Шмидт действительно не мог понять, как произошло, что командиром отряда "африканских конкистадоров" Роммель назначил именно его. Кажется, это произошло на следующий же день после того, как Лису Африки был присвоен чин фельдмаршала. Во всяком случае, сразу же после отлета из Тобрука фельдмаршала Кессельринга, "короновавшего" Роммеля фельдмаршальским жезлом.
– Послушай, Шмидт, – на "ты" Роммель обращался к нему еще с тех пор, когда Шмидт служил в его бронетанковой дивизии-"призраке" и прославился во время прорыва французских укреплений в районе Камбре, у северо-западных отрогов Арденн. Они рвались тогда к Английскому каналу, и генерал Роммель старался замечать и награждать каждого офицера, который проявлял хоть какую-то долю храбрости и находчивости, постепенно превращая свою дивизию в дивизию храбрецов. – Как оказалось, мы с нашими победами никому в этих песках не нужны.
– Не может такого быть, господин фельдмаршал.
– Верховному главнокомандованию на нас попросту наплевать.
До этого Шмидту приходилось видеть Эрвина Роммеля в самых невероятных ситуациях. В сражении под Бенгази генерал чуть не погиб от разорвавшегося в нескольких метрах от него снаряда, посланного из подбитого английского танка, экипаж которого, как предполагали, то ли погиб, то ли оставил горящую машину. Именно после этого случая, когда оказавшийся рядом командир батальона капитан Шмидт помог Роммелю выбраться из песчаной могилы, генерал узнал его, вспомнил и сделал своим порученцем.
Под Бир-Хакеймом оба они чуть не задохнулись от жары и безводия в заблудившемся в пустыне бронетранспортере. А под утро, придя в себя, обнаружили, что находятся буквально в километре от разбивавшей свой лагерь колонны англичан, которые, благодаря барханам, не заметили их. Видел он Роммеля и под Тобруком, когда все, что могло лязгать гусеницами и двигать колесами, оказалось без горючего. Да к тому же штабисты Кессельринга забрали у них единственный по-настоящему боеспособный авиаполк прикрытия, который понадобился где-то в районе Греции…
Но никогда еще Роммель не выглядел столь озлобленным на все вокруг и самого себя в том числе.
– Война так не делается, капитан! Нас бросили сюда на растерзание шакалам. Армия – только тогда армия, когда она знает, что от нее требуют побед. От нас же требуют, чтобы мы имитировали сражения. И это с противником, для которого Северная Африка сейчас главный фронт.
– Чем я могу помочь вам, господин фельдмаршал? – с присущей ему прямотой спросил Шмидт.
Однако Роммель не слушал его. Он подошел к окну, из которого веяло не прохладой, а жаром пустыни, и осмотрел небольшой участок опустевшего аэродрома, чуть в стороне от которого начиналась расплавленная лента приморского шоссе.
– Они отняли и продолжают отнимать у нас последние резервы. Они лишили нас прикрытия с воздуха. Постоянно отказывают в каких-либо подкреплениях, бросая свежие дивизии не туда, где Германию ждет военный триумф, а туда, где никакие подкрепления уже не спасут ее воинский престиж. И все это, капитан, я говорю, имея в виду не противника, а свое собственное командование.
– Командование – дерьмо.
Почерневшее от загара и въевшейся в кожу танковой гари лицо фельдмаршала напоминало африканскую маску. Массивный, резко выпяченный римский подбородок выпятился еще более резко и угрожающе, как было всегда, когда он решался на очередную ливийскую авантюру.
– Всякий раз, когда мы близки к победе, у моих солдат ее вырывают. Моя африканская штаб-квартира уже давно могла находиться в аристократическом районе Каира. Но нас предали. Нас предают каждый день. В "Вольфшанце", в Берлине, в Риме… Даже трусливые макаронники – и те давно перестали считаться с нами.
– Макаронники – дерьмо. Но все не столь уж безнадежно, господин фельдмаршал. Только три дня тому назад мы разгромили чуть ли не половину английского корпуса.
– Потеряв две трети собственных танков, которых уже нечем заменить, – парировал Роммель. Он произнес это с таким ожесточением, словно Шмидт был единственным человеком в этой пустыне, которому командующий мог предъявить претензии по поводу заката своей полководческой звезды. – Я не способен понять логику Кессельринга, логику Генерального штаба Верховного главнокомандования, который одной рукой вручает фельдмаршальский жезл, а другой подписывает приказ о переброске из Италии предназначенных этому фельдмаршалу дивизий не на побережье Сидра, в район Тобрука, а куда-то на берега русского Дона.
