- Сели на мель, товарищи! Это не мина!
Раздались радостные возгласы.
- Маня, Маня, мы спасены! - не помня себя кричала Луиза.
- Ну и что же, все равно замерзнем, - безразлично ответила та.
- А ты не падай духом, - сказала я и, заметив, что она дремлет, прижавшись к столбику, прикрикнула: - Не спи, нельзя спать!
Я тормошила ее, но она снова засыпала. Меня тоже клонило ко сну. Вода хлестала в лицо, губы мерзли, сводило скулы. Но все это было не так жутко, мы уже верили в спасение.
На мостике стали стрелять из пистолета. Я прислушалась: где-то далеко раздавались заунывные протяжные гудки тральщиков.
- Нас разыскивают, девушки, крепитесь! - крикнул нам командир группы. - Скоро спасение.
Потом я слышала как в полусне, что Луиза будила Маню.
- Маня, не спи. Маня! - кричала она, тормоша за рукав подругу.
- Очень хочется слать, - медленно отвечала та.
- А ты спой что-нибудь, - посоветовала ей Луиза.
Маня так рассердилась, что даже сон слетел.
- Прекрати шутки!
- Не сердись, Манюня! Вот, слышишь, нас уже разыскивают, - говорила Луиза, ее голос уносили сторону порывы ветра.
Время тянулось бесконечно.
К рассвету ветер стих, но тральщики еще долго разыскивали нас.
Полузамерзших, в бессознательном состоянии нас доставили в Керчь, в полевой госпиталь. Кто-то все время мешал спать, больно растирал тело…
Привели в чувство и отогрели нас быстро, а вот с экипировкой пришлось повозиться. Керчь немцы сильно бомбили и обстреливали из минометов и дальнобойной артиллерии. Поэтому мы расположились на окраине города, в большом подвале разрушенного дома.
Нас предупредили, что вначале выбросят другую группу разведчиков, а потом уже нас.
Приехавший за ними шофер привез Луизе письмо от мужа. Оно было все полно тоски, но между строк чувствовалось, что Анатолий все-таки верит в близкую встречу с женой. Главное - это беречь любовь. Он писал, что, возможно, им удастся еще раз встретиться.
Читая нам с Маней письмо, Луиза сияла от радости.
На следующий день, занимаясь с нами и проверяя нашу готовность, комиссар сказал:
- Вот как передадут радисты, что та группа благополучно приземлилась и уже работает, так сбросим и вас. Сегодня, наверное, получим от них весточку…
Но от десантников и в этот день ничего не получили. Прошло еще два дня, а известий никаких не было. Командование нашей части тревожилось. Комиссар не отходил от радистов и, нервничая, беспрерывно курил.
Расположившись в обширном сыром подвале среди старых рыбных бочек, грязных ящиков с бутылками и всякого хлама, мы, шесть разведчиков, в том числе три девушки, тоже нервничали, томясь в ожидании прыжка.
Луиза, сидя на порожнем ящике, в полумраке целые дни писала мужу письма, а потом читала нам с Маней.
Хотя настроение у меня было неважное, я смеялась и шутила над молодой женой, а Маня не могла скрыть своего возмущения.
- Я не признаю такой любви, - говорила она. - Как это можно за один день полюбить человека так, чтобы писать ему на день по десять писем?!
Задумчиво глядя в темноту подвала, Маня мечтала:
- Вот если останемся живы, я полюблю по-настоящему, чтобы потом не пожалеть. И только на всю жизнь!..
- Ты думаешь, что у нас с Толей не на всю жизнь? - с вызовом сказала Луиза.
Маня молча пожала плечами.
Мне тоже взгрустнулось. Где-то Гриша? Что-то никак не найдут его, сколько ни запрашивала. Может, уже погиб…
Каждый день с вечера, зажигая коптилку, мы рассаживались вокруг большой перевернутой кверху дном дубовой бочки и, играя в домино, с тревогой ждали машину, которая отвезет нас на аэродром.
Где-то раздавалась орудийная канонада, в небе со звенящим гулом кружились вражеские самолеты, время от времени сбрасывая на землю смертоносный груз.
