Не сразу нашла дом Пашиной сестры. Помнилось, он стоял у дороги - беленький, чистенький. Теперь все дома были серые, до самой крыши вымазанные глиной. Один двор показался мне знакомым. Я несмело вошла; в дверях меня встретила хозяйка. Я не узнала ее сначала. Она очень изменилась, сгорбилась и постарела.
Она меня тоже узнала не сразу, но когда я сказала, что до войны ночевала у нее вместе с Пашей, вспомнила.
- Я видела Пашу перед приходом немцев. Она говорила, что оставила своего малыша у вас, а сама идет в партизаны.
Хозяйка испугалась.
- Да что вы, дорогая! Паша в партизаны?! - бледнея, проговорила она. - И ребенка мне не оставляла, что вы! Нет, нет, - и она замахала руками.
Через минуту, усаживая меня у стола и недоверчиво оглядывая, хозяйка спросила:
- А вы откуда приехали?
- Я не успела эвакуироваться. Когда доехали до Керчи, было уже поздно, переправу закрыли.
- А Паша куда-то эвакуировалась, а куда - не знаю, - уверяла женщина.
- Не может этого быть, - ответила я. - Вы не бойтесь, говорите правду.
- Не знаю я, где Паша…
В это время в комнату вбежал мальчик. Он очень походил на Пашу.
- Пашин мальчик! - крикнула я радостно.
- Нет, это мой сын, - настаивала хозяйка.
- Нет, я не твой, а мамин! - со слезами закричал пятилетний малыш, надув губы и сердито посмотрев на тетку.
Я засмеялась, а женщина совсем перепугалась, видно опасаясь провокации.
- Не волнуйтесь, - стала я успокаивать ее. - Лучше скажите, где я могу видеть Пашу. Она бывает здесь?
С большим трудом мне удалось узнать от нее, что Паша живет в городе.
- Два дня тому назад она была у меня и сказала, что придет сегодня, - неохотно, сообщила женщина.
- Буду ее ждать.
Я села у окна и стала наблюдать за движением на шоссе. В восемь часов вечера в окно постучали два раза. Хозяйка засуетилась и побежала открывать дверь.
Паша задержалась в сенцах, заметив в доме постороннего человека.
- Заходи, чего боишься, - сказала я.
Она нерешительно вошла и остановилась на пороге. Смотрела на меня и не двигалась с места. Я не вытерпела, бросилась к ней, крепко расцеловала ее.
- Паша, дорогая!
- Тамара! - поразилась она. - Откуда? Ты же уехала!
- Уехала и приехала, - ответила я, смеясь.
- Ты оттуда, Тамара?
- Да, Паша, да!
Я вкратце рассказала, зачем пришла в Зую.
- Мы можем помочь тебе, - сказала Паша. - Моя сестра ведет точный подсчет всего, что идет на фронт. Ночи теперь светлые, она и ночью считает. Дай, пожалуйста, сюда все, что у тебя есть, - обратилась Паша к сестре.
Та принесла клочок бумаги.
- Вот все, что прошло на этой неделе.
На бумаге были подсчитаны какие-то продукты. Паша объяснила, что хлеб - это танки, картошка - артиллерия, мука - пехота, мука в мешках - пехота на машинах. В конце списка увидела: 24 килограмма картошки. Точные данные - это та "картошка" с длинными стволами, которая сегодня проехала мимо меня по шоссе!
До полуночи мы с Пашей не смыкали глаз. Маленькая коптилочка тускло освещала нетопленную грязную комнату, специально запущенную, чтобы не вызвать у оккупантов желания поселиться здесь. Тут же, в сенях, стояла корова. На деревянной кровати спал сынишка Паши. Она временами подходила к нему, целовала, и он во сне вздрагивал.
Паша рассказала о борьбе партизан, о наших общих знакомых, которые воевали в лесу, о секретаре райкома партии. Он командовал отрядом.
Под окном послышался топот. Паша потушила коптилку. В дверь забарабанили. Мы молчали. Стук повторился.
- Ложитесь в кровать, - прошептала Пашина сестра и пошла открывать.
- Офицер… Надо спать, пусти… - услышали мы.
Осветив фонариком сени, один из немцев брезгливо сказал:
- Нет, здесь русский швайн живет, никарош, - и солдаты ушли.