* * *
…Увлекшись воспоминаниями, фон Шмидт не заметил, как ветер окончательно утих и вся часть неба, которую он мог обозревать по курсу линкора, оказалась усыпанной голубоватыми россыпями звезд. Пенящиеся гребни волн все еще достигали фальшборта, однако теперь они налетали без былой ярости, словно стихия окончательно смирилась с тем, что африканским беглецам удастся достичь берегов Европы, увозя с собой не только презренный металл, но и святыни арабских племен.
– Просто сегодня я понял, что в Африке нам не продержаться и полугода, – вернул его к воспоминаниям властный суровый голос Роммеля. – Однако наша кровь и наш пот должны быть кем-то и как-то оплачены.
– Англичане и американцы в этом не сомневаются. Хотя все они – дерьмо.
– Англо-американцы здесь ни при чем. Они, конечно же, вытеснят нас отсюда. Это очевидно. Однако сами тоже будут сметены в море, как песок с прибрежных дюн. Вам прекрасно известно, сколько всякого добра оказалось в наших заметно отяжелевших обозах.
– Известно.
– Еще недавно мы ценили его не дороже литра горючего или фляги воды.
– Чаще всего дешевле. Вода здесь, правда, исключительнейшее дерьмо.
– Однако истинную цену всех этих богатств нам дано постичь только тогда, когда они окажутся достоянием рейха.
– И не раньше, – лаконично поддерживал монолог фельдмаршала фон Шмидт.
– Только потому, что вы понимаете это, я назначаю вас главным хранителем сокровищ Африканского корпуса. Что вы так удивленно уставились на меня? Хотите сообщить своему командующему, что такой должности не существует? Тогда назовите мне армию, которая имела бы в обозе все то, что имеем мы, и что во время первого же серьезного поражения можем потерять.
– Когда сокровища следует переправить в Германию и каким образом?
– Дату мы определим. Пока же следует позаботиться, чтобы сохранить и приумножить все то, что имеем. Приумножить, капитан, приумножить. Ваша команда будет состоять из тридцати человек. В основном там будут собраны люди, знающие толк в живописи и драгоценностях и умеющие отличить золото от надраенной медяшки.
– Что весьма существенно, поскольку сам я различаю их с огромным трудом.
Роммель выставил появившегося в дверях с какой-то депешей в руке адъютанта, прошелся по насыщенной песочной пылью комнате и неожиданно извлек хранившуюся у него в шкафу, в небольшой бадье с водой, бутылку пива. "Фельдмаршальский бульк-орден", – так это именовалось в окружении Эрвина Роммеля. Где точно знали, что если не самой высокой, то, по крайней мере, самой искренней наградой, которой можно удостоиться от командующего, является очередная, извлеченная из бадьи, бутылка трофейного пива.
– От вас этого и не требуется, – вручил он Шмидту причитающийся ему "бульк-орден". – От вас ожидается другое – исключительная преданность.
– Можете не сомневаться, господин фельдмаршал.
– Преданность не сокровищам и пиву, капитан, а лично мне. Иначе мы попросту не сможем выполнить то, что задумали.
– В моем чувстве долга можете не сомневаться, но…
– А причем здесь ваше "но"?
– Но очень важно знать, кто поддержит нас в Германии. Из очень высокопоставленных. Иначе самим нам сокровища не сберечь. Даже если удастся прорваться с ними через заслоны англо-американских рейдеров, под вой штурмовиков, по партизанским дорогам Северной Италии.
Роммель откупорил свою бутылку, разлил пиво по двум кружкам и одну из них протянул капитану. Теперь он вел себя со Шмидтом не как с подчиненным, а как с единомышленником. А главное, ему понравился практицизм, с которым капитан подходит к их теперь уже общему делу.
– Над этим стоит подумать.
Вода в бадье слишком плохо охлаждала напиток, и Шмидту он показался мыльно-горьковатым на вкус. Тем не менее оба офицера срывали губами его желтоватую пену, как лепестки с цветков райского блаженства.
– Подобрать команду вам поможет лейтенант Кремпке.
– Почему именно он?
– Сын ювелира и его же ученик.
– Даже предположить не мог, что и сыны ювелиров тоже умудряются попадать в армию, да к тому же в "африканскую".
– Не удивляйтесь, если хорошо поискать, мы найдем у себя и племянника английского короля.
– Все ювелиры – дерьмо. Как и племянники. Однако лейтенанта этого, "ювелирного", из-под пуль следовало бы изъять, причем сделать это надо немедленно.
8
Субмарина "U-1230" готова был к отходу. Командир ее, капитан-лейтенант Ральф Штанге, лично проследил, чтобы в чрево подлодки, входящей в "конвой фюрера" и по водоизмещению своему значительно превосходящей любую из обычных боевых субмарин, загрузили почти сотню ящиков с неизвестным ему содержимым и разместили в специальной пассажирской каюте десятерых господ, которые хотя и были облачены в армейскую форму, однако больше смахивали то ли на медиков, то ли на каких-то научных работников. А задавать подобным пассажирам какие-либо вопросы на фюрер-конвойной базе "Нордберг" было не принято.
Шли минуты полной готовности, экипаж давно занял свои места согласно штатному расписанию, однако приказа на отход от причала все не было и не было. И только командир субмарины знал, что на берегу, в кабинете отдела "СД-Нордберг", томятся двое главных его пассажиров, которых он обязан был высадить в заданной точке побережья США. И что они не могут подняться на борт субмарины, пока не появится их шеф, Отто Скорцени.
Но и капитан-лейтенант до сегодняшнего дня даже догадываться не мог, что все то время, пока субмарину готовили к спецрейсу, Скорцени, с которым он теперь уже был знаком лично, находился в Будапеште. С приближением советских войск к границам Венгрии ее правитель адмирал Хорти все больше склонялся к тому, чтобы вступить в сепаратные переговоры со Сталиным, дабы выйти из-под крыла рейха так же "красиво" и бескровно, как это уже сделали Румыния и Болгария. А допустить этого фюрер не мог. Тем более что в его распоряжении находился человек, который способен был чуть ли не в одиночку организовать в Венгрии переворот и доставить Хорти в Берлин, пред его, фюрера, ясные очи.
И в способностях этого человека, своего личного агента по особым поручениям Отто Скорцени, фюрер не ошибся. Только вчера из Будапешта в Берлин прибыл специальный поезд. В нем Скорцени, под усиленной охраной, доставил своих пленников: самого адмирала, регента Миклоша Хорти, его сына Николауса Хорти, который, согласно завещанию, должен был стать следующим диктатором Венгрии, командующего Венгерской Дунайской флотилией, флигель-адъютанта Хорти генерал-лейтенанта Коломана Харди, коменданта Будапешта генерала Бакаи, директора венгерской компании речного судоходства, крупного финансиста и друга семьи Хорти Феликса Борнемисцу и еще с десяток высокопоставленных военных и чиновников, обезглавив таким образом всю, теперь уже бывшую, хортистскую Венгрию и приведя к власти фашистскую (нилашистскую) партию "Скрещенные стрелы" во главе с Ференцем Салаши.
Ясное дело, что в порыве признательности Салаши тотчас же поклялся перед Скорцени, как перед святым апостолом Павлом, до конца оставаться верным фюреру и рейху и выполнять все ранее оговоренные союзнические обязательства. Скорцени же, в свою очередь, снизошел до того, что благосклонно позволил Салаши провозгласить самого себя "вождем великой венгерской нации".
Это был триумф. Фюрер, штаб Верховного главнокомандования, штаб Гиммлера – ликовали. Всю операцию по аресту венгерского руководства и штурму городской крепости в Буде, которая была резиденцией правительства, Скорцени провел, имея в своем распоряжении всего лишь десяток спецагентов, входящих в его отряд "коммандос", да истребительный батальон СС "Центр". И вся эта сложнейшая операция прошла практически без потерь.
В Берлине вновь воспряли духом, а у воинов СС, у германской молодежи появился свежий пример и свежий герой для подражания. Забыв о поражениях на фронтах и все более чувствительных ударах союзной авиации по городам Германии, газеты писали о подвиге истинного воина СС, истинного арийца, преданного и непоколебимого рыцаря германского духа. И, конечно же, убеждали своих читателей, что таких солдат рейха германский народ взрастил немало.
Ну а в тот день, когда экипаж субмарины "U-1230" завершал последние приготовления к выходу в океан, Скорцени докладывал фюреру о выполнении специального задания в Венгрии. Завершил он при этом свой доклад так, как обычно завершал все свои краткие, но буйные, словно разрушительный порыв торнадо, речи: "И никаких псалмопений по этому поводу в Венгрии или в какой-либо иной стране мы не потерпим! Никаких псалмопений!"
Гитлер, Йодль, Гиммлер, Дениц, Кальтенбруннер, Кейтель и все остальные, кто присутствовал на "венгерских рейхторжествах", уже прекрасно знали эту фразу личного агента и любимца фюрера. То, что Скорцени, почти не имея никаких воинских сил, сумел швырнуть к ногам фюрера предательски взбунтовавшуюся Венгрию, казалось им совершенно невероятным. Но он, черт возьми, сделал это. И сейчас вновь стоит перед ними, готовый к выполнению дальнейших секретных заданий любой сложности, в любой стране и при любых условиях.
Каждый из этих руководителей рейха прекрасно понимал, что их режим, их страна уже находятся на грани гибели, и теперь, поражаясь мужеству и уверенности в своих силах Отто Скорцени, они смотрели на него как на последнюю надежду фюрера, как на некоего мессию, способного изменить ход событий не только в Италии, Венгрии и в любой иной союзной стране, но и в целом весь ход войны. Просто пока еще он не получил соответствующего приказа фюрера. "И никаких псалмопений по этому поводу, никаких псалмопений!"
