В присутствии комиссара муж чувствовал себя неловко, но говорил резко, продолжая настаивать, чтобы я эвакуировалась. Я почувствовала облегчение, когда наш разговор прервал начальник штаба.
- Сычева, - протянул он мне листок бумаги, - пойдите с этой девушкой, - он кивнул на пионервожатую, - к начальнику санитарной службы полка, капитану Ниловой, и отдайте ей эту записку.
- Я иду в ту сторону, могу вас проводить, - сказал стоявший неподалеку старший лейтенант, адъютант командира полка.
Муж понял, что вопрос уже решен, и, нахмурившись, отошел.
По дороге мы с вожатой спросили адъютанта:
- Что, у вас начальник санитарной службы - женщина?
- Да, - отвечал старший лейтенант. - Боевая девушка, хороший товарищ. Недавно мы ее принимали в члены партии… - И, помолчав, продолжал: - Уже на финском фронте побывала и на Хасане. К нам пришла начальником санслужбы. Она молодец дивчина, вам будет у кого поучиться… Вначале приняли ее по старинке, как обычно в армии принимают женщин-командиров, - с иронической улыбкой. Командир полка даже выражал недовольство, что прислали женщину начальником санслужбы. Но скоро все поняли, что девушка деловая. До ее прихода санчасть у нас на зимних квартирах находилась в темном углу под лестницей. Ей это не понравилось, и она отобрала комнату батальонного комиссара. - Лейтенант усмехнулся. - А у командира полка забрала из кабинета мягкий диван. "В санчасти, говорит, больным диван нужен больше, чем командиру полка, у которого подчиненные больше стоят по команде "смирно".
- Молодец! - восхищенно сказала пионервожатая.
- А бойцы ей подчиняются? - спросила я.
- О, еще как! Недавно она даже офицера, поставила по стойке "смирно" и скомандовала "Кругом марш!" за то, что он при подчиненных назвал ее Сашенькой… Авторитет у бойцов - это основное для женщины-командира. Нилова в полку сколотила такой стационар, как ни в одной санчасти нашей дивизии. Всех бойцов с медицинским образованием забрала в санчасть.
В душе я завидовала этой еще незнакомой мне девушке-командиру.
Будет ли от меня польза на фронте? Этот вопрос меня очень волновал.
Обогнув большой массив старого соснового леса, мы вышли на опушку, покрытую кустарником. Под соснами стояли замаскированные ветками маленькие и большие пушки, высокие зенитки и приземистые пулеметы "максимы". Возле них с озабоченными лицами возились бойцы. Одни чистили орудия, другие выгружали из машин ящики со снарядами.
Вокруг полевой кухни толпились бойцы, гремя котелками.
- Товарищи! Первый фронтовой борщ! - стоя на подножке и размахивая огромным черпаком, кричал повар в белом колпаке и переднике.
Старший лейтенант, показав нам, как пройти в санчасть, свернул влево.
- Наверно, здесь, - проговорила моя спутница, когда мы, перейдя кювет, увидели спрятавшуюся в зарослях санитарную машину.
Под кустами лежало несколько носилок, на одних, прикрыв лицо пилоткой, спал боец в замасленной гимнастерке. Тут же, недалеко от машины, о чем-то тихо разговаривая, на корточках сидели два санитара и складывали в большой зеленый ящик бинты и пакеты. Чуть в стороне, под кустом, расположилась девушка в гимнастерке. На петлицах у нее поблескивали знаки отличия капитана медслужбы. Она перебирала и укладывала в санитарную сумку какие-то пузырьки и коробочки.
- Наверное, она!
- Не может быть: слишком молода…
В это время один из сидевших у ящика санитаров обратился к девушке:
- Товарищ начальник, все уложено. Разрешите будить Евдокимова и грузиться?
- Нет, шофер пусть пока отдыхает, - распорядилась Нилова тоном, не допускающим возражений.
- Строгая, - шепнула я пионервожатой.
Нилова повернулась и, увидев нас, удивленно приподняла брови:
- Это еще что за войска?
- Мы… мы из штаба, - смущенно ответила пионервожатая.
