Двинулась дальше. Ползла долго-долго. Показалась дорога. Хотела ее пересечь, но чудилось, что из темноты за мной следят десятки глаз. Пересилила страх и поползла дальше. За дорогой начались огороды, зашелестела высокая ботва картофеля. В голове вертелись десятки ответов на случай, если попадусь: "Скажу, что несу тетке Гаше сало. Неужели она откажется принять его? Не может быть, у нее муж - наш человек, меня она знает. И соседи люди надежные".
В нескольких метрах от дороги услышала приглушенный разговор, раздавшийся как будто из-под земли. Приподнялась и увидела землянку, сквозь щели пробивался свет.
Направилась в сторону, в гущу зелени. На всякий случай тихо сняла со спины кошелку и положила ее рядом. В это время свет в землянке погас. Но никто не показывался: наверное, легли спать. Вдруг услышала, как рядом, за кустом, кто-то сопит. Сквозь ветви разглядела, что там не то на камне, не то на пеньке, опершись на винтовку, дремлет солдат.
Сзади меня вспыхнула ракета. Я быстро осмотрелась и увидела, что других часовых поблизости нет. "Что же делать? Скоро рассвет…" Продвинулась левее. Подо мной треснул сучок. Часовой поднял голову, сонными глазами оглядел огород и, не найдя ничего подозрительного, снова задремал.
"Обойти его, да побыстрее", - сверлила мысль. Только отползла метров на двадцать, позади меня, там, где остались разведчики, тишину разрезала автоматная очередь, взрывы гранат. Затем, так же внезапно, как и началось, все стихло.
Я забросила за спину кошелку и подползла поближе к деревне. Неподалеку от крайней хаты залегла в подсолнухи, поджидая рассвета.
В забытье не заметила, как развеялся предутренний туман. Уже совсем рассвело. Мимо проскрипела подвода.
Дрожащими руками я нарвала полную кошелку подсолнухов и пошла к дому тети Гаши. У самого крыльца стоял замаскированный соломой и ветками танк. Солдат тащил из колодца воду, он мельком взглянул в мою сторону.
Дверь открыла хозяйка, она не узнала меня и нерешительно посторонилась. Чтобы не обратить внимания гитлеровцев, я, ничего не говоря, прошла в кухню. У стола поставила кошелку. Растерявшаяся хозяйка молча смотрела на меня.
Я сдвинула платок, и она узнала меня.
- Это ты, доченька? - шепнула она и побежала прикрыть дверь. - Откуда?
- От наших…
- А это что?
- Сало вам принесла.
Шепотом я рассказала, что пришла по заданию и завтра к вечеру должна уйти. Тетя Гаша предупредила, что в комнате спят гитлеровцы. Она поставила передо мной большой таз с водой. Я умылась, потом достала из кошелки сало, хлеб, и мы поели.
- Два дня сидим голодные, немцы все подобрали, - пожаловалась хозяйка.
Она предложила мне залезть на печку, где спал ее тринадцатилетний сын Петя. Когда мальчик проснулся, мы разговорились. Гитлеровцы к этому времени уже ушли.
Петя мечтал стать партизаном, как и его отец. Толковый мальчишка, он рассказал мне, где стоят неприятельские пушки, где находится штаб. Затем он пошел в деревню и уточнил нужные мне сведения. Я старалась все запомнить.
К вечеру я могла бы уйти, но приказано было вернуться завтра, меня будут ждать разведчики.
В кухню вошли солдаты и стали готовить себе ужин.
- Партизан? - спросил один из них, присматриваясь ко мне.
- Моя сестра, пришла из другой деревни, сала принесла, - ответила за меня тетя Гаша. - Переночует, а завтра домой. - И она достала из кошелки сало, чтобы отвлечь внимание гитлеровца, а я, глядя ему в глаза, громко и глупо рассмеялась.
Увидев сало, гитлеровец улыбнулся, у него загорелись глаза. Тотчас к столу подскочил второй, и они, выбрав самые большие куски, стали быстро есть.
В соседней комнате послышались шаги, и, широко распахнув дверь, в кухню вошел офицер. Солдаты, бросив на стол недоеденное сало, подбежали к нему. Офицер что-то сердито сказал им и вернулся к себе, а они забегали из кухни в комнату, торопясь с ужином, потом забрали наше сало и ушли.
Весь вечер и всю ночь кричал трехмесячный сын тети Гаши Коля. Мальчик заболел. Ночью несколько раз входил солдат и ругался, говоря, что ребенок мешает спать офицеру.
- Офицер капут киндер: пук-пук, - и солдат показал согнутым пальцем, что спустит курок.
Как ни успокаивала перепуганная тетя Гаша маленького Колю, он кричал все сильней. Вдруг мы услышали, как офицер закричал и, разъяренный, появился на пороге. Он выхватил Колю из рук матери, открыл дверь и, размахнувшись, выбросил ребенка во двор.
Обезумевшая мать выбежала следом, я кинулась за ней. Коля лежал на земле и уже не кричал, а только тихо стонал. Тетя Гаша бросилась на землю, приподняла головку мальчика, но в этот миг маленькое тело вздрогнуло: ребенок скончался. Мать долго лежала около него, и я не могла ее поднять. Потом, опомнившись, она вырвалась из моих рук и побежала в хату. Не знаю, что она там делала, но через минуту раздался выстрел и донесся крик старшего сына - Пети. После второго выстрела умолк и он.
Вернуться в хату я уже не могла и решила спрятаться в подсолнухах.
Поднялось солнце. Издали я увидела, как совершенно спокойно, будто ничего не случилось, вышел на крыльцо убийца. Он был в ярко начищенных сапогах, так же, как сапоги, блестели его напомаженные и прилизанные волосы. Солдаты бросили трупы на подводу и повезли в степь.
От всего пережитого этой ночью у меня больно ныло сердце.
Проходя по деревне, я запомнила, где стоит артиллерия, подсчитала замаскированные танки, отмечала количество дымящихся походных кухонь врага.
В полдень вышла за деревню и залегла в кукурузе, недалеко от той землянки, где наткнулась на часового; там и пролежала до полуночи, наблюдая за движением в сторону передовой. По дороге прошло много пехоты, танков, проехали мотоциклисты.
Когда молодой месяц был высоко над головой, сползла в лощину к тому месту, где должны были ждать разведчики. "Но почему же никого нет? Еще рано или я заблудилась? Может быть, ползти одной? Наша передовая недалеко". Только двинулась, как рядом зашуршала трава. Я затаила дыхание.
- Тамара? - шепнул кто-то.
- Да, - обрадованно ответила я.
Ко мне подполз командир взвода разведчиков.
До своих мы добрались благополучно. В штабе доложила все, что узнала в деревне о противнике. Рассказала о гибели тети Гаши и ее детей. Командир полка крепко пожал мне руку, поблагодарил за сведения.
- Ночью дать огневой налет на село, ориентир - домик тети Гаши, - отдал приказ командир полка начальнику артиллерии. - А вы, Сычева, можете идти к себе в расчет.
X
В расчете уже знали, что ранение у меня не тяжелое, рана зажила, что я уже ходила в разведку к немцам и заслужила благодарность командования. Бойцы нетерпеливо ждали моего возвращения.
На огневую, замаскированную воткнутыми в землю ветками, я пришла в обеденное время.
- Приятного аппетита! - крикнула я, раздвигая уже увядшую зелень маскировки.
Все бросились ко мне. Одни дружески трясли мне руку, поздравляя с выздоровлением, другие подставляли для сидения снарядный ящик, а командир орудия Наташвили распорядился, чтобы мне принесли обед, и, потирая ладони, весело говорил:
- Вот хорошо, к обеду пришла, сегодня плов - объедение, - и, приложив к губам сложенные щепотью три пальца, сочно причмокнул.
- Как там немцы с нашими жителями обращаются? - хмуро спросил Юшков.
Все в расчете знали, что семья Юшкова - жена и двое малышей - уже в оккупации, и поэтому насторожились. Я поняла и решила о тете Гаше умолчать; пробормотала что-то невнятное, сделав вид, что всецело занята едой.
Не дождавшись ответа, Юшков с досадой отбросил деревянную ложку, достал из кармана потертый кисет с махоркой и стал закручивать толстую самокрутку.
Всю вторую половину дня на передовой была абсолютная тишина, - видимо, враг готовился к наступлению.
Когда совсем стемнело, мимо нашей огневой стали проходить, постукивая котелками и автоматами, пехотинцы.
- Пехота уходит, - заметил кто-то из бойцов. - И тут же последовала команда подошедшего лейтенанта:
- Отбой!
- Далеко? - спросил Наташвили. - На северную окраину? Это недалеко, метров семьсот, за пехотой.
- Огнем и колесами за пехотой драпаем, - со злой иронией криво усмехался Юшков, сдвигая тяжелые станины пушки. - Сычева, скидывай маскировку и панораму.
- Есть! - крикнула я, стараясь проворно выполнить приказание сержанта.
Ехали недолго.
- Вот располагайтесь, окапывайтесь, - спрыгнув с машины, сказал лейтенант. - Направление стрельбы - дорога. Будем держать круговую оборону. Противник готовится к большому наступлению. Из деревни ждем появления танков, зарывайтесь глубже. К утру чтоб все было готово. Я нахожусь у второго орудия, за меня остаешься ты, Наташвили, - сказал лейтенант и ушел.
Где-то на правом фланге методически строчил пулемет. Изредка над нами вспыхивала немецкая ракета, на миг освещая скошенное поле с рядами неубранных снопов, ряд белых хатенок небольшого селения.
"Утром здесь начнется бой, и опять будут гибнуть невинные дети и женщины, - думала я, берясь за лопату. - Когда же кончится все это? Когда мы перестанем отступать? Ведь так враг может и до Крыма дойти? И моя Лора окажется, как дети Юшкова, у немцев. Нет, даже страшно представить себе это…"
Впереди нас усердно работали пехотинцы, слышались удары лопат о камни. В специальных гнездах траншей они устанавливали станковые и ручные пулеметы, длинные противотанковые ружья, складывали патроны, связки гранат и бутылки с горючей жидкостью. Наши артиллеристы, оборудовав огневые позиции для пушек и окопы для себя, стали маскировать их снопами.
Недалеко от орудия вырыла себе окоп и я, застелив его соломой, легла. Но, несмотря на усталость, уснуть не могла. Всматриваясь в звездное небо, с жадностью вдыхала освеженный ночной прохладой воздух, думала о муже, о дочке… Мысли мои прервал чей-то басистый хрипловатый голос:
- Видишь, бросил, тяжелая стала, а теперича до мене: дай, мол, землячок, лопаточку.
- Да чего тебе, лопаты жаль, что ли? - робко возразили ему.
- Что тут за спор? - строго спросил кто-то третий.
- Да как же, товарищ лейтенант, - продолжал возмущаться первый хриплым басом. - Вот эта молодежь, беспечная, ленивая: как на марше, то, значит, и лопата не нужна - важка. Я ему говорил - не кидай. Нет, кинул, а теперича до мене, дай, ему свою.
- Правильно, не давай, проучи его, - бросил наш командир взвода - я узнала его по голосу - и пошел дальше.
"Бывалый пехотинец, - подумала я, - наверное, недавно мобилизован, старый солдат".
- Так она же сломалась, - несмело оправдывался второй, молодой.
Я выглянула из окопа.
- Почини, а не кидай, - наставительно продолжал первый, усердно подравнивая коротенькой пехотинской лопатой стены своего окопа, а второй, молодой, стоял у бруствера, виновато нагнув голову.
"Вредный, - выпрыгивая из окопа, подумала я, - лопаты ему жаль" - и, не вытерпев, сказала:
- Нехорошо так, нужно товарищу помочь.
Басистый усмехнулся:
- Вот еще защита! Лодыря пожалела, сестра?
- Видишь, - подбодрившись, укоризненно заговорил второй, - даже со стороны люди жалеют меня, а ты свой, земляк называется.
- Да то разве жалеют? - усмехнулся старший, старательно маскируя сырую землю бруствера соломой. - То балуют тебя, а вот я жалею. Я жалею, - еще раз повторил он, - кодась накроет немец артналетом, а тебе и закрыться нечем, ногтями будешь царапать и выгребать землю, чтобы голову свою спрятать, - тогда запомнишь, что пехотинцу не можно без лопаты, не будешь кидать ее другий раз.
- Не давай ему, старина, ни за что не давай лопаты, - насмешливо кричал Юшков из своего окопа.
Артиллеристы дружно засмеялись.
- Не дам, не дам, - настойчиво твердил солдат.
Меня рассердило его упрямство, и я решила выручить молодого бойца. Достав из своего окопа лопату, протянула ему:
- Возьмите мою, товарищ боец, принесете.
- Вот спасибо, сестра, - с благодарностью взял он лопату.
- Спешите, скоро рассвет, - крикнула я ему вдогонку.
Упрямый мой сосед еще долго бурчал, а я улеглась на дно своего неглубокого окопа и быстро уснула.
Разбудил меня густой, потрясающий землю гул.
Светило солнце. "Танки, - подумала я, выбираясь из окопа. - Но почему все в щелях?" И, подняв глаза кверху, поняла, что это авиация врага. Через секунду все небо потемнело от самолетов.
- В щель! - крикнул мне командир орудия Наташвили.
С завывающим ревом пикировали и кружились над нами фашистские самолеты, сбрасывая тонны металла, но главный удар они наносили нашим тылам, находившимся позади нас, в лощине. Скопившиеся там лошади, подводы, кухни, автомашины - все было разбито и уничтожено в течение нескольких минут. Потом свой огонь самолеты с зловещими черными крестами перенесли на нашу передовую. Казалось, что вся земля поднялась к небу.
Лежа на дне окопа, я замерла от страха, соображая, что бы предпринять. Рвавшиеся неподалеку бомбы так сотрясали землю, что стенки моего неглубокого окопчика дрожали и рушились. Над окопом со свистом пролетали осколки, и тут я поругала себя, что мелко отрыла окоп. И тут же с возмущением вспомнила, что молодой боец не вернул мне лопату. Видимо, старый солдат был прав, - не так еще надо ругать за халатность…
Хотела подняться, чтобы окликнуть бойца, взявшего лопату, но взрывной волной меня снова прижало к земле. Достав из кармана перочинный нож, не подымаясь, стала ковырять стену окопа у изголовья, выгребая пальцами землю…
Взрывы бомб, трескотня пулеметов, завывание сирен самолетов, крики и стоны раненых сливались в сплошной неумолкающий гул.
Наконец самолеты улетели. Но не успели санитары собрать раненых, как лежавшая впереди пехота заволновалась. Послышались команды, пулеметчики припали к пулеметам, из ближайшего окопа кто-то крикнул тревожно:
- Танки, танки идут!
Пэтээровцы вскинули ружья, с фланга захлопотали пушки.
Приложив ладонь к глазам, выглянула из окопа и я. Из села по широкой дороге, скрежеща гусеницами и поднимая пыль, двигалось двадцать семь приземистых, серых, как черепахи, танков. Когда они подошли ближе, огонь нашей обороны сосредоточился на головных машинах. Тогда колонна стала медленно разворачиваться и стальной стеной двинулась на нашу оборону, стреляя на ходу из пушек. Снаряды начали рваться позади нас, сотрясая землю.
- Орудие! - крикнул командир.
Я хотела выскочить, но над головой просвистело несколько снарядов, и меня сбросило обратно в окоп. И еще несколько снарядов с оглушающим грохотом взорвалось недалеко от моего окопа, осыпая меня землей.
- К бою! - сквозь грохот разрывов услышала я окрик командира орудия Наташвили, явно направленный ко мне, потому что все артиллеристы уже стояли у орудия.
Поспешно выскочила из окопа и бросилась к панораме, оттолкнув Юшкова. "Нужно взять себя в руки, а то будут смеяться, скажут: баба и есть баба", - думала я и, сдерживая мелкую дрожь, прильнула к круглому стеклу панорамы правым глазом.
Несколько танков носились по позициям нашей пехоты. Разметая снопы, они своими широкими гусеницами старались вдавить в землю сидящих в окопах бойцов. Но оттуда вылетали связки гранат, бутылки с горючей жидкостью, строчили пулеметы.
