– Признаю, господин рейхсфюрер, – нашел в себе мужество Герман Оберт, – что первоначальный проект оказался несовершенным. Скорее, он был лишь базовым, основываясь на котором, с участием господина Брауна и других инженеров-машиностроителей была сконструирована "Америк-ракета, А-9, А-10", которую мы готовим сейчас к запуску. В техническом плане это значительно усовершенствованная ракета Фау-2, – явно увлекся Оберт, перенимая у Брауна инициативу. – Чтобы вы представляли себе, что это за грозный снаряд, укажу, что длина его достигает 29 метров, она загружается тонной взрывчатки и дальность полета ее – пять тысяч километров, что соответствует расстоянию до Нью-Йорка. У меня все, извините.
Браун выжидающе взглянул на Гиммлера, но тот продолжал смотреть куда-то в окно, словно ожидал, что "Америк-ракета" стартует прямо сейчас, из внутреннего дворика этого старинного здания.
– А теперь то главное, что вынуждает нас обратиться к отделу диверсий службы безопасности СС, то есть к вам, господин Кальтенбруннер, – отдал он должное чину и должности обергруппенфюрера, – и к вам, господин Скорцени.
– Излагайте, – наконец-то ожил доселе безучастно наблюдавший за всем происходящим Эрнст Кальтенбруннер. И, решив, что его миссия на этом совещании завершена, вновь ушел в глубинное молчание, словно залегшая на грунт субмарина.
– Особенностью этой трансатлантической ракеты является то, что она подлежит радионаведению на конкретную цель. Причем наведению не с места запуска, а из района заданной цели. К такому решению, насколько мне известно, конструкторы никогда ранее ни в одной стране не приходили. С устройством специальной портативной радиоаппаратуры мы познакомим агентов, которые будут выполнять это задание в Штатах. Поэтому я не стану утомлять вас техническими выкладками, а скажу: ракета – в стадии готовности, радиомаяк изготовлен.
– Вот как! – совершенно некстати, но зато достаточно глубокомысленно изрек Кальтенбруннер, заставив всех, включая и самого Гиммлера, насторожиться. Все ждали, что вслед за этим изречением последует какое-то объяснение, однако начальник полиции безопасности и службы безопасности даже не заметил, что привлек к себе всеобщее внимание.
"Это свидетельствует о том, – не менее глубокомысленно извлекал урок из данной ситуации Скорцени, – что нельзя приглашать на подобные совещания людей, которые к разрабатываемой операции никакого отношения не имеют. – Но тотчас же уточнил: – Впрочем, переправлять наших агентов, скорее всего, придется на субмарине, и тут уж пригодится знакомство обергруппенфюрера с главкомом ВМС гросс-адмиралом Деницем".
– От вас, господа диверсанты, – продолжал барон фон Браун развивать сюжет операции, – требуется: подготовить нужных агентов и переправить их в Нью-Йорк. Там они должны будут установить радиомаяк в здании Эмпайр Стейт Билдинг, причем сделать это буквально за несколько минут до ракетной атаки, чтобы американцы не успели запеленговать и обезвредить его.
– Конкретно и доходчиво, – молвил Скорцени
– Во время приближения ракеты к Нью-Йорку этот радиомаяк захватит ее радиосигналами и наведет на себя, а значит, на цель. Для поднятия духа ваших сотрудников уточню, что присутствие в здании-цели во время ракетного удара самого агента – не обязательно, поскольку фактор его присутствия ничего не меняет. С вашего позволения, господин Скорцени, подбором агентов и их подготовкой вместе с вами будет заниматься присутствующий здесь наш эксперт по военной радиоаппаратуре подполковник Альбертс. Он же и будет координатором наших действий.
Браун осмотрелся, будут ли у кого-то из присутствующих вопросы, при этом дольше всего задержал свой взгляд на Кальтенбруннере. Было очевидно, что его реакции он ждал с явным опасением. И реакция последовала.
– Что вы на это скажете, Скорцени? – пробубнил обергруппенфюрер СС. Говорил он, как всегда, резко и невнятно.
– Действительно, каковы ваши соображения? – поддержал его Гиммлер.
Скорцени не думал, что суждения его потребуются прямо сейчас, поэтому, медленно поднимаясь с места, он выигрывал секунды, необходимые для осмысления ситуации.
– Полагаю, что двух агентов будет достаточно. Перебрасывать их следует на субмарине, с тем чтобы у побережья они воспользовались надувной лодкой. Высадиться они должны будут хотя бы недели за две, чтобы осмотреться и адаптироваться. Понятно, что это должны быть агенты, уже имеющие опыт работы в Америке и владеющие языком. Вряд ли американцы сразу же догадаются, что ракету навели радиомаяком, поэтому искать диверсантов не будут. Кстати, было бы хорошо, если бы после нанесения удара этот радиомаяк по радиосигналу самоликвидировался. А то ведь его могут обнаружить при разборке руин. Но это – в порядке пожелания. Предполагаю, что мои люди останутся в Штатах, и мы будем использовать их и для разведывательной работы, и при нанесении повторных ударов.
– Ну вот, видите, – самодовольно выпятил грудь Кальтенбруннер, обращаясь к Гиммлеру, а затем и к Брауну. – По нашей части операции лишних вопросов возникать не будет.
– Именно об этом я и доложу фюреру, – заверил Гиммлер, закрывая совещание.
22
Полковник вежливо поблагодарил премьера за радушный прием и направился к двери. Заслышав его шаги, появился секретарь. Он уже открыл дверь и, изобразив на своем лице полное безучастие, хотел пропустить полковника мимо себя. Но в это время выстрелом в спину полковнику от разведки прозвучал тот, настоящий, "второй вопрос", ради которого сэр Черчилль, собственно, и приглашал его.
– Сэр О’Коннел, кажется, вы забыли объяснить мне роль во всей этой истории княгини Марии-Виктории Сардони.
Полковник поворачивался с такой же медлительностью, как если бы выстрел действительно прозвучал. За этими дверьми он ожидал услышать какое угодно имя, но только не имя княгини Марии-Виктории.
– Простите, сэр, не догадывался, что вам известно имя княгини. А потому не стал утруждать подробностями – как вы и просили об этом, – подстраховался О’Коннел.
– Вы всегда прибегаете к объяснениям именно в те минуты, когда в них нет никакой необходимости, – сухо заметил Черчилль. – Боюсь, что это не единственный ваш недостаток, сэр.
– Простите великодушно, однако…
Черчилль вернулся к столу, выложил на него фотографию графини и, постучав по ней указательным пальцем, по слогам спросил:
– Кто эта княгиня?
– Мы многое выиграем, если она останется нашей союзницей.
– Вы хотели сказать: "Если она станет любовницей капитана Грегори". Нашего "бедного и вечно молящегося монаха Тото".
– Но это, как вам известно, обычный прием разведки.
– Мне представили фотографию этой синьоры. Приходится только завидовать капитану.
– А Скорцени еще и ревнует.
Черчилль удивленно повертел головой и промычал что-то нечленораздельное.
– И это все, что вы можете сказать?
– В свете всего ранее нами сказанного, – прикрыл за собой дверь перед носом у секретаря полковник, – это тоже существенная деталь. Ревновать он может только к женщине, которую очень близко знает.
"Какая черная неблагодарность! – мысленно вскипел О’Коннел. – Ему сообщают о том, что разрабатывается почти идеальный выход на Скорцени, без которого к письмам попросту не подступиться, а он позволяет себе делать вид, что на самом деле его интересует некая любовница нашего агента".
– Значит, по-настоящему доступ к Скорцени будет иметь не капитан-монах Тото, а княгиня Мария-Виктория Сардони.
– Если конкретизировать ситуацию, то да.