- Вот записка, - подала я бумажку.
Пока Нилова читала записку, я рассматривала ее синие, с длинными ресницами глаза, каштановые прямые волосы, собранные под берет с красной звездой.
Приветливо улыбаясь, Нилова сказала:
- Очень хорошо. Нам нужны помощники. Но, девушки, у нас будет трудно. В подразделениях, возможно, и без сна придется работать. Война. Вы понимаете, что это такое?
- Понимаем, - в один голос ответили мы.
Проинструктировав и снабдив санитарными сумками, Нилова повела нас в батальоны, находившиеся поблизости.
- Пока будете здесь, а потом ты… Сычева, перейдешь на батарею, там нужен санитар.
Так 22 июня 1941 года началась моя служба в армии…
III
Внезапно, без объявления войны, напав на нашу страну, гитлеровцы в первый же день встретили упорное сопротивление. Советские пограничники вместе с регулярными войсками, в их числе и наша часть, стойко сдерживали натиск врага, рвущегося к городу.
Но и в тылу, за сто километров от фронта, с первого же дня войны пришлось вести борьбу с диверсантами из пятой колонны - украинскими буржуазными националистами… Еще до прихода немцев они старались захватить Львов в свои грязные руки. За это Гитлер пообещал им "самостийну" Украину.
Местные жители хорошо знали бандитов из пятой колонны Абвера, от которых в 1939 году их спасла Красная Армия. Сразу же были организованы отряды добровольцев, чтобы защищать от абверовцев город.
Эти предатели не щадили ни женщин, ни детей, ни санитарные машины с ранеными. Вооруженные пулеметами, автоматами и гранатами, они прятались на чердаках, колокольнях и в пустых квартирах. Открывали стрельбу по мирному населению, создавали панику в тылу.
На охрану города в первый день войны был брошен и наш батальон. Перед нами была поставлена задача: помочь добровольческим отрядам местных жителей уничтожить фашистских наймитов.
Мы въезжали в город по улице Жовкевской, на которой я жила. В нашей квартире, на втором этаже, окна и двери на балкон были распахнуты. Видимо, и тут побывали бандиты. "Вещи, конечно, уже не удастся спасти", - подумала я, но через минуту это уже не волновало…
На улице Зофии нас обстреляли. Откуда-то строчили пулеметы и автоматы. Наши бойцы открыли ответный огонь. В ушах звенело; казалось, что стреляют по мне. Не в силах сдержать гнетущего чувства страха, отбежала от машины и залегла у стены дома. "Ну конечно, сейчас убьют!" - промелькнула мысль. Некоторое время не решалась даже приподняться, посмотреть вокруг. Неожиданно что-то сильно ударило по голове, даже в глазах сверкнуло. "Все! Навоевалась…" Но, опомнившись, увидела, что на мою каску упал большой кусок штукатурки. Стало очень стыдно, - все бойцы на месте, я одна струсила. Поднялась и стала внимательно следить, откуда стреляют.
Из дома напротив, спрятавшись за занавеской, кто-то строчил по нашим людям. Я не помня себя выхватила автомат из рук раненого бойца и весь диск выпустила в окно. Грузное тело в черном пиджаке свалилось на подоконник, а потом медленно сползло в комнату. Я не отрывала глаз от окна: казалось, черный пиджак покажется снова.
Страх уходил, постепенно привыкала к грохоту боя, но по телу все еще пробегала неприятная дрожь. Закусив губы, трясущимися руками я стала перевязывать раненых. Подбежал боец.
- Сестра, командира ранило! Перевяжи скорее…
Раненый оказался товарищем моего мужа. Он с трудом открыл помутневшие глаза и прошептал пересохшими губами:
- Документы отправь домой…
Стараясь скрыть слезы и растерянность, я стала рыться в своей санитарной сумке. Неуклюже приложила большой перевязочный пакет к зияющей в боку ране и начала перевязывать почти безжизненное тело командира.
Потом мне сказали, что по дороге в госпиталь он умер.
