Только теперь Колпаг понял, к чему клонит Скорцени и к какой ловушке он его подвел. От страха он сжался в комок, он ожидал, что сейчас герой нации ударит кулаком по столу и спросит его, кто ему, интеллектуальному развращенцу, позволил усомниться в мудрости фюрера; кто позволил возражать протии его решения. И был до глубины души поражен, когда… ничего этого не произошло.
– Я, как никто иной, понимаю вас, Колпаг, поскольку, при встрече с фюрером, уже получив задание организовать ракетную атаку на Эмпайр Стейт, я произнес почти те же слова, которые только что произнесли вы.
– Да, почти те же? – удивился Колпаг.
– И знаете, что было потом? – доверительно подался к нему через стол Скорцени. – Потом я осознал, что проявил слишком непозволительную смелость, и с ужасом ожидал, что сейчас фюрер грохнет кулаком по столу, наорет на меня и из его кабинета меня выведут уже под конвоем гестапо. – Скорцени выдержал надлежащую паузу, оторвал свою грудь от стола, выпрямился в кресле и, по-ораторски выбросив правую руку вперед, в направлении Колпага, с улыбкой на лице произнес: – Но фюрер, наш с вами мудрый фюрер, прекрасно понял меня. И он сказал: "Скорцени, какой бы иной объект мы ни избирали, это будет всего лишь одна из боевых операций. В то время как атака на Эмпайр Стейт – это по существу жест доброй воли".
– Ну да?! – все же не удержался Колпаг, чтобы простаковато не хмыкнуть.
– "Мы хотим сказать, – продолжал убеждать меня фюрер, – "Американцы, смотрите, каким грозным оружием возмездия мы располагаем! Теперь вы уже не защищены расстоянием и океаном. Теперь мы преодолеваем Атлантику так же просто, как и Ла-Манш. Конечно, жертвы ваши от этого ракетного удара велики. Но если вы не прекратите посылать на бомбардировку германских городов тысячи своих летающих крепостей, жертвы ваши будут во стократ большими!"". А теперь скажите мне, Колпаг, мог ли я не согласиться с мудростью фюрера?
– Н-не могли! – нервно покачал головой Колпаг.
– Так почему же вы, черт бы вас побрал, позволяете себе это?! – грохнул Скорцени кулаком по столу так, что стекла в окнах зазвенели и качнулась люстра. – Почему вы себе позволяете ставить под сомнение мудрость и дальновидность нашего фюрера?!
– Но простите, господин Скорцени, я даже не пытался делать этого! – только теперь, при всей своей прирожденной простаковатости, по-настоящему осознал Колпаг, что может последовать за подобными обвинениями.
– Почему вы, бывший американский гражданин, которому Германия дала приют и работу и в течение вот уже нескольких лет спасает от справедливого суда своих соотечественников! Вы, бывший морской офицер США, предавший присягу и свою родину! Вы, платный агент германской разведки, который за какие-то жалкие гроши выдал столько секретов американской армии, что на вашей бывшей родине вас готовы вздергивать за каждый из них в отдельности! – Скорцени выдержал небольшую паузу и уже спокойным голосом сельского пастора спросил: – Почему вы все это позволяете себе, Колпаг?
– Но я даже не предполагал…
– Почему, Колпаг? Я не стремлюсь обвинять вас, Колпаг, наоборот, я всячески пытаюсь понять, почему вы предпринимаете попытки сорвать нам одну из наших гениальнейших операций, задуманную и возглавляемую самим фюрером.
– Но я не осмысливал сказанное мною столь масштабно… Конечно же, теперь я все понял! Если бы раньше мне и моему коллеге кто-нибудь объяснил все так доходчиво, как это сделали вы, господин Скорцени.
– Идите, Колпаг, идите. Так уж и быть: за ваш эмоциональный порыв я, как человек, не поддающийся никаким эмоциональным порывам, наказывать вас не стану, – объяснил Скорцени, когда агент поднялся. – А вот за то, что вы не умеете держать язык за зубами, что делитесь своими чувствами и мнениями так, словно вы не агент разведки, а болтун из пивной, – получаете трое суток карцера.