– А ее следует конкретизировать, полковник. Мы с вами должны знать о каждом человеке, который окажется сейчас в сфере операции, связанной с письмами Муссолини. И появление в этом кругу некоей леди, пусть даже весьма привлекательной, энтузиазма у меня не вызывает. Только женщин в этой, и без того пошлой, истории нам и не хватает. Впрочем, не исключено, что и они тоже появятся. Из писем. Которые этот кретин Муссолини таскает за собой по всей Европе, вместо того чтобы, как и подобает истинному джентльмену, взять и сжечь их.
– Муссолини – и такое понятие, как "джентльмен"! – сочувственно поддержал Черчилля полковник. А что у него еще оставалось в арсенале, кроме сугубо мужского сочувствия? – Конечно же, письма ему следовало бы давно сжечь.
– Их нужно сжечь, – уточнил Черчилль.
– Захватить, а потом сжечь, не использовав их потенциал? – несказанно удивился полковник.
– Причем сжечь желательно вместе с самим Муссолини.
Полковник понимал, чего стоило Черчиллю это заявление. Чего он стоило ему, человеку, который еще недавно открыто и безоговорочно восхищался Муссолини как вождем нации. Причем не стеснялся заявлять об этом в кругу своих друзей и даже признаваться в этой любви в письмах к самому дуче.
Понятно, что теперь Черчилль, как вождь Англии, стыдился этих признаний, как стыдятся своей унизительной слабости. И, конечно же, он дорого заплатил бы, чтобы его письма действительно оказались сожженными, причем лучше всего вместе с намеревавшимся спекулировать ими дуче.
– Поведение дуче в этой ситуации с письмами не выдерживает никакой критики, – молвил полковник, однако Черчилль безнадежно махнул рукой:
– Не будем о нем. Так что все-таки представляет собой эта ваша княгиня Сардони?
– Мы основательно проверяем ее.
– Еще только проверяете?!
– Смею заметить сэр, – сорвался полковник, – что в разведке этот процесс нескончаем. Чем дольше агент работает на нас и чем более безупречной кажется его работа – тем большее подозрение он начинает вызывать. Извините, таковы реалии.
– Просто мне хотелось бы знать, на какие еще разведки, кроме нашей и германской, она работает? Вот и все.
– Ну, что касается германской разведки, то у нас нет… – начал было свою адвокатскую речь в защиту княгини полковник, однако Черчилль по-прокурорски жестко прервал его.
– А главное, каким образом она появилась в нашей орбите? Чья разведка подарила нам эти прекрасные телеса?
– Это длинная история, сэр. Длинная и необычная. Дело в том, что княгиня – личность уникальная…
– Мне некогда выслушивать ваши длинные истории, полковник.
– Понимаю, но в разведке часто случаются персонажи, восприятие которых требует от нас умения выслушивать по их поводу всевозможные длинные истории.
– Не надо объяснять мне, что такое разведка, полковник. Однако же и не стану упрекать вас в том, что вы не готовы к четкому ответу, – окончательно добил его Черчилль. – И будьте готовы к тому, что разговор о княгине мы продолжим спустя несколько дней, уже после того как я вернусь в Лондон.
– Я буду готов, сэр.
– Но уверен, что, готовясь к нему, вы учтете: меня интересует отнюдь не описание внешних достоинств этой леди, – непроизвольно засмотрелся он на почти библейский лик княгини Сардони. – Хотя, – развел руками, – они, естественно, тоже не могут не интересовать… истинного джентльмена.
23
Утром Скорцени вызвал своего адъютанта, гауптштурмфюрера СС Родля, и приказал ему срочно подобрать агентурную картотеку потенциальных "американцев". Условия отбора были жесткими и конкретными. Это должны быть люди, свободно владеющие английским, имеющие представление об Америке и хоть какие-то познания в радиотехнике. А еще это должны быть агенты, то ли пребывающие сейчас на отдыхе в Германии, то ли занимающиеся такими заданиями, "из которых их безболезненно можно выдернуть".