Луиза, то и дело вынимая из карманчика гимнастерки иголку, подтягивала в каганце фитиль. Тени на мокрых стенах подвала удлинялись, углы, где стояли принесенные из разрушенного дома кровати, становились светлее, а напряженную тишину нарушали только глухие стуки костяшек домино о пустую бочку.
Каждый гудок проезжающей мимо машины настораживал, но ожидания были напрасны. Известий от парашютистов все не было, и выбрасывать нас командование не решалось.
Однажды поздним вечером, когда мы, утомленные ожиданием и игрой в домино, тихо беседовали, к нам в подвал спустились командир взвода и комиссар. Даже при мерцающей "мангалке" мы заметили, что лицо комиссара было необычно хмуро и бледно.
- Завтра начнем высаживать, по одному каждую ночь, - коротко объявил он. - Вы, Маня, пойдете первая. Приготовьтесь.
- Хорошо, - ответила та.
- Ну, Луиза, вы готовы? - посмотрел на девушку капитан.
- Всегда готова! - весело ответила Луиза.
- Покажите-ка ваши наряды. Никаких следов не осталось после аварии? Все подогнали на себя?
- Да, товарищ комиссар. Вот сейчас я вам продемонстрирую.
И, взяв тяжелый чемодан, она скрылась за ящиками, перегораживающими подвал. Через несколько минут оттуда послышался ее голос:
- Идет опечаленная гибелью мужа молодая вдова Луиза Лаунберт-Фальцфейн…
И из-за ящиков вышла Луиза. Гладко облегающее ее стройную фигуру черное длинное платье из панбархата, с длинными рукавами и стоячим воротником, резко оттеняло туго стянутые на затылке бронзового цвета вьющиеся волосы. Только мелкие непокорные кудряшки пышно золотились над высоким лбом.
- Какая скромность! - сказал кто-то из нас.
Грустное выражение лица и печальные глаза Луизы нас поразили. Она стала совершенно другой, даже походка изменилась.
Потом Луиза показала комиссару сумочку, перчатки и всякую мелочь, вплоть до сережек и колец с браслетами.
- Так… - сказал командир взвода. - Хорошо. Значит, Маня, ночью в два часа приедем за вами. Прыгать будете из скоростного. Да, вот что, это для вас интересно, Луиза, на днях вы будете прыгать под личным командованием… - лейтенант не удержался и улыбнулся… - вашего мужа.
- Толя! Милый! - захлопала в ладоши Луиза. - А я уже думала, что больше с ним и не повидаюсь!..
- А когда я? - спросила я комиссара.
- После Луизы. Так вы хорошо запомнили и свою и их легенды? - опросил меня комиссар.
- Да, конечно.
- Скоро получите необходимые документы.
Когда они ушли, я спросила "брата":
- А ты уже бывал в тылу?
- Приходилось. Но всегда был в прифронтовой полосе, а на этот раз впервые в глубокий тыл…
В час ночи к дому тихо подъехала машина. В подвал спустился командир взвода.
- Маня, готова? Поехали.
- До свидания, товарищи! - махнула нам рукой девушка.
- Счастливо, Маня!
Маню увезли.
А на следующий день до нас дошла неприятная новость, взволновавшая всех. Мы узнали, что первая группа парашютистов выбрасывалась в тот момент, когда недалеко по дороге проходила колонна немецких войск. Заметив наш самолет, они стали за ним следить, потом окружили парашютистов и даже не стреляли…
- Всех прикололи штыками во время приземления, - сказал один из разведчиков.
- И поэтому теперь решили сбрасывать по одному, - догадалась Луиза.
- А как Маня? От нее нет ничего? - встревожились мы.
- Еще нет.
Всю неделю мы ждали напрасно.
- Найдется Маня, не пропадет, - успокаивал нас комиссар.
Наконец однажды утром он пришел радостный.
- Маня приземлилась благополучно, сегодня ваша очередь, - сказал он Луизе.
В час ночи к дому тихо подъехала машина. По каменной лестнице простучали сапоги командира взвода.
- Луиза, готова? Давай быстрее! - показал он на чемодан и лежавшую на нем шубку. - Там Толя ждет, - с улыбкой добавил он.
Луиза засуетилась, надевая красивые, уже несколько поношенные боты и шубку.
- До скорого свидания! - крикнула она нам и нырнула в машину.
В сырых углах нашего подвала будто потемнело. Мы сразу почувствовали, как нам не хватает бодрой шутки и заразительного смеха Луизы. Даже выдержанный и строгий Виктор, мой "брат", все время вспоминал:
- Как-то там наша птичка приземлилась?..
Следующую ночь мы опять сидели за домино в ожидании, не зная, чей же сегодня жребий.
- Наверное, мой черед, - говорил Виктор. Машина подъехала, как и вчера, в час ночи.
Опять застучали по лестнице тяжелые сапоги командира. Он обвел разведчиков глазами и действительно остановил их на Викторе.
- Собирайся! - сказал он.
Уехал и Виктор. Но через час мы опять услышали, как подъехала машина, и Витя сбежал вниз.
- В чем дело? - бросились мы к нему. - Что-нибудь случилось?
- Не выбросили. - Он пожал плечами.
- Почему не выбросили?
- Не знаю, - стаскивая сапог, раздраженно сказал Витя. - Вот со мной приехал командир и штурман, у них и спрашивайте…
На лестнице послышались шаги, и в подвал спустились двое: Миша и огромного роста летчик, в меховых унтах и кожаном шлеме.
- Здорово, ребята! - весело поздоровался летчик и, увидев домино, сразу подсел к бочке. - В козла ударим?
- Ударим! - послышались голоса.
Села тасовать камни и я. Но именно в этот момент меня окликнул Миша:
- Сычева, ко мне! Собирайся, сегодня прыгаешь ты.
- Почему? - удивилась я. Голос у меня дрогнул.
Пристально взглянув на меня, Миша ответил:
- Такой приказ. Виктора - завтра. Ясно? Собирайся!
- Ясно, - ответила я не очень уверенно.
Миша подсел к играющим в домино, а я пошла в свой угол, за ящики, собираться.
Неожиданный приказ меня смутил настолько, что мне стало зябко… Набросив теплый платок на плечи, я стала укладывать вещи в чемодан. Под руки мне попала фотография Лоры. Свет фонарика упал на белобрысую детскую головку, и на меня опять, как живые, смотрели удивленные большие детские глаза. Этот взгляд дочки мне всегда казался упреком, а в этот вечер особенно…
Тоскливо заныло сердце, слезы сдавили горло. Прижав фотографию к губам, я заплакала. Вспомнились протянутые ко мне ее маленькие ручонки, когда я в последний раз выходила из дому с вещевым мешком за плечами. Трудно мне было тогда от них оторваться.
"Лоруша, прости и прощай! - шептала я. - Увидимся ли еще?"
По ту сторону ящиков слышны были споры и азартный стук костей домино о пустую бочку. Тусклое пламя коптилки иногда, будто пугаясь, вздрагивало, ярче освещая подвал. Вытирая слезы, я не могла отвести глаз от маленького, такого жалкого личика. "Сиротка моя… Наверное, спишь спокойно и маленькую ручку, как всегда, под щечку подложила… Фашисты, гады, - вспыхнула злобная мысль, - хотят отнять у тебя покой и жизнь, как у тех…" - и перед глазами замелькали картины: ужас первого дня войны. Горькие слезы перепуганных детей, беспомощность взрослых в пионерском лагере, изуродованные бомбежкой трупы. Вспомнилось зверское убийство детей тети Гаши. Вдруг показалось, что окровавленные руки фашистов тянутся к спящей Лорочке… Ненависть высушила мои слезы. Опять ко мне вернулась прежняя решимость: мстить этим гадам! Уничтожать их! Не откладывая, не медля ни одного дня!
Сбросив платок и захлопнув крышку чемодана, я подошла к Мише и громко сказала:
- Я готова.
- Молодец! - все еще всматриваясь в свои камни, рассеянно откликнулся командир. - Сейчас поедем. - И, с силой стукнув дублем по бочке, крикнул: - Тур окончен, хлопцы. Поехали! - обратился он к штурману.
Надев белый меховой жакет и обвязавшись платком, я простилась с товарищами.
- До встречи! - ответил Виктор.
По дороге к аэродрому я спросила у штурмана:
- А Луизу вы выбросили?