Утром мы расстались.
Измученная морально и физически, с трудом передвигая отяжелевшие ноги и спотыкаясь о подмерзшие к вечеру кочки, вернулась я в город. Улицы были мрачны и пустынны. Изредка мелькали тени пугливо озиравшихся запоздалых прохожих. Зловещим эхом звучали строгие окрики полицейских патрулей. Проносились военные машины.
Взглянула на часы. Оставалось пятнадцать минут, и я решила зайти проверить подпольную почту. Там было донесение. Поспешно сунув его в сумку, я направилась к дому.
На углу мне пересекла дорогу большая черная, с маленьким решетчатым окном, закрытая машина. Даже громкий шум ее мотора не мог заглушить криков и рыданий находившихся в ней женщин и детей. Больно сжалось сердце. Стиснув зубы, я пропустила машину и пошла дальше.
Чтобы избежать встречи с патрулями у бывшей гостиницы "Ленинград", где находился теперь немецкий штаб, пошла по улице Кирова и, свернув на улицу Карла Маркса, уже приближалась к дому. Вдруг впереди заметила спокойно идущую пару. Высокий немецкий офицер, вежливо поддерживая опиравшуюся на его руку даму, о чем-то громко говорил, а дама сдержанно смеялась, уткнув лицо в воротник котиковой шубки. Я узнала Луизу.
У ворот они остановились. Я окаменела. Патрулей здесь не видно, но этот офицер может меня задержать. Входить во двор было опасно.
Услышав позади себя шаги, офицер взглянул на часы и пристально уставился на меня. Не убавляя шага, я решительно направилась к воротам.
- Густав, не смотри так сердито, это моя соседка, - смеясь, проговорила Луиза и взяла немца под руку.
Когда "брат" открыл мне дверь, я почти вбежала в комнату, но от неожиданности остановилась как вкопанная. На диване сидела Маня.
- Маня, Манечка! - бросилась я к ней.
Мы радостно обнялись и расцеловались.
Но тут же я встретила сердитый взгляд брата.
- Тамара, почему ты задерживаешься до комендантского часа? Как ты не понимаешь? Ведь ты рискуешь не только собой, но и всеми.
- Хорошо тебе рассуждать, лежа дома на кровати! - вспылила я. Не выдержали натянутые до предела нервы. - Скажи спасибо, что так успела.
Укоризненно взглянув на меня, Виктор поднял подушку и показал передатчик с наушниками:
- Вот мой пост. И оставить его я не могу, как бы мне ни было трудно.
Мне стало неловко за свою невыдержанность, и, чтобы перевести разговор, я обратилась к Мане:
- А ты как же теперь пойдешь отсюда ночью?
- Обо мне не беспокойся, - ответила девушка. - Я могу ходить в любое время. У меня пропуск есть. Пока все хорошо. Связь с Луизой налажена. Правда, часто у нее бывать опасно, но иногда можно. А заодно и к вам зайти…
- Да, знаете, - перебила я. - Сейчас встретила Луизу с каким-то фрицем.
- Ну-у? А какой он? Высокий такой, широкоплечий, пожилой, да? - встревожилась Маня.
- Не знаю. Не присматривалась, не до того было.
- Вероятно, это Густав, - с беспокойством продолжала Маня. - Он больше всех увивается за Луизой, я заметила это. А она его всячески избегает. Он хорошо знает мужа настоящей Луизы, был его другом.
- Это очень опасно, - нахмурился Виктор.
Тут я вспомнила, что принесла чье-то донесение, и стала вытряхивать из сумки на стол весь маскировочный "мусор" - коробки пудры, помаду, кремы, бумажки, письма. Под ними лежала скрученная в трубочку записка.
- Конечно, от Луизы. - Я развернула листочек, наспех исписанный шифром, и протянула брату.
- Читай, - насторожилась Маня.
- "Здравствуй, дорогая мамочка! - стал читать Виктор. - Я уже тебе сообщала, что на работе меня встретили хорошо, старик начальник меня обожает, у меня много поклонников. Признаюсь, они мне уже стали надоедать. Особенно один. Он так назойлив, что буквально не спускает с меня глаз. Говорит, что знает моего мужа".