– Они нужны нам для того, чтобы длительное время работать в Штатах? – попытался конкретизировать задачу Родль.
– Или хотя бы готовы совершить туда увлекательную туристическую поездку.
– Но вы не сказали об их летной и парашютно-десантной подготовке.
– Угомонитесь Родль. Вы, конечно же, решили, что мы с вами отправляемся похищать президента Рузвельта!
– Когда я впервые услышал, что мы собираемся похищать папу римского, мне тоже показалось, что кто-то из нас двоих сходит с ума. И если бы в последнюю минуту фюрер не помешал нам, теперь папа римский тосковал бы в одном из берлинских пригородов.
– Не исключено, – признал Скорцени.
– Или, может, в одном из концлагерей? – вдруг вполне серьезно спросил Родль. А не получив ответа, понял, что вторгается в ту сферу высокой политики, вторгаться в которую адъютанту не положено. – Впрочем, понимаю: к похищению Рузвельта это отношения не имеет, – признал он.
Пока Родль занимался картотекой, Скорцени знакомился с небольшим отчетом, который, после совещания у Гиммлера, сунул ему в руки подполковник Оскар Альбертс. В этом, специально для высокого руководства составленном документе очень популярно объяснялось, почему разработчики "Америк-ракеты" вынуждены были отказаться от радионаведения с места запуска.
Оказывается, англичане научились взламывать систему радионаведения ракет Фау, заставляя их отклоняться от курса и падать в морские воды. Но даже если ракеты и не попадались в английскую радиоловушку, то очень часто, не долетая до Лондона, они сами по себе падали в Ла-Манш или же сильно отклонялись от курса.
"И при такой средней неточности Браун и Оберт хотят поразить американский небоскреб?! – изумлялся Скорцени, просматривая последние страницы этого печального отчета. – Они уверены, что радиомаячок, которого мои агенты спрячут где-то там, в одной из подсобок или в одном из туалетов Эмпайр Стейта, поможет им всадить свое чудовище прямо в это здание?!"
Теперь, когда обер-диверсант узнал о реальном положении вещей в ракетостроении, о том, сколько сотен ракет взорвалось на старте, погребено под волнами Балтики и Северного моря и сколько их покоится в одних только прибрежных водах острова Узедом, он потерял всякую уверенность в выполнимости задачи, поставленной перед собой и Германией Брауном и Обертом. Так что лучше уж Альбертс не подсовывал бы ему эти "ракетные похоронки".
– Послушайте, подполковник, – так прямо и спросил Скорцени, когда Альбертс позвонил, чтобы выяснить, нужен ли он со своими консультациями уже сегодня. – Вы-то сами этот отчет читали?
– Вас там что-то смущает?
– Меня смущает все, что свидетельствует об убийственном несовершенстве ваших ракет.
– Согласен, на всякого, кто сталкивается с подобными цифрами впервые, они производят жуткое впечатление. Но ничего не поделаешь, при создании любого принципиально нового оружия приходится мириться со значительными потерями, – спокойно, размеренно, абсолютно невозмутимо объяснял ему подполковник.
– И вы решаетесь показывать подобные отчеты высшему руководству?
– Эти – да, решаемся, – все так же медлительно, тоном психиатра, беседующего с возбужденным пациентом, признал Альбертс.
Услышав это, Скорцени на несколько мгновений оторопел.
– А что, существует еще один отчет, который вы даже не решаетесь класть на столы Гиммлера, фюрера и Геринга?
– Конечно, существует. И было бы странно, если бы его не существовало.
– Но ведь такое просто невозможно!
– Зачем раздражать людей, у которых и без нашего ракетного центра проблем хватает? Тем более что того, совершенно реального, отчета, не желает видеть даже сам доктор Браун, поскольку вся эта жуткая цифирь выбивает его из творческого ритма. Впрочем, я не уверен, что он вообще существует в природе – этот правдивый отчет.