На одной из улиц мы увидели толпу, окружившую машину с пойманными бандитами. Преступники, несколько человек, лежали в кузове, связанные по рукам и ногам. Они злобно поглядывали на окружавших их людей.
В ногах у преступников лежало несколько немецких автоматов и пулеметов.
- Из цих инструментов воны и строчилы по цей вулице. Скилько людей, гады, положили! - сказал из толпы пожилой мужчина.
- От на той колокольне воны сидели, - пояснил молодой парень.
- Отойдите, товарищи, отойдите, - обращался к людям боец с автоматом наперевес. - Разойдитесь.
Но толпа все плотнее окружала машину.
- На месте разбойников расстрелять! Ще з ими панькаются, возят на машине! - возмущенно крикнули в толпе.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но машина тронулась. Люди посылали ей вслед проклятия.
К вечеру из числа жителей были организованы патрули, они дежурили у ворот и парадных по всему городу, следили, чтобы никто чужой не проник в дом.
С наступлением ночи стрельба утихла, и наше подразделение, выделив патруль для ночной охраны города, расположилось на ночлег среди декоративной зелени Стрыйского парка.
Впервые мне пришлось спать под открытым небом. Устроилась под деревом, но, переполненная впечатлениями первого боя, долго не могла уснуть. Лишь к утру, съежившись, положила кулак под голову и забылась.
На следующий день мы возвратились в дивизию, она стояла во второй линии обороны. Тем, кто сражался во Львове, дали отдохнуть до утра, а меня перевели на батарею противотанковых пушек, находившуюся по соседству со взводом мужа.
Вечером меня разыскал муж.
Обоим хотелось помириться. Мы сели в сторонке, открыли банку консервов и стали закусывать.
- Ну, какая от тебя польза на фронте? - снова начал убеждать меня Гриша. - Что ты сможешь здесь делать?
Я ему рассказала, что вчера уже принесла пользу - убила автоматчика на улице Зофии и перевязала нескольких раненых.
- Не для того меня учили на курсах снайперов, чтобы в такое время я пряталась в тылу. Я ведь комсомолка! Если бы война меня застала в Крыму, я бы, конечно, сюда не приехала и, может быть, не пошла бы на фронт, но сейчас я должна это сделать, бежать в тыл я не могу.
Гриша помолчал, но через некоторое время начал снова:
- Тамара, ну как ты не понимаешь! Я вот, например, обязан воевать, а ты…
- Значит, если бы ты не был офицером, ты бы не пошел? - быстро взглянула я на мужа.
- Перестань! У тебя привычка цепляться за каждое слово, - отмахнулся Гриша. - А если убьют и тебя и меня, что будет с Лорочкой?
- Лорочка не погибнет. Наша власть ее воспитает…
- А чья возьмет - еще неизвестно, - многозначительно посмотрел на меня Гриша. - Видишь, сколько у них техники, - кивнул он на небо, - за каждым солдатом гоняются.
- Вот и пойду истреблять их танки.
- Ты собираешься уничтожать? Танки?! - Муж расхохотался и махнул рукой. Потом, покосившись на мою старенькую гимнастерку и потертые брюки, сказал:
- Позоришь ты меня своим видом. Пойди к старшине, попроси новое обмундирование.
- Ничего, так повоюю, пока не дадут новое, - с обидой ответила я.
Очевидно, мы еще долго разговаривали бы в таком духе, если бы не послышалась стрельба из зениток.
Объявили тревогу. Пришлось спрыгнуть в окопчики.
Когда самолеты улетели, я побежала перевязывать раненого, а муж ушел в свой взвод.
На рассвете начали обстреливать нашу огневую позицию. Я при свисте каждой пролетевшей над головой мины припадала к земле. Бойцы посмеивались:
- Чего боишься? Сзади, за кустами, стоят наши минометы. Они и стреляют…
Но стрельба с обеих сторон усиливалась, над окраиной леса, где стояли наши пушки, все чаще взлетали фонтаны земли.
- Внимание! Противник пошел в атаку! - крикнул командир батареи.
Недалеко от нас, в лощине, из-за кустов выбежали вражеские автоматчики.