– Есть трое суток карцера! – почти возрадовался агент, который в разгар этой воспитательной беседы уже видел себя пациентом крематорной команды лучшего из германских концлагерей.
Колпаг уже вышел, а подполковник все еще сидел в позе медитирующего ламы и неотрывно, очарованно смотрел на Скорцени. Он был потрясен. "Интересно, – думал он, – догадывается ли сам Скорцени, сколько артистического таланта он губит в себе? Впрочем, почему губит? Просто это особый, висельничный, талант офицера СД, который Скорцени удалось довести до совершенства".
– Что вы так смотрите на меня, подполковник? Хотите возмутиться жестокостью наказания, определенного для этого интеллектуального развращенца?
– Упаси Господь, штурмбаннфюрер! Я не ожидал от вас такой человечности.
– Именно поэтому запомните: если вы еще раз в моем присутствии или в присутствии кого бы то ни было выскажете сомнение в готовности этих агентов к выполнению задания, то с вами я буду менее человечным. Ну не хватает у меня человечности для всех! Что я могу поделать с собой?! Идите и готовьте агентов для работы в США. Со вторым агентом поговорите сами. Как это следует делать, вы уже видели.
Подполковник еще только направлялся к двери, а Скорцени уже с горечью думал о том, как поведут себя эти агенты, если кто-то из них окажется в руках американской контрразведки. На первом же, еще только предварительном допросе тот же Колпаг продаст все и всех.
Нажав на кнопку звонка, Скорцени вызвал адъютанта Родля и попросил срочно разыскать руководителя отдела службы безопасности "Фридентальских курсов" штурмбаннфюрера Вильгельма Каслера.
– Этих двоих "американцев", – приказал он Каслеру, когда тот явился, – пропустить через "учебную контрразведку Фриденталя", причем имитацию дознания довести до высшей стадии правдоподобности, с воспроизведением допросов с пристрастием.
Часть вторая
Всякий истинный творец – это неподсудный талант, преданный суду безрассудной вечности.
Автор
1
Скорцени казалось, что план встречи двух фюреров давно созрел. Оставалось лишь ввести этого, настоящего, в Восточный зал, в котором терпеливо маялся неизвестностью Великий Зомби. Но в это время появился Родль и, пользуясь тем, что фюрер, вместе со своим адъютантом Шаубом, задержался в небольшом переходе, в котором одна из плит была с секретом – под ней находился колодец-ловушка, – вполголоса доложил:
– Там, у ворот, ждет аудиенции штандартенфюрер СС Меттерс.
– Это еще кто такой?! – поморщился штурмбаннфюрер. – Откуда он взялся, дьявол меня расстреляй?
– Говорит, что из "Генерального архитектурного совета по обустройству кладбищ немецких воинов".
– Обустройству чего?! – взревел Скорцени так, что адъютант Родль попятился от него.
– Кладбищ немецких воинов, – все же стоически повторил он, почти прижавшись спиной к спасительной двери.
– А не поторопились ли вы, Родль, вызывая ко мне гробовщика?
– Что было бы непростительно для меня, господин штурмбаннфюрер. К тому же штандартенфюрер Меттерс требует доложить о его прибытии фюреру. Дело срочной важности.
– Требует? – иронично помассировал свои шрамы на щеке Скорцени.
– Что больше всего удивляет, – уловил его настроение гауптштурмфюрер.
– Но как он вообще мог оказаться здесь, дьявол меня расстреляй? От кого узнал о том, что Гитлер – в "Вольфбурге"?
– По подсказке Шауба, "продавца аудиенции фюрера".
"То есть, не допустив штандартенфюрера в замок, мы тем самым кровно обидим обергруппенфюрера Шауба, – мгновенно сообразил Скорцени. – Так стоит ли?"