Один танк, вырвавшись вперед, приближался к сектору обстрела моей пушки. Я захватила его в перекрестие панорамы. Надо было выждать, пока он приблизится. Но нервы не выдержали, и я быстро нажала на спусковой клапан. Пушка рванула, облако дыма закрыло танк, но вот оно рассеялось, а… танк продолжал ползти на нас.
- Отскочил, как горох! - недовольно закричал нам наблюдавший из окопа Наташвили.
Взглянув из-за щита, я увидела бежавших врассыпную нескольких пехотинцев. "Бегут!" - мелькнула мысль, но тут же один из бежавших бойцов, спрыгнув в окоп, схватил в обе руки по бутылке с горючей жидкостью и опять бросился вперед.
- Подпускай ближе! - кричал Юшков, и я снова прильнула глазом к стеклу панорамы.
Вот опять в перекрестии танк, он идет на соседнюю батарею, но, заметив наше орудие, поворачивает на нас свою пушку.
Хочется бежать, спрятаться куда-то. Почему же Наташвили не дает команду "В укрытие!"? Глянула, а он, судорожно сжимая бинокль, кричит:
- Огонь!
- Стреляй! - повторил более спокойно Юшков.
Опять припав к панораме, я лихорадочно стала вращать рукоятку поворотного механизма… Выстрел тряхнул пушку; сошники на станинах глубже зарыло в землю. Когда рассеялся дым, я увидела, что башни танка нет.
- Молодец, Тамара! - крикнул Наташвили, размахивая руками из-за снопов, откуда он вел наблюдение за боем. Но вдруг Юшков, заметив справа третий танк, идущий на нас, крикнул заряжающему:
- Ну, что разинул рот? Давай снаряд!
Я тоже хотела что-то сказать, но меня с огромной силой рвануло и ударило о землю…
Очнулась я скоро от режущей боли в спине. Увидела Нилову. Она перевязывала меня.
- Тамара, бодрись! - улыбнулась Саша, стягивая мне широким бинтом спину.
- В расчете никого больше не ранило? - с трудом раскрывая перекошенный от контузии рот, спросила я Нилову.
- Наташвили убило… - и тихо добавила: - Голову отсекло…
Через несколько минут мимо меня, низко опустив непокрытые головы, бойцы пронесли на руках грузное тело командира Наташвили…
В госпиталь попала к вечеру. Мест не было, и вновь поступающих раненых в ожидании обработки клали поперек длинного коридора на постланный на полу брезент.
По соседству со мной лежал на спине боец и все просил пить, облизывая пересохшие губы.
Я лежала лицом вниз и, с трудом сдерживаясь от режущей боли в спине, стонала.
- Что, больно, девушка? - слабым голосом спросил боец.
- Да, - жалобно простонала я.
- Откуда родом?
- Из Крыма. В Симферополе жила, в Керчи…
- В Керчи-и, - протянул он. - Что-то голос знаком, да не вижу тебя, темно… Как фамилия?
- Сычева.
- Тамара?! - воскликнул он.
Это был мой бывший товарищ по работе на металлургическом заводе в Керчи. Вот где довелось встретиться! Трудно передать, как я обрадовалась. Но мы не могли даже повернуться друг к другу. Так и разговаривали: я - уткнувшись лицом в холст носилок, он - неподвижно лежа на спине.
На следующий день нас отправили в тыл. Я пролежала в госпитале немного и уже стала ходить, но здоровье мое было сильно подорвано. У меня начались припадки, я худела и теряла аппетит. Военно-медицинская комиссия признала, что мне нужен не госпитальный, а домашний режим, и дала отпуск на шесть месяцев, чтобы я отдохнула и окрепла дома.
В довольно тяжелом состоянии, с еще не зажившими ранами и трясущейся головой я пробиралась домой. По железной дороге проезда в Крым не было: гитлеровцы уже стояли у Перекопа. Пришлось ехать на Новороссийск, а потом морем в Крым.
Рано утром сошла с теплохода в Феодосии. Дальше нужно было ехать машиной до Белогорска, там последнее время жили мои родители. Но на рейсовую машину я опоздала. Закинула за плечи полупустой вещевой мешок и пошла пешком. За городом "проголосовала". На шоссе меня подобрал и немного подвез грузовик.