- Огонь! - раздалась команда, и грохот еще более усилился.
При каждом выстреле нашей пушки у меня звенело в голове, и вскоре совсем заложило уши.
- Брось сумку, подавай снаряды! - крикнул наводчик Юшков, наклоняясь ко мне. - Оглохла, что ли? - и посоветовал: - Открой рот.
Я поспешила к ящику, дрожащими руками стала вынимать снаряд. Мне очень хотелось оглянуться назад. Казалось, враги вот-вот появятся на огневой. Подала заряжающему снаряд, выглянула из-за щита пушки и увидела, что гитлеровцы залегли. Разрывы снарядов и минометный огонь преградили им путь.
Но вскоре из-за дальних кустов, окаймлявших зеленую лощину, сначала медленно, как бы прощупывая почву, потом все быстрей и быстрей, стали выползать вражеские танки. И вот уже, разбрасывая из-под гусениц комья сырой земли, они стремительно несутся в нашу сторону, стреляя из пушек и пулеметов.
Вражеская пехота поднялась и под прикрытием танков тоже пошла в атаку.
Подавая заряжающему следующий снаряд, я снова выглянула из-за щита. Танки с двух сторон обходили нашу батарею, стоявшую на высотке, а по отлогим склонам высоты ползла, как саранча, пехота в зеленых шинелях.
"Ну, конец нам", - подумала я, чувствуя противную дрожь в коленях, вот что значит - ноги подкашиваются от страха.
Прошипевший, казалось, над самым ухом снаряд обдал меня горячим воздухом. Я упала на землю, а когда поднялась, увидела, что у пушки отбиты панорама и кусок щита.
- В укрытие! - прозвучала команда.
Мы бросились к щелям.
- Приготовить бутылки и гранаты!
Через минуту меня снова оглушили выстрелы нашей пушки. "Кто же это стреляет?" - я высунула голову из щели.
У пушки за наводчика стоял наш лейтенант и, прицеливаясь через канал орудийного ствола, стрелял по атакующим танкам.
Снаряд. Опять снаряд. И вдруг лейтенант схватился за грудь и плашмя упал на кучу гильз между станинами пушки. Забыв о страхе, я выскочила из окопа.
- Давай снаряды! - крикнул мне боец, вставший к пушке вместо убитого лейтенанта. Я кинулась к ящикам.
Несколько танков уже горело, а другие не решались продолжать атаку и стали разворачиваться. Увидев, что танки уходят, фашистские автоматчики тоже повернули назад. Атака противника сорвалась.
Надолго я запомнила свою первую встречу с вражескими танками.
IV
На Львовском направлении противник ввел в бой крупные механизированные силы, но в течение нескольких дней все его попытки прорваться пресекались с большими для него потерями. 27 и 28 июня в районе Львова продолжались упорные бои.
29 июня мы отступили к окраинам города. Вечером я и другой санинструктор ползали между окопами, перевязывали раненых и относили их в лощину, где стояла санитарная машина. Было совсем темно, когда к машине поднесли еще нескольких раненых.
- Немедленно везите в госпиталь, - приказали мне.
По дороге нельзя было проехать. Ее загромоздили машины, танки, пушки.
- Не прорваться нам здесь, - проговорил шофер Евдокимов. - Нужно подождать, пока рассосется пробка.
- Как же раненые? Им необходима срочная помощь…
- Что же я могу сделать? - рассердился Евдокимов. - Вы же видите, что здесь творится! - И он выключил мотор.
Пришлось ждать.
- Вы слышали о своем муже? - помолчав, спросил Евдокимов.
- Нет, - испугалась я. - А что с ним?
- Этого я не знаю, а дело он сделал большое. При мне командир полка говорил замполиту: "Жернев - герой, надо его представить к награде. Если бы не он, гитлеровцы могли бы отрезать весь полк".
- Что же сделал муж? Он жив? - волнуясь, спросила я.