Расчувствовавшись, фюрер лично вручил ему Золотой рыцарский крест и присвоил чин оберштурмбаннфюрера, то есть подполковника войск СС. Так, с Золотым рыцарским крестом на груди и с наспех прикрепленным еще одним плетеным квадратом на левой петлице, Скорцени и прилетел к упрятанной в скальный массив подземной базе "Нордберг".
– Вы все еще здесь?! – прогромыхал он своим слегка осипшим басом так, что командир субмарины и двое агентов, выступавших теперь под именами американцев Эдварда Грина и Джека Миллера, которые, как им и приказано было, дожидались его, сидя в кабинете начальника отдела "СД-Нордберг", – подхватились и вздрогнули. Из сообщений "Германского радио" они уже знали о беспрецедентной операции Скорцени в Венгрии и о почестях, оказанных ему фюрером, и теперь смотрели на него почти с благоговением, как на истинного диверсанта-профессионала. – Какого дьявола?!
– Нам приказано было, – попытался оправдаться Гимпель-Миллер, однако Скорцени терпеть не мог оправданий.
– Вам приказано было прибыть в Нью-Йорк и провести там такую операцию, чтобы Америка содрогнулась от ужаса, президент США на коленях вымаливал у фюрера достойные условия капитуляции своей страны, а последующие поколения диверсантов всего мира изучали бы вашу операцию "Эльстер" как классический образец действий группы диверсантов в условиях Америки. И никаких псалмопений по этому поводу, никаких псалмопений!
Отправив капитан-лейтенанта на борт субмарины, Скорцени внимательно ознакомился с поддельными документами агентов и их специальными водонепроницаемыми чемоданами, под двойным дном которых лежали десятки тысяч долларов, специальные упаковки с бриллиантами, миниатюрные фотокамеры, пакетики с чернилами для тайнописи, а также специальная, и тоже миниатюрная, радиоаппаратура.
– Уточняю ваше задание, – проговорил Скорцени, оставшись довольным снаряжением агентов. – Прежде всего вам предстоит легализоваться, затем в ваши задачи будут входить: наведение ракет на цели в Нью-Йорке, а со временем, возможно, и в некоторых других городах; сбор информации о работах американцев по созданию атомной бомбы; содействие диверсионным группам, которые будут прибывать в основном из Аргентины, в их операциях на важнейших военных предприятиях США. Явки, пароли и все прочее вы уже получили. Канал доставки денег и новейшей аппаратуры радионаведения мы наладим. Вопросы ко мне есть?
Агенты молча переглянулись и покачали головами.
– Я требую, чтобы вы работали профессионально, с соответствующими мерами предосторожности, но в то же время храбро, с выдумкой и даже с определенной долей диверсионного куража. В конце концов, вы – агенты СД, лучшей разведывательно-диверсионной службы мира, и этим все сказано. В то же время вы знаете приказ рейхсфюрера СС Гиммлера о том, что ни один сотрудник СД не имеет права сдаться противнику или попасть в его руки живым. Ампулы с ядом вы получили?
– Так точно.
– Запомните, что для вас раскусить ампулу с ядом – такое же проявление величия духа и такой же акт сохранения чести, как для самурая – харакири. Все, поднимайтесь на борт субмарины. С этой минуты операция "Эльстер" началась.
9
Звездная ночь Сардинии окончательно усмирила остатки шторма, и на море снизошла насыщенная свежестью южная благодать.
Фон Шмидт понимал, что вслед за ней, утром, над караваном появятся звенья английских или американских штурмовиков, тем не менее воспрял духом. И даже позволил себе отчитать совершенно измотанного штормом ефрейтора-эсэсовца, поднявшегося откуда-то из чрева линкора, словно из склепа, и теперь устроившегося на каком-то ящике у подножия мачты.
– Дерьмо, – благодушно изрек оберштурмбаннфюрер, имея в виду не столько послештормовые экзальтации ефрейтора, сколько усеянное звездами небо, убаюкивающую черноту моря, корабль и все прочее, что составляло понятие "этот мир". И никто в "этом мире" не смог бы истолковать, какой именно смысл вкладывал в это далеко неаристократическое словцо барон фон Шмидт.
Спросив на всякий случай фамилию ефрейтора, оберштурмбаннфюрер записал ее себе в блокнотик и, вновь провозгласив: "Дерьмо!", – отправился к себе в каюту. Он с удовольствием прилег бы там, если бы не присутствие подполковника Крона. Барон не то чтобы невзлюбил этого человека – для него невыносимым было ощущение самой близости вермахтовца. Полное невосприятие этого неврастеника, по-шутовски подергивающего правым плечом, срабатывало уже с расстояния в десять шагов.