- Да, конечно, - сказал он. - Только с другого самолета. Со скоростного бомбардировщика.
- А как Анатолий расставался с Луизой?
- Да как… Вообще-то. Свинцов сильный человек, а здесь и он сдал. Понятно, конечно: так любить и пустить на такое задание… Когда он вошел к нам, Луиза бросилась к нему. А он очень сдержанно (видно, собрал всю свою волю) спросил ее: "Ну что, готова?" А она молча обняла его и смотрела глазами, полными слез.
- На нее мало похоже, - заметила я.
- Плакала… "Ну только без слез", - нахмурил брови Свинцов и зачем-то стал поправлять лямки парашюта. Пальцы его заметно дрожали.
- Еще бы! - сказал лейтенант Миша. - Жена. "Родная, береги себя и нашу любовь!" - твердил он ей.
"Бедная Луиза", - подумала я, вздохнув, и услышала опять голос штурмана:
- Видно уже теряя самообладание, Анатолий прижал ее к себе и, зажмурившись, что-то неслышно говорил ей. Я наблюдаю за картой и сквозь шум мотора слышу, он кричит: "Я уверен в тебе, Ляля! Ты сможешь избежать этого! Луиза Лаунберт должна вызывать у них уважение!"
Увидев Джанкой, я крикнул: "Приготовиться!"
Он целует ее, не выпускает, а за бортом самолета - разрывы снарядов. Я погасил свет и рванул бортовую дверь. Хлынул морозный ветер. В темноту врывались вспышки разрывов. Свинцов стоял на коленях и исступленно целовал руки жены. "Я горжусь тобой!"
Я дал сигнал к прыжку - мигнула зеленая лампочка.
"Пошел!" - махнул я рукой. А Анатолия пришлось взять под руку и буквально оттащить от Луизы.
"Толя, я люблю тебя!" - донесся с порога открытой двери голос Луизы, и она исчезла в темноте.
Свинцов рванулся за ней, еле удержали его. Да… такие дела. Такая у них родилась любовь…
Помогая мне застегивать лямки парашюта, Миша спросил:
- Правил посадки не забыла?
- Нет.
- А легенду?
- Нет, - твердо ответила я и удивилась, увидев перед собой маленький самолет "ПО-2", "кукурузник": - С крыла прыгать?
- Да, - ответил Миша и помог мне забраться в кабину.
Мы летели быстро и скоро очутились над Симферополем. Самолет набрал высоту. Забили зенитки, вокруг рвались снаряды. Лучи прожекторов часто прорезывали темноту, стремясь нащупать нас. С трудом я заставила себя выйти на крыло самолета, вцепилась в борт, приготовилась к прыжку, но когда увидела сигнал "Пошел!" - у меня забилось сердце, стеснило дыхание. Взглянула в темную пропасть и отступила назад, прижавшись к борту самолета.
- Ну, что ты? - рассердился штурман. - Пошел!
- Куда? На зенитки?! - показала я ему на клубы дыма.
Еще были слышны разрывы снарядов. Мне показалось, что мы не пролетели и десяти километров, думала, штурман ошибся.
- Что это тебе, паровоз, что ли! Приготовиться! - скомандовал он строго, повернувшись в мою сторону.
Самолет сделал опять разворот. Взявшись за кольцо парашюта, встала на край крыла. Ветер бил в лицо, обдавая острыми снежинками. Внизу темнота.
Штурман скомандовал: "Пошел!" Сделав усилие, быстро шагнула вперед и прыгнула. Через некоторое время рванула кольцо. Лямки натянулись, и я повисла над бездной.
Внизу ничего не было видно. Прислушалась: не стреляют ли? Тревога сковала сердце: а вдруг внизу уже ждут немецкие штыки? И вдруг неожиданно приземлилась. Упала на правый бок. Ветер потащил меня по рыхлому снегу. Притянула за стропы парашют и, подобрав его под себя, затаила дыхание. Только удары моего сердца, как казалось мне, нарушали тишину. Решительно и быстро стала расстегивать лямки. Зарыла парашют в снег. Отряхнула платье, белый жакет, поправила платок и быстро пошла, спотыкаясь о кочки и проваливаясь в сугробы.