- Не знаю. Подполковник только сказал: "Здорово взлетел мост", а потом добавил, что, посылая подрывников, не рассчитывал на успех. Мост был уже у фашистов, они переправлялись, а Жернев не только мост, но и плотину подорвал. Подполковник видел в бинокль, как на переправе тонули гитлеровцы…
"Молодец Гриша!" - с гордостью подумала я и в то же время встревожилась: где же он, что с ним? А вдруг ранен?
Наконец колонна двинулась. На улицах Львова валялись телеграфные столбы, вывороченные рельсы, груды камней, повсюду висели оборванные провода.
С большим трудом мы добрались до госпиталя. Вернее, это была одна из клиник мединститута, наскоро переоборудованная под госпиталь. Все его работники - от начальника до санитаров - были гражданскими людьми из местного населения. Электростанция уже не давала света, и в помещениях горели коптилки и свечи. Госпиталь был переполнен ранеными. Они лежали в палатах, операционных, в коридорах. Вместе с шофером мы перенесли в приемную и наших раненых.
- Скорее забирайте людей и освобождайте носилки. Надо ехать обратно, - сказала я сестре.
Она попросила:
- Помогите мне записать фамилии…
Я доставала из гимнастерок документы и диктовала фамилии. И вдруг не поверила своим глазам - у меня в руках удостоверение личности Жернева, на фотокарточке - знакомое, дорогое лицо.
- Гриша! - закричала я.
Сестра, вскочила и подбежала ко мне.
- Садитесь, паненка, садитесь… что с вами?
- Это мой муж! - простонала я.
Лицо Гриши закрывали окровавленные бинты, узнать его было невозможно. Он лежал без сознания. К нам подошел врач, я бросилась к нему.
- Доктор! Он будет жить?
Врач велел санитарам отнести Жернева в операционную. Я осталась в коридоре. Хотя бы дождаться окончания операции! Но надо было возвращаться на передовую…
- Сестра, пойдемте, пора ехать, - робко сказал Евдокимов.
В городе диверсанты обстреливали улицы. Гитлеровцы бомбили шоссе, но в полку мне снова приказали везти раненых во Львов. На этот раз путь был еще труднее: шли отступающие обозы, создавались пробки. Только к утру мы добрались до госпиталя.
- Жив Жернев? Где он? - кинулась я к сестре.
Мне показали палату, в которой лежал муж. Лица и головы раненых были забинтованы. Я остановилась посреди палаты, не зная, который из них Жернев. Нерешительно спросила у ближайшего:
- Гриша, это ты?
Из дальнего угла послышался голос:
- Я здесь, Тамара…
Гриша лежал передо мной неподвижный, беспомощный. Не видно лица, волос - все перевязано, через бинты проступила кровь. Разыскала под одеялом его руку и прижалась к ней лицом.
- Как ты себя чувствуешь?
- Плохо, Тамара. Наверно, останусь без глаз…
Я тихонько плакала и говорила что-то несвязное, стараясь овладеть собой и ободрить его.
Мы не побыли вместе и пяти минут, меня торопили ехать.
За городом встретили свою батарею. Нам велели возвращаться в город и сворачивать на Киевское шоссе.
Говорили, что батарея займет оборону в Винниках, но мы продолжали отходить дальше, на Злочев. По дороге один из санитаров укоряюще спросил у меня:
- Что ж ты, Сычева, бросила мужа? Фашисты занимают Львов.
Я так и застыла. Что? Город занимают гитлеровцы? Гриша - слепой, израненный - остается у врага?!
Санитар рассказал, что час назад он вывез из львовского госпиталя раненого начальника штаба. Там остались еще раненые, в том числе и Жернев. Их не успели эвакуировать.
Я побежала к командиру полка за разрешением вернуться в город.
- Не разрешаю. Раненых не вывезешь и сама пропадешь, - возразил командир полка. - Оккупанты уже во Львове.
- Если не вывезу - приеду, но я должна попытаться спасти наших людей.
Стоявшая поблизости начальник санслужбы Нилова одобрительно посмотрела на меня. Ей, видимо, пришлось по душе мое решение.
- Поезжай, - подумав, согласился подполковник. - Только вооружись хорошо. Желаю успеха!
Затем вызвал шофера Едокимова, сказал ему: