- В распоряжение Сычевой. Безоговорочно выполнять ее приказания.
Нилова подошла ко мне, вынула из кобуры свой пистолет и со словами: "Этот лучше бьет" - отдала мне, а мой забрала себе.
- Действуй обдуманно, смело и решительно! - говорила мне на прощание Саша.
Мы помчались. Шоссе загромождали разбитые повозки, машины. Впереди и сзади разрывались бомбы. Всю дорогу не прекращались налеты.
Нас остановили на погранзаставе. Я сошла с машины.
- Куда едете? В город нельзя.
- Еду за ранеными из нашего полка.
- Поворачивайте обратно, - приказал пограничник-лейтенант. - Во Львове немцы.
"Нужно его обмануть, иначе не пустит", - решила я и, притворившись очень испуганной, сказала:
- Неужели?! Значит, не поедем. Только здесь развернуться нельзя. Мы проедем вон до того перекрестка и там повернем.
Пограничник поверил. Сев в кабину, я сказала шоферу:
- Полный вперед!
Евдокимов встревоженно спросил:
- Что сказали на заставе? - Из-за шума мотора ему не был слышен наш разговор.
- Сказали, что еще можно проехать, но нужно побыстрей.
Евдокимов дал полный вперед. Мне показалось, что я слышу выстрелы. Действительно, с погранзаставы стреляли по нашей машине, вероятно решив, что мы сдаемся врагу.
Навстречу нам двигался поток беженцев. Я остановила машину и спросила, можно ли проехать в город. На меня смотрели с ужасом:
- Что вы! В городе немцы!..
- Везде?
- Клепаровский вокзал и улица Первого мая заняты, а при въезде, возле Киевского, шныряет разведка, - объяснил какой-то паренек.
- Они расстреливают уходящих из города, - закричала женщина, державшая на руках двоих ребят.
Я решила, что мы успеем домчаться до госпиталя. Он стоит недалеко от Киевского шоссе.
- Поедем, - повернулась я к шоферу.
Но Евдокимов заупрямился:
- Куда? Врагу в лапы?
- Если ты свернешь в сторону и не будешь выполнять моих приказаний, то… Действуй, как приказал командир полка!
- Вот баба! - покачал он головой и нажал на педали.
Мы стремительно влетели в город. Улицы были безлюдны, повсюду валялись изуродованные тела убитых. Горели заводы, склады, жилые дома.
"Въехали, а сумеем ли выехать? - мелькнула тревожная мысль. - Добраться бы только до госпиталя. А если не удастся, то…"
Надвинула каску плотнее на уши. Вынув из пистолета обойму, проверила тяжелые поблескивающие патроны.
"Буду драться до последнего… Не забыть бы оставить для себя патрон. Да и Гришу живого фашистам не отдам".
Город окутала напряженная тревожная тишина. Казалось, что за каждым домом, за каждым углом притаился враг…
Наконец перед нами госпиталь. Ворота открыты. На высоком крыльце, глядя в нашу сторону, стоят несколько человек в белых халатах. "Ждут, когда мы приедем за ранеными", - подумала я. Но когда я, возбужденная, взбежала на крыльцо, почему-то на лицах ожидавших появилось удивление. Один из стоящих громко и торжествующе рассмеялся.
- В чем дело? - спросила я. - По-моему, сейчас не до смеха. Я приехала за оставшимися ранеными. Помогите их быстрее погрузить!
Я кивнула на стоявшие у дверей носилки.
- Вы что, не слышите? Помогите же вынести раненых!
Люди в белых халатах, отворачиваясь от меня, продолжали молчать. А тот, который рассмеялся при моем появлении, выступил вперед и ехидно проговорил:
- Нет, паненка, вы вже тут не господари! Раненых мы вам не дадим. - Он выпрямился, поднял руку и крикнул: - Хай живе Гитлер и самостийна Вкраина!..
"Националисты… Предатели", - поняла я.
Кровь хлынула мне в голову, я вскинула пистолет и нажала курок. Судорожно дернувшись, предатель рухнул на ступени.
Я отшатнулась, растерянно глядя на убитого мной человека.
От неожиданности оцепенели и остальные.
