина налила еще.
Семену вдруг стало весело. Весело, да и только. И почему это он двадцать минут назад чувствовал себя так скованно, так нехорошо, хоть убегай? Ведь они - и Леонид, и Яшка, и девушка - люди довольно занимательные. Но Семен еще занимательнее. Только никто не знает, какой он, Семен. Никто! Все думают: так себе он… А не так! Вовсе не так! И Земеров начал говорить что-то о новой мебели и верандах.
Алевтина кокетливо наклонила головку и, улыбаясь, слушала Земерова. Мало приходилось на долю хмурого некрасивого Семена таких взглядов, и ему до смерти захотелось показать себя милым, компанейским парнем: он взял баян.
Семен научился играть еще в детстве. Отец купил у кого-то за полцены разбитый баян и гитару, которая фальшивила на всех ладах. Когда родители уходили из дома, Семен брал баян или гитару и прислушивался к чудесным звукам. Он выступал на концертах в школе. Отцу и матери об этом не говорил. "Сегодня вечером у нас занятия". Семен получал удовольствие от того, что играл, но, кажется, еще большее от того, что он, забитый мальчишка, на сцене чувствовал себя человеком.
Мать не терпела этой его привязанности, но вот чудно: на людях подсовывала ему баян, мол, смотрите, какие мы.
Дома он играл только изредка - вечерами и в выходные. Мать, услышав музыку, ворчала, гремела посудой и стульями. Говорила:
- Хватит тебе уж. Никакого покоя нету. Будто нечем человеку заняться.
Однажды Семен увидел: мать пересыпала монеты из руки в руку и на губах у нее была неприятная улыбка. Сказала сыну: "Звенят-то как!"
"До чего все-таки скучная, - подумал он тогда. - Только о доме, базаре да о деньгах и речь. Не верит никому, по себе людей судит…"
Алевтина открыла вторую бутылку шампанского. Семен сначала отказывался, а затем неожиданно выпил.
Голова его как-то странно отяжелела. Баян не подчинялся ему, вместо нежных звуков рвались из-под пальцев звуки резкие, грубые, Семен похохатывал без причины и много говорил, чего с ним никогда не бывало. Он уже понимал, что окончательно опьянел.
- А нет ли у вас, эт-самое, гитары? Я на ги…таре лучше играю…
Где-то в подсознании еще теплилась здравая мысль: "Зачем хвастаешь? Зачем пьешь?"
- Значит, нравится в нашем городе? Ничего? - спросил Леонид.
- Ничево.
- Деньжонки есть - везде весело, - засмеялся Яшка.
- И девочки больше любят, - добавил Леонид.
"Пошлятина, пошлятина" - это была не хмельная мыслишка. Все же другие были хмельные, и потому Семен проговорил с хохотком:
- Девочки - народ такой…
- Слушай, - перешел на "ты" Леонид. - Мне рассказывали о тебе. Деньгу ты тоже любишь, как и все мы грешники. Только добываешь ее по́том своим. Страшным по́том! Понял! А можно и полегче.
- Вор-ровать, что ли?
- Ну, такими делишками мы не занимаемся. Ты что, нас жуликами считаешь? Да? Жуликами?
- Зачем? Зачем?!
- Мы честным порядком. Понял? Я с тобой напрямик буду.
- Давай!
- Ты скоро отпуск берешь?
- В ноябре.
- Ну, что за интерес в ноябре? Договорись летом. Слышь? Скажи, мать больна. Больна, мол, съездить надо.
- Мать со мной.
- Ну, дядя, тетя - мало ли… Алька наша в июле идет. Она на Украину поедет, за Винницу. У нас там родня. Катай с ней. Отдохнешь. Остановиться есть где. Что касательно денег - не беспокойся. Туда муксуна соленого увезете. В тех местах, знаешь, северная рыба на вес золота. А оттуда вишни захватишь. Сто пятьдесят кило в багажную, да с собой с полсотни. Вот те и все двести. Там эта вишня гроши стоит, а здесь два с полтиной кило. Двести помножь-ка на два с полтиной. Сколь будет? Да если еще посылками. Потом договоримся. А продавать сам не пойдешь, найдется продавец. Можно за месяц дважды обернуться. Туда на самолете, оттуда на поезде. Озолотишься.
Семен замотал головой.
- Не. Это… это не по мне. Таким не за…ймаюсь.
- Влипнуть боишься?
- И-и, вообще…
- Ну тогда вот… Если б мог ты достать где-то шапок из ондатры. В Новосибирске больше полсотни за шапку дают. А у меня там братан двоюродный. Жинка у братана что хочешь провернет. Она такая.
- Не-е-е…
Они втроем стали убеждать Семена, что это вовсе не опасно.
- Не по мне. Я поря… порядочный человек.
- Ишь ты! А мы, по-твоему, не порядочные? - рассердился Яшка.
- Я не то…
- Ты один порядочный, да? А я тебе должен сказать, что мы с тобой, как говорится, одного поля ягоды. И я, и ты, и Ленька, мой дружок, да и Алька - все мы денежку крепенько любим и стараемся загрести ее поболе. А люди - что обо мне, что о тебе - одинаково думают. Начальство особенно. Одна нам, милок, цена.
Сысолятин и Караулов всегда работали на производстве, но жили не на одной зарплате, а хапали, где только удавалось: гоняли "налево" фанеро-комбинатский грузовичок, тайно ловили рыбу сетями. А последнее время нашли еще одно доходное дельце - привозили с Украины фрукты и продавали их на местных рынках втридорога. Тут, правда, возни многовато, но зато и барыш не малый. Обычно на базаре торговала мать Леонида и Алевтины.
Яшка заманивал к себе Семена не ради того, чтобы предложить ему съездить с Алевтиной на Украину. Нет, об этом он и не думал прежде. Надо понять Яшку. Был он парнем "своим в доску", везде дружки-приятели. И, кажется, разные они, дружки: кто рабочий, кто служащий, молодые и старые, бойкие и скромные - всякие вроде бы. Ан, нет. Есть у них общее, то, что мило сердцу Яшкиному. Он не полезет к какому-нибудь активисту, шибко идейному и правильному. У Яшки чертовский нюх на "верных" людей, и уж кто-кто, а он не пребывает в диком одиночестве.
Когда Леонид, не знавший толком Семена, заговорил о поездке на Украину, Яшка усмехнулся: "Нашел кого!" Но тут же возразил сам себе: "А почему бы и нет? У тихоней-то еще лучше получается. И этот не будет байды бить".
- Уж так любят мужчины поговорить, когда подвыпьют, - умиротворяюще заговорила Алевтина и налила водки. Все выпили, кроме Семена.
- Неужели вы такой слабый? - спросила она.
Нет, Семен не хотел быть слабым и одним махом опорожнил толстопузую рюмку водки. Голова стала вовсе тяжелая, как чугун с картошкой, ноги будто ходули, а руки неловки и длинные. Семен нес какую-то несуразицу, путая слова, недоговаривая фразы.
- Сеня, друг! - крикнул Яшка, обнимая Семена. - Пей! Все одно подохнем к чертовой матери! И отпеть будет некому. Да и теперь никого не отпевают, кажись. Что жизнь человеческая? А? Не успел родиться, как подыхать надо. И как бы я ни жил - хорошо ли, плохо ли, сам копейку свою отдавал иль у других из карманов тянул, все одно мне одна цена. В будущем! Уложат меня в гроб, поедят меня черви к… матери. А потом на месте кладбища дома иль чего другое построют, сейчас строют, и - амба. Был я иль не был я?
- Вы не хотите ехать со мной? - спросила Алевтина и чувственные губы ее недовольно поджались.
"Все одно подохнем". Зря Семен ишачит с утра до ночи, мозолит руки. Будто бы нельзя по-другому добывать деньги. Он съездит с Алей. Эх, если бы вместо нее была врачиха Елена Мироновна!
Все последние вечера, работая у дома на Луговой, он видел эту милую женщину, и она очень нравилась ему. Семен усмехнулся: чтобы Елена была здесь - это невозможно. Елена - и перепродажа фруктов. Мысли эти появились и тотчас исчезли, и захотелось Семену быть таким же лихим, как Яшка и Ленька. Потом он и сам себе стал казаться необычайно ловким, таким удачливым, таким предприимчивым.
- Я согл… согласен.
- Вот молодчина, - похвалил Леонид, а Аля обняла его и притянула к себе.
- Во… так… эт… сам, - пробормотал Семен. Язык у него уже совсем был непослушным.
- Эх, ты!.. - улыбнулась девушка.
- Эт… самое.
- Пусть полежит, - сказал Леонид, - а мы с Яшкой сходим. Ты погляди за ним.
- Уж погляжу.
Когда парни ушли, Алевтина сказала:
- К девчатам поперлись.
- Ты тут? - спросил Семен, глядя осоловелыми глазами на девушку.