– И по какому же он вопросу? – успел спросить Родля, когда фюрер в сопровождении своего личного адъютанта уже приближался к ним.
– В связи с устройством кладбищ, естественно.
– И с этой глупостью прямо к фюреру?!
– Не обижайте мертвых, штурмбаннфюрер, – вполне серьезно укорил его Родль. – Тем более что речь идет не об обычных кладбищах – о всеевропейских мемориалах. И в особенности – о мемориалах воинов СС. Возможно, один из них будет находиться где-то здесь, у замка.
– Вот как? Думаете, проекты мемориалов уже разработаны?
– Иначе зачем бы полковник-могильщик СС так напропалую рвался к фюреру? Я так полагаю, что на каждом из них будет возвышаться статуя фюрера.
Скорцени задержал свой взгляд на лице Родля, и тот понял, что сболтнул лишнее.
– А статуя фюрера там зачем? Чтобы каждодневно напоминать потомкам, по чьей вине тысячи молодых парней оказались в каждом из этих мемориалов? Не спорю, замысел интригующий, но понравится ли он фюреру?
– Это было всего лишь мое предположение, господин штурмбаннфюрер, – поспешил ретироваться Родль.
– Но все же представляю себе, с каким нетерпением этот кладбищенский архангел дожидается, когда все мы окажемся под его мемориальными плитами! – покачал головой первый диверсант рейха. – Кстати, почему вы вдруг доложили о нем?
Родль загадочно улыбнулся и столь же загадочно взглянул на приближающегося фюрера и его адъютанта.
– Пусть это будет вашей идеей, господин штурмбаннфюрер.
Чтобы сообразить, что за идею подал ему Родль, Скорцени понадобилось всего несколько секунд.
– Вы правы, пожалуй, мы так и поступим, дьявол меня расстреляй.
Как и полагалось, Восточный зал был обставлен в пестром восточном стиле. Однако все в нем выглядело каким-то неестественным. Ковры, диваны, кресла, два столика, выложенный розоватой плиткой камин… – все отдавало музейным тленом, все казалось столь же непригодным для жизни и даже неуместным, как и красовавшийся здесь же розоватым мрамором декоративный винный фонтанчик с чашами по краям, из которого вряд ли когда-либо пролилась хотя бы одна струйка вина.
Тем не менее этот овальный зал, предназначавшийся когда-то для тайных встреч и переговоров, имел совершенно неоспоримое преимущество: одна стена его – что напротив камина – была двойной. Через потайную дверь в этот шпионский кармашек спокойно могли втиснуться четыре человека, и крохотные мраморные стульчики скрипом своим выдать их присутствие не могли.
– Простите, мой фюрер, этот гробокопатель Меттерс часто встречался с вами? – спросил Скорцени, уже получив добро Гитлера на созерцание встречи.
– Дважды.
– Следовательно, должен был хорошо запомнить вас. Что ж, тем интереснее будет понаблюдать за его реакцией.
– Но мемориальные кладбища – это же сама история, Скорцени, – тут же заволновался вождь Великогерманского рейха. – Это те величественные сфинксы, которые должны быть созданы нами, но принадлежать вечности.
– И тени наши тоже будут принадлежать вечности, иначе мы отправим в вечность штандартенфюрера Меттерса и всю его гробокопательную братию, – невозмутимо развеял его страхи первый диверсант рейха. – Господин обергруппенфюрер, – обратился он к Шаубу – мы бы попросили вас встретить этого кладбищенского сторожа и провести к двойнику фюрера. Как если бы вели к самому фюреру. Жестко ограничив встречу тридцатью минутами.
– Непозволительная роскошь, – проворчал адъютант фюрера, вопросительно глядя на своего патрона.
– Когда человек твердо решил, что рейх пора хоронить, – ответил вместо фюрера Скорцени, – его следует выслушать до конца.
– Вот именно, до конца, – согласился Гитлер, отлично понимая, что слова обер-диверсанта были адресованы не столько Шаубу, сколько ему. – Если только он действительно решил, что рейх пора хоронить, – судя по всему, понравилась эта формулировка Гитлеру.