Встревоженный выстрелами Евдокимов выскочил из кабины с автоматом наперевес:
- Стой! Руки вверх!..
Стоявшие на крыльце подняли руки. Из помещения выбегали врачи и сестры.
- Правильно сделали! Он националист и ждал фашистов, - кивнул в сторону убитого знакомый мне врач, тот самый, который вчера распорядился забрать Гришу в операционную. - Надо немедленно грузить раненых, - он указал подошедшим врачам на сваленные у дверей носилки и кинулся в здание.
- Иди за ними, - сказала я Евдокимову. - Найди Жернева!
Как только шофер скрылся в дверях, оставшиеся на крыльце зашумели, стали о чем-то переговариваться. Я заметила настороженный, злобный взгляд одного из них.
Оглянулась. Я одна, а их пятеро. Шум усиливался. Казалось, сейчас бросятся на меня. А стрелять больше нельзя, можно привлечь внимание с улицы, там шныряет вражеская разведка.
"Надо припугнуть их". Я подняла пистолет и взмахнула гранатой:
- Руки вверх!
Подняли руки, замолчали.
- Если кто шелохнется - брошу гранату! - пригрозила я.
И вдруг, холодея от ужаса, вспомнила, что граната не заряжена, запал лежит в карманчике гимнастерки… Если они заметят, поймут. А заряжать быстро я не умею…
Те, на крыльце, стояли притихшие, лица у них были растерянные, и это снова придало мне уверенности.
- Паненка, - взмолилась перепуганная женщина в белой косынке, - у меня дома диты, не убивайте, паненка!
- Что же вы стоите здесь? - сказала я. - Почему не помогаете выносить раненых?
В это время вынесли на носилках Жернева.
- Тамара? - слабым голосом спросил он.
- Да, Гриша, это я!
На крыльцо выползали и выходили, поддерживая друг друга, раненые. Некоторые из них, заметив убитого, ругались:
- Гады! Хотели отдать нас фашистам.
- Всех забрать! - приказала я шоферу. - Чтобы ни один раненый не остался.
- Не поместятся, - пробурчал Евдокимов, но снова пошел с врачом в здание.
Машина была загружена, некоторые врачи стали просить не оставлять их.
- Кто с нами - садитесь! - сказала я, прыгая на ходу на подножку машины.
- Мы еще вернемся! - крикнула я оставшимся на крыльце, погрозив гранатой.
Машина выехала из ворот. Навстречу шли двое мужчин в гражданских костюмах с автоматами наперевес. Это были немецкие разведчики. Нашу машину они, видимо, приняли сначала за свою санитарную, но когда мы проскочили мимо, сзади раздалась автоматная очередь. Мы свернули за угол.
По красному, напряженному лицу Евдокимова лился пот, большие руки судорожно сжимали руль. Машина подпрыгивала на развороченной мостовой, раненые кричали и ругались, кто-то из них стучал кулаком по кабине, требуя не гнать так, потому что быстрая езда причиняла людям боль.
Киевское шоссе было уже недалеко. Вдруг засвистели пули, в ветровом стекле появились две круглые дырочки. Я не могла понять, откуда стреляли. Приготовила гранату.
Позади что-то трещало, раненые кричали еще громче. Я выглянула - никого нет. В следующую секунду вскрикнул и застонал Евдокимов. Гимнастерка на его плече заалела.
- Ранило, - скривившись, сказал он.
- Крепись?.. Можешь? - спросила я и с надеждой посмотрела на шофера.
Ветровое стекло снова пробила пуля. "Откуда же стреляют?" И тут увидела: слева нас догоняет мотоциклист. Сорвала с гранаты предохранитель и, открыв дверцу кабины, швырнула гранату. Когда дым рассеялся, мотоциклиста за нами не было.
Мы выскочили на Киевское шоссе.
На пятом километре от города остановились и увидели, что двое раненых убито, а львовский врач ранен.
Но надо было двигаться дальше. Доехали до погранзаставы. Пограничники меня узнали и хотели задержать. Раненые возмутились:
- Этим людям надо спасибо сказать. Они вывезли нас из города!..