Положив трубку, Скорцени швырнул отчет в тумбочку стола и несколько минут сидел, отрешенно глядя прямо перед собой. А ведь до сегодняшнего дня он воспринимал Геринга, Деница и генералов-танкистов как неисправимых ретроградов, которые, ради количества своих боевых машин и судов, готовы стереть с лица земли Пенемюнде вместе со всем его научно-техническим персоналом.
Не зря в порыве гнева Геринг как-то воскликнул: "Если они не прекратят клепать свои ракеты в ущерб моей авиации, я сам когда-нибудь напущу на Узедом один из своих авиаполков, не дожидаясь, когда на него нападут англо-американцы".
Причем, странность этого высказывания заключалась в том, что оно прозвучало буквально за несколько дней до массированного налета вражеской авиации на Пенемюнденский ракетный центр.
Теперь Скорцени понял, что он даже представить себе не мог, какие огромные средства уходят на этих ракетодромах в пустоту, в амбиции, в небрежность конструкторов и заводских инженеров.
Из тех девятнадцати более или менее подходящих, карточки которых принес ему адъютант, один диверсант нашелся сразу же. Это был Уильям Колпаг, который проходил по агентурной картотеке СД под псевдонимом Билли. Скорцени был поражен: если в мире и существовал идеальный агент для выполнения операции "Эльстер", то он, конечно же, скрывался именно под этой кличкой.
– Нет, Родль, вы только взгляните на послужной список этого красавца, которого нам предстоит переправлять на субмарине через океан, для того чтобы он установил секретную радиоаппаратуру. Он в США окончил военно-морской колледж, из которого вышел в звании мичмана, а прежде чем превратиться в морского волка, получил диплом электротехника в Массачусетском технологическом институте! Какое удивительное сочетание! Он просто-таки просится превратиться в нью-йоркскую "сороку".
– Если к этому добавить, что по крови он полугерманец-полуамериканец, родился и долгое время жил в США и имеет достаточный опыт агентурной работы на нашу разведку… – поддержал его выбор адъютант. – Да к тому же явно засиделся в Германии, после того как, спасая его от ареста, абверу удалось переправить Колпага через Аргентину и Португалию в Берлин. Не зря же я положил его карточку первой.
– Вы настолько талантливы, Родль, что я начинаю задаваться вопросом: "А не послать ли вторым номером в Нью-Йорк вас?"
– Сжальтесь над американской контрразведкой, штурмбаннфюрер! Я, более десяти слов не знающий по-английски, -и янки! Давно решил для себя, что я – не разведчик: долго вживаться в образ, годами жить с чужими документами, по чужой легенде. Если я мыслю себя на земле врага, то только в его прифронтовом тылу: напасть, разгромить, взорвать…
Если бы Скорцени понадобилось охарактеризовать Родля как офицера СД, он наверняка почти слово в слово повторил бы то, что только что произнес сам гауптштурмфюрер. Он не первый год знаком был с этим коренастым широкоскулым крепышом, с лицом, на котором не было и тени аристократизма, поскольку все приличествующие этой части тела черты словно бы специально были округлены, искажены, а то и откровенно спародированы. Однако для обер-диверсанта не было тайной, что человек этот обладал завидным хладнокровием, умел держать слово и, вообще, рядом с ним любой психологически слабый человек мог чувствовать себя защищенным.
– Если уж позволите мне изложить свой взгляд со стороны, то вы даже не диверсант, а загрубевший в своих чувствах и в собственном нордическом хладнокровии армейский фронтовой разведчик: пройти через линию фронта, снять часового, ворваться в дот и под утро вернуться к своим.
– Не стану возражать. Именно в такой ипостаси я порой и вижу себя в фронтовых условиях: нож за голенище – и за линию фронта, в ближайший тыл врага.