- Так и есть! - вскочила Маня. - Это он, Густав.
- "Он то и дело задает мне всякие вопросы, - продолжал читать Виктор. - А когда мы вместе обедаем в столовой, все допытывается, какое из крымских вин больше всего любил мой муж. Он говорит, что муж захватил с собой несколько бутылок этого вина, когда ехал отсюда за мной. Не знаю, так ли это. И второй вопрос: он хочет знать, какой подарок повез муж моей бабушке Софье, когда поехал домой. Отшучиваясь, я ему ответила: если уж вам так хочется это узнать, потерпите. Когда мы с вами будем где-нибудь вместе на вечере, я вам торжественно преподнесу бокал этого вина и мы с вами выпьем на брудершафт. А заодно я вам раскрою и тайну подарка бабушке, хотя, признаться, я очень удивлена, что вас интересуют такие пустяки". "Ну что ж, - вполне серьезно ответил мой поклонник, - я думаю, что такой случай скоро представится. На днях у нас в ресторане будет большой банкет". - "В честь чего?" - удивилась я. Он долго не хотел отвечать. Я настаивала, и мне удалось узнать, что на днях к нам приезжает гость. Он очень высокого роста…" - Разумеется, не о росте идет речь, - взглянул на нас с Маней Виктор. - "В честь его на нашем производстве собираются устраивать вечер. Времени мало, ответ держать придется очень скоро. Ну, пока всего хорошего, мамочка. Жду от тебя привета. О дне банкета сообщу дополнительно. Твоя Голубка". - Она пишет неосторожно, - сказал "брат", сворачивая листок, - видимо, очень волнуется.
- Еще бы! Ведь если мы не получим вовремя ответ, то она погибла, - с тревогой проговорила я. - И сумеют ли они там узнать?
- Обязательно узнают! - твердо ответил Виктор.
- Маня, расскажи же нам, как Луиза появилась в штабе. Ведь ты тогда уже работала там? - попросила я девушку.
Маня подошла к окну, плотнее прикрыла толстые ставни, проверила, закрыта ли дверь, и снова села на диван.
- Ой, если бы вы только знали, что она за артистка, эта наша Луиза! Я чуть со смеху не умерла! Я на неделю раньше поступила работать в штаб. И знаете, мне почему-то все время казалось, что наша первая встреча с Луизой произойдет в коридоре, в вестибюле или на лестнице, но вовсе не там, где это на самом деле случилось. В последние дни я очень волновалась, то и дело выбегала в вестибюль, чтобы первой встретить Луизу. Мне казалось, что встреча со мной облегчит ее трудную роль. Но Луиза не появлялась.
- Ее долго не выбрасывали, все ждали сигнала от тебя, - сказал Виктор.
- У здешнего радиста-подпольщика испортилась рация, - объяснила Маня. - И я никак не могла передать, что приземлилась благополучно. Ну вот, слушайте. Однажды утром я замечаю в штабе необычную суету. Офицеры о чем-то перешептываются. Я как раз обслуживала кабинеты первым завтраком. Вдруг слышу: "Взорвали мост, эшелон провалился в реку, а два последних вагона отцепили…" Я тогда подумала, что это партизан дело, и еще порадовалась: вот, думаю, дают им жару наши.
К генералу с завтраком меня не пустили. "Занят", - сказал адъютант. Но когда я вернулась в ресторан, буфетчица на меня накинулась: "Где ты шляешься? Неси скорее в кабинет командующего, - и ткнула мне в руки поднос с бутылками содовой воды и бокалом. - Два раза звонили. Воду просят".
В кабинете командующего сильно пахло валерианкой, и первое, что мне бросилось в глаза, - это нахмуренное, печальное лицо самого генерала. Он шагал по кабинету, нервно комкая в руках большой конверт с крупными сургучными печатями.
Я поставила тяжелый поднос на круглый диванный столик, подняла глаза и чуть не вскрикнула от неожиданности.
На диване лежала Луиза.
Глаза ее были закрыты, из-под опущенных ресниц катились крупные слезы. Склонившись над ней, штабной врач разжимал ее крепко стиснутые зубы, стараясь влить в рот лекарство.
Наконец Луиза медленно открыла глаза и спокойным, грустным взглядом обвела всех присутствующих. На миг этот спокойный и совсем чужой взгляд скользнул по мне, и тяжелые ресницы, чуть заметно дрогнув, опять опустились.
Вдруг она застонала, по-детски жалко скривив губы, отвернулась к стене и горько заплакала.
- Знаете, я просто была поражена! - засмеялась Маня. - Она так горько плакала, что даже мне стало жалко бедную вдову.
Генерал сразу же подскочил к ней и, подавая ей бокал воды, стал успокаивать: "Не плачьте, дитя, не плачьте. Идет война, а он солдат… На все воля божья…" - "Что же я буду теперь делать здесь, среди этих варваров русских, этих зверей? - рыдала Луиза. - Не могу, хочу обратно, домой в Париж! В мой Париж! К моей дорогой мамочке!" - "Успокойтесь, мамзель Луиза, здесь вас не обидят. Жить будете в вашем фамильном доме у тети, а питаться в нашем штабном ресторане. Дадим вам надежную служанку…"
"Вот случай, - подумала я, - надо бы не упустить его".
А Луиза продолжала твердить, что хочет домой, в Париж, что она сообщила отцу о постигшем несчастье, и он должен приехать сюда.
В кабинете было тепло, но меня знобило от волнения. Собирая посуду, я злилась на Луизку. "Пересаливает, а вдруг он скажет: "Ну и езжай в Париж!.." Но генерал терпеливо уговаривал, утешал ее. "Поймите, милое дитя, вам нужно получить это, - и генерал показывал на конверт с сургучными печатями. - Ваше должно принадлежать вам, это же капитал".
"Помогите мне, умоляю вас", - проговорила Луиза, поднимаясь с дивана.
"Сейчас немного рановато, - озабоченно нахмурился генерал. - Вот на днях наши войска войдут в Севастополь, и весь Крым будет наш. Тогда вы сразу вступите в свои владения, а сейчас опасно, тем более женщине…"
В это время старший адъютант генерала, заметив меня, показал на дверь и, выйдя вслед за мной, распорядился:
"Фрау Маня, кушать, пыстро! Путерпрот, тва путылка вино и конфет".
"Ах, какая хорошенькая, чудесная мамзель, - рискнула я обратиться к адъютанту. И, заметив, что мой восторженный тон ему польстил, продолжала: - Вот такой бы мамзель послужить. Это настоящая барыня. Прелесть…"
"Хорошо, хорошо, надо думать, - внимательно оглядывая меня, проговорил адъютант, - может, ты подойдешь".
- Когда я с подносом снова вернулась в кабинет, - продолжала рассказывать Маня, - Луиза уже сидела на диване подле генерала и говорила с ним по-французски. Увидев меня, она заговорила по-немецки, извинившись и объяснив, что дома, в семье, она больше пользовалась французским.
"Но почему ваш муж с таким опозданием возвращался из отпуска? Ведь он должен был прибыть еще месяц назад?" - спросил генерал. "Ох, бедный Фридрих, - на глазах Луизы вновь показались слезы, - когда он ехал в Париж из этой проклятой России, то простудился и долго лежал дома больной", - и она, всхлипывая, прижала к глазам платок.
"Не плачьте, дорогая, не плачьте, - засуетился генерал, - простите меня, солдата", - и он поцеловал ее маленькую руку.
Потом Луиза раскрыла сумочку и достала фотографию, помните, она показывала, - пояснила нам с "братом" Маня. - Протянула ее генералу, это, говорит, мы с мужем перед самым отъездом снимались, видите, какой он худой после болезни. И опять залилась слезами. Офицеры тоже подошли и стали рассматривать фотографию.
"Бедный Фридрих, - вздохнул генерал. - Я его любил, как сына. Мы, господа офицеры, - обратился он к присутствующим, - должны окружить заботой и вниманием его вдову".
Между прочим, - озабоченно заговорила Маня, - когда Луиза достала фотографию, я очень волновалась. Все-таки большой риск. И мне показалось, что этот Густав, который знал мужа Луизы, что-то очень долго рассматривал ее. А ты не думаешь, Витя, - тревожно спросила Маня, - ведь может так быть, что этот проклятый Фридрих когда-нибудь показывал Густаву фотографию жены? А вдруг он с первого же дня ее выслеживает! А вдруг…
- Не думайте, что наши такие дураки, - перебил Маню "брат". - Здесь все продумано лучше, чем вы предполагаете. И не надо устраивать панику раньше времени. Передадим в штаб, и они сообщат, что делать.
- Вот попала бедная Луизка! - вздохнула я.
- Но она молодец! - сказал "брат". - Ей уже передали благодарность от командования за важные донесения. Я думаю, что и сегодня она сообщит не менее важную вещь - насчет банкета. Вероятно, наши постараются как-нибудь использовать этот банкет, - многозначительно посмотрел на нас Виктор.
- Луизка еще себя покажет! - сказала Маня. - Надо будет как-нибудь шепнуть ей насчет благодарности командования. Подбодрить. А то ей труднее всех достается. А донесения от нее теперь буду носить я - туда, на почту. Луиза на виду, ей трудно одной выйти из дома. Ну ладно, я пошла, - встала Маня. - Завтра утром, Тамара, сообщишь мне, если передадите донесение.
- Хорошо.
- Последних известий из Москвы не знаешь? - спросил "брат", когда Маня уже снимала с вешалки пальто.
- Знаю, - живо повернулась девушка. - У моей хозяйки живут штабные офицеры, у них есть приемник. Они, правда, его запирают, но сын хозяйки подделал ключи, и мы теперь слушаем Москву. Вчера передавали, что наши войска продолжают наступать на Волоколамском направлении. У врага много потерь в живой силе и технике.
- А как на юге?
- Сказано только, что на Керченском направлении наши войска продолжают удерживать занятые рубежи.
- "Удерживают". Значит, трудно приходится, - заметил "брат".
Маня ушла от нас поздно.
Утомленная, я мгновенно уснула, не дождавшись, когда "брат", получив "прием", начал выстукивать в штаб донесения "Голубки" и "Стрелы".
Виктор разбудил меня рано утром.
- Нужно сообщить девушкам, что донесение принято, сведения будут добыты в срок, пусть Голубка не волнуется.
Заметив, что я с тоской взглянула на разрисованные морозом стекла, - так не хотелось выходить на мороз из теплой комнаты, - "брат" добавил:
- Торопись. К восьми Маню надо встретить у штаба.
Я оделась, густо напудрилась, поярче накрасила губы, надела зеленую фетровую шляпу и достала из чемодана зеленую сумочку с маркой ростовской фабрики. Зеленая шляпа и сумочка означали, что донесение принято и все в порядке.
Без десяти минут восемь я была уже у штаба на углу, где должна была проходить Маня. Идущие мимо немцы нагло осматривали меня. Один даже остановился и заговорил со мной на ломаном русском языке:
- Вешером в восем часоф около пошта я буду шдаль вас…
Стараясь задержать его до появления Мани, я кокетливо улыбнулась:
- У меня нет пропуска, пан офицер.
- Найн? - удивился он. - Ничего, я дошталь вам на вечер. Приходить. Корошо?
В это время из-за угла вышла Маня. Я быстро раскрыла свою сумочку и стала рыться в ней. Маня мельком взглянула на меня и, чуть заметно улыбнувшись, прошла мимо.
На следующую ночь по рации раздались позывные: нас вызывал штаб.
А через полчаса "брат" диктовал мне приказ командования.
- Вот это да! Вот так задание! - воскликнула я, бросив карандаш. - Бедная Маня, как же она будет сигнализировать из штаба во время банкета? Ведь там полно офицеров. А Анатолий! Как он сможет бомбить штаб, когда там будет находиться Луиза? Бросать бомбы на своих! Неужели нельзя сделать по-другому?
- Тамара, - сдвинул брови "брат", - ты все время забываешь, что мы на войне. Приказ командования есть приказ, и мы не имеем права его обсуждать. Значит, так надо.
- А ответа на вопросы Луизы нет?
- Нет еще. На, возьми, - подал мне Витя свернутую в трубочку записку. - Неси скорее, может быть, еще успеешь встретить Маню.
Я поспешно оделась, достала из чемодана на этот раз не зеленую, а бордовую сумочку - сигнал, что "есть задание", и пошла.