Подошел лейтенант-пограничник и, разобравшись, в чем дело, пропустил машину.
Под городом Злочевом мы догнали свою санитарную часть.
К машине подбежала Нилова:
- Привезла?! Я так волновалась. Ну молодец!
- Не совсем, двоих не довезла, - ответила я, открывая дверцу санитарной машины.
Заглянув в машину, Нилова приказала:
- Скорее вези в Тернополь. Оттуда сегодня отправляют санитарный поезд.
Я вскочила в кабину, крикнув шоферу:
- Поехали!
И опять нас бомбили почти всю дорогу. В Тернополь мы добрались только к вечеру. Сдав раненых, я проводила мужа до вагона. Гриша стал уговаривать меня ехать с ним.
- Буду беспокоиться о тебе, Тамара. Я, наверное, останусь калекой, мне тяжело будет одному. Поедем, ты будешь работать в госпитале, в который меня положат.
С забинтованным лицом, лишенный зрения, неподвижный, лежал он передо мной. В моей душе происходила борьба. Как отпустить его одного в таком состоянии? Выдержит ли?
- Что же ты молчишь, Тамара? Ты здесь?.. - он шарил по одеялу, ища мою руку.
- Я здесь, Гриша…
- Поедем вместе, Тамара! Не бросай меня!
Слезы душили меня, но я возразила:
- Я здоровая и поеду в тыл? Нет, не могу.
Хотела еще многое сказать, но не находила слов. Твердо произнесла:
- Останусь на передовой. Прости меня. Пиши, пиши мне обязательно…
- А куда же писать?
Полевой почты еще не было, и я задумалась.
- Пиши в Тернополь, на главную почту.
Загудел паровоз. Я поцеловала мужа в забинтованную голову. На минуту показалось, что я готова изменить решение и поехать с Гришей, но чувство долга перед Родиной и товарищами остановило меня.
Поезд тронулся. Я спрыгнула на ходу. Перед глазами на вагонах быстро мелькали белые, круги с красными крестами. Слезы текли по моим щекам. Побрела, не видя ничего, не зная, куда и зачем иду.
Опомнилась на окраине. Оглянулась. Со стороны города доносились взрывы. Клубы дыма, озаренные отблесками пожарища, поднимались в темноту. В небе вспыхивали разрывы зенитных снарядов, быстро рыскал слабый прожекторный луч.
"Не бомбят ли санитарный эшелон?" - тревожно думала я.
Куда идти, где теперь наши? Улицы были заполнены бегущими из города жителями. Стонали раненые. Матери с искаженными от горя лицами разыскивали потерявшихся во время бомбежки детей. "Мама! Где моя мама?" - громко кричала бежавшая мимо меня девочка, крепко прижимая маленького, уцепившегося за нее котенка. Пролетавшие над городом "мессеры" разбрасывали парашютные ракеты, от которых становилось светло как днем.
С трудом перебралась через небольшой деревянный мост, забитый трупами. Пахло кровью и горелой резиной от тлеющих машин. Дышать было трудно. На шоссе - масса военных машин, танков и пушек. Они направлялись к большому каменному мосту.
На побитой осколками стене белого дома заметила большую стрелу с фамилией нашего командира. Стрела показывала за угол, к дачным домикам.
Я пыталась обдумать события последних дней. И раненый беспомощный Гриша, и бомбежка, и слезы женщин и детей - все слилось у меня в одно. Было невыносимо тяжело.
- Стой! Кто идет? - остановил меня окрик часового.
- "Затвор", - вдруг услышала я рядом голос Ниловой. - Иди за мной, - сказала она мне, и мы направились к темнеющему за белым домиком саду.
В подразделении все спали. Изредка нас окликали как из-под земли выраставшие часовые.
- Здесь санчасть, - остановилась Нилова на окраине садика.
Развесистое кудрявое деревцо хорошо маскировало нашу санитарную машину. В кабине кто-то громко храпел.
- Ну что, отправила? - участливо заглянула мне в глаза Нилова.
Теплотой, лаской повеяло от ее слов. Слезы, давно подступавшие к горлу, так и брызнули у меня из глаз. Я вскочила в "санитарку" и бросилась на носилки, где недавно еще лежал Гриша. Рыдания с неудержимой силой прорвались наружу, и, чтобы заглушить их, я изо всех сил прижимала к лицу пилотку.
- Не слезы должны у нас накипать, а ненависть к врагу, - тихо сказала Саша.
Она легла на соседние носилки, прикрыв рукой глаза.
- Я почему-то была уверена, что ты не уедешь с мужем. А некоторые сомневались… Тамара, тебе нелегко сейчас, я знаю. Но Гриша твой уже в тылу, а здесь много раненых в большой опасности, их надо эвакуировать тоже. Пошли к ним! - И она легко спрыгнула с машины.
Утирая распухшие от слез глаза, я пошла за ней.
- Ну как? - спросила Саша у фельдшера, дежурившего возле раненых.
- Ничего. Только сержант, которому вы ампутировали ногу, очень стонет.
После осмотра Нилова сказала фельдшеру:
- Сердце у него хорошее, дайте ему укол морфия, а ты, Тамара, пока иди отдыхай, скоро будут грузить эшелон, отвезешь на станцию этих раненых.
V
В районе Тернополя полк несколько дней сдерживал натиск превосходящих сил противника. Наступали крупные мотомеханизированные части, которые стремились прорваться на юго-восток. Наша батарея, выбиваясь из сил, боролась с танками. Пехотинцы связками гранат и бутылками с горючим отражали атаки бронированных машин. Я перевязывала раненых, вытаскивала их из-под огня. К сожалению, я все еще недостаточно умело делала перевязки. Зато уже привыкла к разрывам мин и снарядов, не терялась так, как в первые дни.
Встретив сильное сопротивление под Тернополем, противник вынужден был перенести силу своего удара на Новоград-Волынское направление.
По приказу высшего командования в предутренней мгле июльской ночи наша дивизия перешла старую советскую границу.
С рассветом мы въехали в небольшой городок Подволочийск. Ровные узкие улицы городка были тихи и пустынны. Кое-где виднелись следы недавней бомбежки, темные стекла небольших домиков были накрест заклеены белыми бумажными ленточками.
Нам было приказано двигаться дальше, и снова мы тронулись в путь по пыльной проселочной дороге, окаймленной с обеих сторон стеной спеющих хлебов.
Поступил приказ занять оборону западнее города Старо-Константинова. Еще солнце не скрылось за горизонтом, когда на опушке небольшого соснового леса наши артиллеристы стали устанавливать свои пушки.
Окапываясь, артиллеристы были необычно молчаливы и угрюмы, даже шутник наводчик Василий Юшков был сегодня невесел. Тяжелое настроение было и у меня. Обязанности санинструктора меня не удовлетворяли. Я мечтала об одном: встать к пушке и своими руками убивать фашистов!
- Покурим, - сказал Юшков, глубоко, словно с досадой, всадив в землю свою лопату, и достал из кармана пунцовый кисет с махоркой.
Остальные тоже стали закуривать, усаживаясь на бруствер.
- Вот и дотяпали до старой границы, - вздохнув, мрачно сказал Юшков.
- А где старая граница? - поинтересовался кто-то из молодых бойцов.
- А вот на рассвете проехали Подволочийск. Там и была граница раньше. По несправедливости… Интервенты в тысяча девятьсот восемнадцатом году воспользовались тем, что Красная Армия была еще молодая, и отрезали у России Западную Украину. До тысяча девятьсот тридцать девятого года и проходила здесь граница…
- Значит, будем здесь драться, и ни с места, - решительно сказал командир орудия Наташвили, отбросил в сторону окурок и, поплевав на ладони, снова взялся за лопату. - Давай, братцы, поглубже зарываться.
Поднялись и другие, но в это время на западе полыхнула огненная вспышка, и раздался тяжелый, потрясший землю грохот. За первым залпом последовал второй, третий, четвертый, и через несколько минут, как бы перекликаясь между собой, мелькая вспышками, безостановочно и часто забухали орудия. Все сильнее и сильнее становился их грохот. Все бросили работу и стояли, глядя на запад. Подошедший лейтенант сказал:
- Наутро мы можем стать первой линией обороны, заканчивайте работу и - отдыхать.
- Что ж это такое, товарищ лейтенант? - спросил Юшков. - Этак и до хаты допустим врага!
- Придет время, погоним и обратно, - сухо ответил лейтенант.
Видимо, и у него было тяжело на душе.
Все принялись напряженно работать. Приближался рассвет, небо потемнело еще больше. Вспышки стали ярче и, казалось, приближались.
"Нужно и себе отрыть окоп", - подумала я, но не было свободной лопаты. Решила пойти попросить у пехотинцев. Может быть, дадут на время.
Вышла на поляну. Неподалеку по дороге, уходившей в лес, громыхали тяжелые танки и пробегали бронемашины. Артиллеристы других батарей с ящиками боеприпасов на спине, сворачивая с дороги, скрывались в гуще леса. Впереди меня два пехотинца, обвешанные пулеметными лентами, громко разговаривая о чем-то, протащили станковый пулемет.
Проселочная дорога привела меня к длинной траншее. В ней торопливо работали пехотинцы, отрывая ходы сообщения и пулеметные гнезда. Здесь готовился крепкий замочек. Видимо, целую ночь люди не выпускали из рук лопат и кирок… А это что за собрание? - подумала я, увидев группу людей у бруствера длинной траншеи. В центре, на фоне сереющего неба, выделялся прямой строгай профиль нашего батальонного комиссара.
- …Наполеон и до Москвы дошел, но все равно победа осталась за Россией. Никогда не будет побежден русский человек! Мы пока еще учимся воевать, а враг силен и опытен… - Суровость и в то же время глубокая убежденность звучали в голосе комиссара.
Окружавшие его бойцы молчали. Комиссар продолжал:
- Отступая, мы истребляем противника. Чем лучше мы будем воевать, тем скорее закончится война. - Он повернулся к политруку батальона: - Как развиднеется, почитайте бойцам газету "Правда".
Попросив на полчаса лопату у одного из бойцов, я вернулась на батарею.
Слова комиссара жгли и в то же время успокаивали сердце. Нет, как бы ни было трудно, но победить нас нельзя, - думала я.
Уже совсем светало, когда, закончив маскировать зеленью пушки, бойцы стали отрывать для себя небольшие окопчики.
- Помоги сестре отрыть окоп, - обратился Юшков к молодому бойцу. - Смотри, как она устала. Все-таки женщина…
Боец подошел к моему окопу и вогнал лопату в землю. Я не стала возражать, уселась на пенек и принялась наводить порядок в своей санитарной сумке.
- Взвод, смирно! - крикнул на ходу мелькнувший мимо меня Юшков и, подбежав, доложил батальонному комиссару: - Товарищ батальонный комиссар, взвод занимается отработкой огневых позиций!
- Вольно! - сказал комиссар. Юшков как эхо повторил его слова.
Оставив лопаты, бойцы окружили комиссара. Он приходил в подразделение часто, и артиллеристы всегда бывали рады его приходу.
- Как дела, ребята? - спросил комиссар.
- Плохие, - поспешил ответить Юшков.
- Это почему? - удивился комиссар.
- Мы сейчас все фронтом меряем. Когда там хорошо, тогда и наши дела поправляются, а когда там плохо, тогда и нам не весело.
- Это, конечно, верно, - сказал комиссар, усаживаясь на ящик со снарядами. - Мы должны понимать опасность, нависшую над нашей страной. Но нытиков, трусов и паникеров мы терпеть в нашей среде не будем! Товарищ Ленин всегда учил нас, что советский человек не должен знать страха в борьбе с врагами Родины… Наша борьба справедливая, освободительная…
Последние слова батальонного комиссара заглушил приближающийся гул самолетов.
Уже давно рассвело. Небо на востоке было розовым. Восходившее солнце золотило желтеющие поля пшеницы.
Тяжелый гул нескольких десятков самолетов, направлявшихся в нашу сторону, все нарастал. Первое звено, уже летевшее над нами, стало разворачиваться. Самолеты по очереди устремлялись вниз, сбрасывая сразу по нескольку бомб, и снова взмывали вверх.