– И пусть Имперская Тень ведет себя, как считает нужным. Если его выводы окажутся не такими, как хотелось бы, чуть позже его поправят из ставки фюрера, – вновь взял инициативу в свои руки Отто.
Одобряя такой подход, фюрер молча похлопал Скорцени по предплечью.
– Коль уж этот штандартенфюрер в самом деле решил, что рейх пора окончательно хоронить… – проговорил он, сдерживая астматические порывы кашля. – Посмотрим, как это у него получится. Разве что он не признает меня в Имперской Тени.
– Не должен был бы признать, – молвил Шауб, уловив в тоне Гитлера ревнивую надежду на сообразительность Меттерса.
Адъютант фюрера вообще неодобрительно относился к появлению двойника Гитлера, считая, что это в какой-то степени оскорбляет самого вождя Великогерманского рейха, ибо допускает убийственно крамольную мысль о его заменимости.
"Ведь что такое двойник? – разнервничался он как-то во время встречи со Скорцени. – Это порождение иллюзии того, что стоит подыскать какого-то кретина, которого Бог сподобил внешне хоть немного быть похожим на фюрера, и нынешнего, истинного фюрера можно спокойно отправлять на покой!"
"Стоит ли так волноваться, господин обергруппенфюрер? – очень своеобразно успокоил его Скорцени. – Если уж мы подыскиваем двойника фюрера, то такого, чтобы ни один кретин не смог отличить его от настоящего".
– Этот Меттерс не должен признать в вашем Зомби фюрера. Хотя бы из соображений этики, – чуть тверже повторил сейчас Шауб, явно намекая Скорцени на то, что Имперская Тень должен был бы в данном случае немного подыграть имперскому гробокопателю, помочь ему раскрыть себя.
– Мы не можем пойти на это, обергруппенфюрер. О двойнике должны знать только те, кому о нем позволено будет знать.
– И что… вы прикажете мне оказывать вашей Имперской Тени такие же знаки внимания, каковые оказываю самому фюреру?!
– Только в данном случае делать это придется еще более старательно и учтиво. Короля играет окружение, как утверждают наши гробокопатели от искусства, – нахраписто напомнил ему Скорцени.
– Но я – генерал-полковник войск СС, а не лицедей.
– Вы – адъютант-порученец, а адъютант, уж простите меня великодушно, Шауб, не может не быть лицедеем. А посему мой вам совет: играйте своего "короля", господин обергруппенфюрер. Талантливо играйте, как его верный адъютант и телохранитель. Вот увидите, фюреру это понравится. Но если Имперской Тени вздумается сделать то, чего до сих пор, исключительно из-за занятости своей, не сделал сам фюрер, то есть разжалует до эсэсмана, то по старой дружбе я, конечно же, вступлюсь за вас.
2
У калитки Уинстон Черчилль оглянулся, словно опасался слежки. Его секретарь и два телохранителя, прибывшие в отдельной машине, замялись, не зная, то ли следовать за премьером, то ли оставаться по ту сторону ограды.
Даже когда привратник виллы "Винченсент" распахнул ворота, чтобы пропустить транспорт, они еще несколько мгновений колебались, стоит ли своим, пусть даже символическим присутствием на вилле нарушать конфиденциальность этой встречи.
– Только не уверяйте, полковник, что мое появление оказалось для вас приятной неожиданностью.
– Бывают неожиданности, сэр, которые доставляют…
– Вы невнимательны, сэр О’Коннел, – прервал его премьер. – Я сказал: "приятной".
Черчилль вечно торопился, и ему казалось, что демонстрация спешки позволяет с великосветской непринужденностью нарушать любые нормы вежливости. К тому же премьер не указал времени своего прибытия на виллу, поэтому появление его в какой-то степени действительно оказалось неожиданным. Впрочем, Черчилля это не смущало.