Справа заметила ползущий по земле луч света. "Дорога", - решила я и свернула. Далеко в небе проплыли огненные шарики. "Зенитки бьют по нашему самолету".
В поле была тишина. Наблюдая за изредка ползущими лучами фар, стала пробираться на дорогу.
XIV
В расположение врага я иду без оружия. Даже защищаться нечем… Стало как-то не по себе. А встречаться с врагом придется, и разговаривать нужно будет, даже улыбаться. "Ничего, привыкну!" - успокаивала я себя.
Мне хорошо была видна черневшая полоска шоссе, по сторонам которой разливалась снежная белизна. В морозном воздухе стояла такая тишина, будто войны и не было. Не верилось, что где-то близко находится враг.
Впереди послышались голоса. Скоро увидела машину. Около нее толпились люди. С тревогой в душе приблизилась к ним. Шофер заводил мотор, а женщины, укутанные в платки, садились в кузов. "Пройти мимо? Можно вызвать подозрение", - подумала я. Подошла к шоферу и попросила подвезти до города. Он показал:
- Вон хозяин.
Неподалеку стоял длинный немец, потирая замерзшие руки.
- Пан, можно подъехать? - кокетливо улыбаясь, спросила я.
- Я, я, - сказал он, присматриваясь ко мне и направляясь к кабине.
Почти на ходу вскочила в кузов и уселась на своем чемоданчике. Уже светало, когда мы подъехали к городу.
Неожиданно машина остановилась. Из дорожной будки вышли офицер и два солдата с автоматами. Офицер осветил сидевших на машине карманным фонариком.
- Пашпорт, мадам.
Дрожащими руками достала феодосийский паспорт, заготовленный мне в части, и справку о том, что еду в Симферополь к больному туберкулезному брату-студенту. Подала офицеру.
А сама, чтобы скрыть охватившее меня волнение, подставила лицо под свет фонарика и, стараясь казаться беззаботной, начала красить похолодевшие от страха губы.
Посмотрев пристально мне в лицо, а потом на фотографию, офицер сказал:
- Второй пломпа нет…
Я улыбнулась и, сделав вид, что очень занята, небрежно ответила:
- Не знаю, пан, так в Феодосии делали…
- Найн, найн, Феодос… Феодос найн, - сердито сказал гитлеровец, качая головой и внимательно рассматривая справку врача.
Неизвестно, чем бы кончилась проверка, если бы взгляд офицера не остановился на солдате, который влез в машину и начал рыться в корзинах женщин. Офицер машинально отдал нам документы и, не сводя глаз с солдата, обнаружившего продукты, обрадованно затараторил:
- Масльо, яйки есть? Гут, гут…
- Вы у детей отнимаете! - закричали женщины. - Мы последние тряпки возили в деревню менять на продукты!..
Но офицер навел на женщин фонарик, и те замолчали. Положив в полу шинели творог, яйца, масло, солдат спрыгнул с кузова, офицер махнул рукой шоферу, и машина поехала.
Я подумала, что мой паспорт не очень надежен. Лучше поменьше его показывать.
Машина остановилась на окраине Симферополя, и нас высадили.
Чтобы не наскочить на патруль, я в первом попавшемся подъезде переждала до восьми часов. Потом окольными улицами пришла на вокзал. В толпе пассажиров легче всего остаться незамеченной. Здесь у меня было место первой встречи.
Вышла на перрон. У выхода стояла девушка с чемоданчиком в руках. Взглянув на меня, она достала из кармана зеркальце, точно такое же, как у меня, с рекламой на оборотной стороне. Подкрашивая губы, она искоса поглядывала на меня.
Я достала свое и подошла к ней. И чуть не ахнула - девушка была мне знакома. Это была Катя, с которой мы вместе учились в школе и дружили. В этот момент особенно приятно было встретить школьную подругу. Какую-то внутреннюю гордость почувствовала я за нашу школу.
- Откуда ты, Тамара? - почти крикнула она, удивленная встречей, даже позабыв сказать мне пароль.
Я настороженно оглянулась и шепнула:
- Пароль!
- "Миша", - опомнилась она, засмеявшись.
- Вот это другое дело…