К вину и легкой закуске, поспешно выставленным служанкой на низенький журнальный столик, премьер остался безразличным. Испросив разрешения, он закурил сигару и уселся в то же кресло, в котором покоились его телеса во время прошлого посещения виллы.
Полковник все же наполнил бокалы, предложил один из них Черчиллю, и опустился в кресло напротив. Почти с минуту премьер молча согревал ладонями вспотевшее от охлажденного напитка фигурное богемское стекло.
– Чем вы хотите удивить меня, сэр О’Коннел, на сей раз? Уж не вином ли?
– Тем, что не задаю вопросов, – интеллигентно дерзил полковник.
– А вот я позволю себе задать. – Альберт внутренне напрягся. Он еще помнил, сколь трудным выдался их недавний разговор, состоявшийся на вилле у самого Черчилля. – Не волнуйтесь, нашего итальянского "эпистолярия", то есть незабвенного дуче Муссолини, это пока еще не касается.
"Странно", – чуть было не вырвалось у полковника. Тем не менее он позволил себе облегченно вздохнуть, и для премьера это незамеченным не осталось.
– Чего же тогда… касается? – вежливо поинтересовался он.
– Всего лишь хочу понять, почему вы пытаетесь удивить меня вином, вместо того, чтобы еще более приятно удивить, отрекомендовав свою… смею полагать, невесту.
О’Коннел попытался снисходительно улыбнуться, однако гримаса, вырисовывавшаяся на его аристократически-бледных щеках, взывала к снисхождению.
– Простите, сэр, вы имеете в виду виконтессу Роудвайт?
– А вы, простите, – безмятежно потягивал вино Черчилль, – еще кого-то? Нет, не поймите это так, будто я вмешиваюсь в вашу личную жизнь.
– Что вы, сэр Черчилль! Виконтесса действительно гостит у меня. Но мы не сочли возможным отнимать у вас время, которое, конечно же, понадобится, чтобы соблюсти светские приличия, требующиеся при знакомстве с…
– …Будущей леди О’Коннел, – подхватил его мысль премьер-министр. – Появление женщины всегда влечет за собой появление определенных потерь. В том числе и во времени.
– Если позволите, я тотчас же приглашу виконтессу, – вконец стушевался полковник, – и мы сможем…
– Не торопитесь, генерал. Это уже ни к чему. – Черчилль закурил, но после нескольких затяжек положил сигару на кончик пепельницы и, "причастившись" двумя глотками вина, задумчиво уставился в окно.
На какое-то время он словно забыл о присутствии здесь хозяина дома, в который прибыл без приглашения. А главное, он забыл о виконтессе Роудвайт, которая уже, наверное, решила, что ее дальнейшее пребывание на вилле неуместно, и в глазах которой появление сэра Уинстона Черчилля не служит оправданием столь неучтивого поведения ее жениха.
Полковник дипломатично прокашлялся, пытаясь привлечь внимание гостя. И действительно привлек:
– Да вы садитесь, генерал, нам предстоит еще один разговор, причем, как вы понимаете, далеко не светский. Видите ли, генерал, со времени нашей последней встречи…
– Простите, сэр, у меня чин полковника, – как можно вежливее напомнил О’Коннел, весьма невежливо перебивая при этом премьер-министра.
– Очевидно, решили, что во время одной из прошлых наших встреч я то ли ошибался, обращаясь к вам как к генералу, то ли передумал ходатайствовать о повышении вас в чине?
– Именно это, второе, я и предполагал, – О’Коннел вдруг ощутил, что его обуревает холодная и какая-то беспричинная ярость. Само присутствие этого нагловатого толстяка вызывало у него чувство досады.
В конце концов он, полковник, – представитель одного из древнейших аристократических родов Великобритании и не позволит, чтобы человек, временно и, очевидно, по какому-то недоразумению оказавшийся во главе правительства, вел себя на его вилле таким образом! Если уж на то пошло, то он не просил Черчилля ходатайствовать о повышении его до генерала. Его вполне устраивает чин полковника.