– Кажется, все улеглось? – полуистощенно спросил тем временем подполковник. Едва линкор отошел от пирса, как он забрался в свою усыпальницу и больше не поднимался. Шторм воздействовал на него так же губительно, как и само его, Крона, присутствие – на оберштурмбаннфюрера.
– Вы все проспали, подполковник. Мы уже давно на дне.
– Несколько раз мною овладевало именно такое ощущение.
– Не наблюдаю истинно германского духа, подполковник. Море, корабль, контейнеры… – все это дерьмо. Истинно германский дух – вот то единственное… Все остальное – дерьмо!
– Как только высадимся в Генуе, следует затребовать подкрепления.
– Зачем? Нас и так слишком много. Слишком… много. Кстати, не изволите ли продиктовать мне список ваших солдат? Кажется, вы утверждали, господин Крон, что знаете их на память.
– С этим можно было бы подождать и до утра, – простонал подполковник, словно от зубной боли.
– Предпочел бы сейчас.
– Делать вам нечего, – проворчал Крон. Тем не менее тут же начал называть фамилии.
Переписав их в свой блокнотик, оберштурмбаннфюрер быстро перенес туда и список эсэсманов. Обнаружив, что забыл фамилию оставшегося на палубе ефрейтора, фон Шмидт вдруг открыл для себя, что очень скоро ему понадобится знать не только имена всех принимавших участие в доставке сокровищ в Европу, но и все, что только можно, – о самих этих людях. И твердо решил, что утром потребует от командора предоставить списки экипажей всех четырех кораблей.
– Простите мое любопытство, подполковник, но в офицерском клубе в Тунисе вас именовали дантистом. Довоенная профессия?
– Какая еще профессия? – неохотно отмахнулся Крон.
– Не родственник ли Крона, ставшего творцом знамени Третьего рейха?
– Именно потому, что этот "краснознаменщик" был дантистом, меня тоже принимают за его коллегу.
– Флаг рейха – из рук дантиста! – брезгливо процедил барон. – Дерьмо! У вас, подполковник, нет желания повернуть "Барбароссу" к берегам Сардинии и спрятать наши контейнеры где-нибудь в прибрежной отмели?
– Не дают покоя лавры Генри Моргана? – съязвил Крон. – Что вы предлагаете – захватить корабль?
– А почему бы и нет? Мы захватываем корабль. Меняем курс. Высаживаемся на пустынном берегу Сардинии, прячем золото, а сами скрываемся в горных районах острова. До тех времен, когда можно будет воспользоваться своими сокровищами.
– У меня есть только одно желание: в точности выполнить приказ фельдмаршала Роммеля. И я не желаю вести на эту тему никаких других разговоров.
– Сокровища фельдмаршала – дерьмо! – примирительно согласился фон Шмидт и, прихватив из своих собственных "сокровищ" бутылку французского вина, отправился в кают-компанию.
Блеск золота, конечно же, возбуждал его. Но еще больше возбуждало и тревожило предчувствие того, что он может уйти на дно вместе со всеми африканскими сокровищами. Уйти на дно самому – с этим он еще мог смириться. Но лечь на ил вместе со сказочными богатствами – казалось немыслимой несправедливостью.
А тем временем тревога нарастала. Шмидт не мог простить Гиммлеру его легкомыслия. Он предложил рейхсфюреру не рисковать. К чему морской караван? Троих солдат вполне достаточно, чтобы упрятать сокровища в укромном местечке мыса Эт-Тиба. От которого до Сицилии рукой подать. Причем упрятать так, чтобы следы сокровищ потерял даже Роммель. На подъезде к порту, в районе Хальк-Эль-Уэда, он со своими эсэсовцами мог увести грузовик в район мыса и припрятать в отрогах Тунисского хребта. Но Гиммлер упорно настаивает на том, чтобы тащиться с сокровищами к Альпам и припрятать их в районе ставки фюрера "Бергхоф".
Опустошив в сумрачном одиночестве половину бутылки, барон так и уснул в кресле беспечным сном разбогатевшего в мечтаниях нищего. А проснулся уже тогда, когда загрохотали зенитные корабельные орудия, а все пространство над кораблем изрыгало рев авиационных моторов.
"А ведь ты никогда не простишь себе того, что, припрятав невиданные сокровища, так и вернешься с войны разорившимся аристократом, не имеющим за душой ничего, кроме трех орденов и двух нашивок за ранение", – молвил он себе, вновь принимаясь за бутылку прекрасного вина. Все равно более защищенного места на этом "летучем голландце" ему не найти. И на палубе с его пистолетом тоже делать нечего. Так стоит ли напрашиваться на третью нашивку?
– В этот раз налетели не англичане, а американцы, – презрительно сплюнул себе под ноги командор, когда налет был завершен. – Я отчетливо видел их "темнесы".
– Какое это имеет значение? – отмахнулся барон. – "Темнесы", "спитфайтеры" … Все они – дерьмо!
– Появление американцев может означать, что и они тоже знают об операции "Бристольская дева".
– Просто они увидели германские кресты и устроили нам "ужиную охоту".
– А предчувствие подсказывает мне другое, оно подсказывает мне, что после войны америкашки начнут путаться у нас под ногами вместе с англичанами.
– Только этого нам не хватало. Американцы, "темнесы"… Дерьмо!
10
Главная ставка фюрера "Вольфшанце" располагалась недалеко от Растенбурга, в густом сосновом лесу, самим видом своим навевавшем на грустные размышления о бренности мира сего, и в дичайшем захолустье, которое только можно было себе представить.
Почему фюрер избрал для своей ставки именно эту мрачную, удручающе действующую на психику местность – этого Роммель понять не мог. Как не мог он понять и того, почему фюрер так много времени проводит здесь, теперь уже под боком у русских, почти за шестьсот километров от Берлина.
"А ведь похоже, что этот негодяй боится теперь своих германцев больше, нежели русских, – констатировал про себя фельдмаршал, когда машина, присланная на Растенбургский аэродром генералом Йодлем, начала погружаться в чащобу мрачного бора. – В центре Германии множество прекрасных мест, со здоровым климатом, хорошими дорогами и куда более близких к Берлину и Мюнхену. Но похоже, что он уже возненавидел Германию так же, как Германия, мыслящая Германия, – поправил себя Роммель, – начинает ненавидеть его".
Великий воитель пустыни знал, что, начиная с осени 1942 года, с того времени, когда началась завершающая фаза операции русских под Сталинградом, Гитлер почти безвыездно живет здесь, в "Вольфшанце", до предела ограничив круг людей, которые имеют доступ к самой ставке, а тем более – к нему.
Как бывший начальник личной охраны Гитлера, фельдмаршал Роммель прекрасно знал характер, способ мышления и повадки этого волка-одиночки. И давно утвердился в мысли, что такой человек не может, не должен возглавлять государство. Да, на каком-то этапе становления рейха он сыграл свою роль, но теперь уже совершенно ясно, что к власти должен прийти человек иного склада характера, иного способа мышления; человек, умеющий смотреть правде в глаза и реально оценивать складывающуюся ситуацию. Потому что фюрер, похоже, на это уже не способен.
Роммель пока что не афишировал своих взглядов, поэтому мало кто догадывался, что в своем восприятии фюрера он, как и многие другие офицеры и генералы, прошел путь от восхищения им и безоглядной преданности до почти полного невосприятия этого человека как личности, полководца, государственного деятеля. Особенно обострилось это невосприятие после того, как, осуществляя свою операцию "Уран", русские в ноябре 1942 года прорвали кольцо осады Сталинграда на участке 3-й Румынской армии, а затем сомкнули кольцо вокруг группировки Паулюса.
Если бы тогда фюрер позволил Паулюсу пойти на прорыв, поддержав его группировкой Манштейна и ударами авиации, а также наладил эвакуацию окруженных по воздуху, многие из тех 330 тысяч солдат, которые затем погибли или попали в плен, могли быть спасены.
Но в ответ на все просьбы Паулюса предоставить ему свободу действий Гитлер требовал от него во что бы то ни стало взять Сталинград, что было чистым безумием. На том же основании Гитлер запретил Паулюсу капитулировать. А когда уже даже не дни, а часы группировки были сочтены, фюрер оповестил Германию "Сводкой Верховного командования" собственного сочинения, в которой утверждалось, что германские войска "вгрызлись в Сталинград" и по-прежнему удерживают город.
Роммель потому так болезненно и воспринимал крах войск фельдмаршала Паулюса, что точно так же фюрер поступает сейчас и с его собственной группировкой. Он прекрасно понимал, что его группу армий "Африка" ждет такая же судьба, какая совсем недавно, 31 января, постигла и сталинградскую группировку.
Преодолев три поста, уже на первом из которых пришлось расстаться со своим личным оружием, Роммель наконец предстал перед "зоной безопасности № 1", за оградой которой находился бункер фюрера. Фельдмаршал знал, что какое-то время Гитлер обитал в одном из деревянных коттеджей, однако после Сталинградской катастрофы, опасаясь налетов авиации, он перебрался в огромный бетонный бункер, где занимал три небольшие комнатки, одна из которых была превращена в служебный кабинет.
– Это хорошо, что вы прибыли, Роммель, – встретил его начальник личного штаба фюрера генерал Йодль. – Гитлер уже спрашивал о вас. Фюрер глубоко переживает по поводу положения дел в Африке, которое очень напоминает ему ситуацию, существовавшую до конца января под Сталинградом.
Роммелю знакомо было это выражение Йодля: "Фюрер глубоко переживает" – которое всегда обозначало одно и то же: "Фюрер крайне недоволен…"
– А как вы считаете, генерал, после Сталинграда фюрер сделал надлежащие выводы, чтобы не допустить такого же разгрома в Африке? Разве начальник Генштаба сухопутных войск Гальдер не предупреждал фюрера, что армия не в состоянии наносить сразу два удара на юге России: в направлении Сталинграда и в направлении Кавказа? При этом Гальдер благоразумно предлагал сосредоточить все силы на Сталинградском направлении, а после взятия этого города выработать новый план наступления. И чем это кончилось? Тем, что фюрер отстранил Гальдера от должности и пришел в такую ярость, что все побаивались, как бы для бывшего начальника Генштаба дело не кончилось разжалованием и трибуналом.
Они встретились взглядами. Йодль молчал. Роммель понимал, что генерал согласен с ним и поддерживает его, но "штабная молва" уже донесла до "африканца", что отношения между Гитлером и Йодлем накалились до предела. Фюрер отправил его с инспекционной поездкой на Кавказ, дав задание выяснить, почему войска развивают наступление в сторону Грозного, к залежам нефти.
Реальное положение дел на этом фронте настолько поразило начштаба, что, несмотря на всю свою прирожденную осторожность, он решился обрисовать фюреру реальную картину того, что в действительности происходит у подножия Большого Кавказского хребта.
Непонятно, что ожидал услышать от него фюрер и ради чего он посылал своего начштаба на фронт, но, выслушав доклад Йодля, Гитлер пришел в такую неуемную ярость, что выставил его из своего кабинета, а вскоре объявил, что намерен отстранить от занимаемой должности. И, наверное, отстранил бы, но, как оказалось, на место Йодля он метил назначить… фельдмаршала Паулюса!
Но так уж случилось, что Паулюс сдался русским за двое суток до своего нового назначения; утверждают, что на столе Гитлера уже якобы лежал соответствующий приказ. Правда, одного никто не мог понять: каким образом фюрер собирался доставить Паулюса из какого-то холодного сталинградского подвала, где размещался к тому времени его штаб, в свою ставку "Вольфшанце".
Капитуляция Паулюса настолько выбила Гитлера из привычной штабной колеи, что на какое-то время он попросту забыл об идее отстранения Йодля. А теперь то ли смирился с его присутствием в ставке, то ли, впадая в маниакальную подозрительность, никак не мог подыскать ему достойной замены.
Как бы там ни было, а вечно осторожничавший Йодль теперь стал еще более осторожным, вот почему, внимательно выслушав Роммеля, он лишь повторил то, что Лис Пустыни уже слышал:
– Как я уже сказал, фюрер глубоко переживает по поводу положения дел в Африке, фельдмаршал Роммель. Поначалу он планировал выслушать ваш доклад на заседании штаба, но сегодня утром решил принять вас в своем кабинете в бункере и поговорить наедине. Я уже доложил адъютанту фюрера о вашем прилете; он заверил, что фюрер с нетерпением ждет вас.
11
Бункер предстал перед Роммелем таким, каким он и должен был предстать: мрачновато-влажным, с запахом прелости, плесени и еще чего-то такого, что присуще только огромным подземельям. Прежде чем спуститься в него, фельдмаршал поинтересовался у генерала Йодля, часто ли случаются авианалеты на ставку, на что тот пожал плечами и сдержанно, однако достаточно иронично, ухмыльнулся:
– За последние два месяца ни одной попытки прорваться сюда русские не предпринимали. Так, несколько разведывательных полетов над окрестностями…
– Ни одного налета на ставку?!
– Порой мне кажется, что они знают, как ведет себя Гитлер, и демонстративно игнорируют его бункер – мол, зачем зря терять самолеты? Есть объекты поважнее.
"Тогда какого дьявола он забился в эти казематы?! – изумлялся Роммель, уже переставая реагировать на приветствия расставленных по нишам часовых, которых тоже было здесь непростительное множество. Притом, что каждый эсэсовец спасительно нужен был сейчас там, в боях. – Что ему здесь делать? И вообще, до какой стадии деградации должен доходить главнокомандующий войсками, чтобы за сотни километров от линии фронта, имея такую мощную охрану, еще и загонять себя в подземелье?! Что-то здесь не то, – говорил себе Великий воитель Великой пустыни, – что-то не то!"
Адъютант впустил Роммеля в кабинет, когда самого фюрера там еще не было. Роммель осмотрелся: голые, отсыревшие бетонные стены, дешевенькие столы и стулья, огромный сейф и небольшая полка, на которой книги и какие-то бумаги валялись в полном беспорядке.
"И это кабинет фюрера!"– покачал головой фельдмаршал.
Но еще больше он ужаснулся, когда в проеме двери, ведущей в соседнюю комнату, показалась согбенная фигура самого Гитлера. Роммель, естественно, слышал о том, что в последнее время фюрер сильно сдал, но даже представить себе не мог, насколько удручающе это проявлялось: согбенная спина, по-старчески опущенные плечи, посеревшее, испещренное морщинами, изможденное лицо, выцветшие водянистые глаза…
– Здравствуйте, Роммель, – едва слышно пробубнил вождь нации и впервые за все время их близкого знакомства не подал ему руки. – Садитесь.
Фельдмаршал давно сел, а фюрер все перекладывал на столе с места на место какие-то бумажки, так ни разу и не встретившись с Роммелем взглядом.
– Что у вас там происходит, Роммель? – нарушил он молчание уже тогда, когда, казалось, совершенно усыпил бдительность фельдмаршала. – Почему мы проигрываем сражение за сражением? Почему отдали противнику почти всю территорию, которую еще недавно контролировали?
Обвинение было настолько серьезным, что фельдмаршал понял: спасти его может только очень уверенная наступательная тактика.
– Я мог бы ответить очень кратко: группа армий "Африка", которую вы поручили мне создать и возглавить, до предела истощена. Многие части потеряли до половины своего личного состава. Не хватает танков, почти нет авиации, очень мало зенитных орудий, в силу чего мы почти полностью уступили англичанам свое былое господство в воздухе. Многие части давно следовало отозвать на отдых и переформирование. Противник значительно превосходит нас в численности и в техническом оснащении. Он постоянно получает свежие подкрепления и располагает сейчас достаточным резервом для развития любого наступления, а также на случай нашего прорыва.
– Но у этого противника нет нескольких сотен километров Восточного фронта, который съедает все мыслимые людские и технические ресурсы, – затравленно как-то пробубнил Гитлер, всем своим видом демонстрируя вселенскую усталость от всего: от военных сводок, требований своих штабов, жалоб, амбиций и бездарности командующих; от высказанных и невысказанных, но подразумеваемых упреков.
Этот человек не зря загнал себя в подземелье ставки. Судя по всему, психологически он давно уже чувствует себя затравленным, истощенным, загнанным в казематы, в подземелье, в саму безысходность своей собственной судьбы.
– Я это знаю, – как можно тверже заверил его Роммель и положил перед Гитлером несколько скрепленных листиков с отпечатанным на пишущей машинке текстом.
Гитлер взял доклад, повертел в руке, но так и не решившись полистать его, отложил в сторону от себя, подальше от глаз.
– Все мы очень надеялись на вас, Роммель, – тихим, слегка дрожащим голосом произнес тот, чей голос не раз заставлял трепетать миллионы людей. – Сводки, которые мы раньше получали из африканского театра боевых действий, способны были затмить любые неудачи на Восточном фронте. Разве не так?
– Вы правы, мой фюрер.
– Тогда объясните мне, что там произошло.
– Ситуация в Африке резко изменилась. Причем довольно давно, о чем я множество раз информировал штаб Верховного командования и лично вас. Правда заключается в том, что на севере Африки теперь иная ситуация. И настало время трезво взглянуть этой правде в глаза.
– Мы все надеялись на вас, Роммель, – с каким-то детским упрямством вторил сам себе Гитлер, словно рассчитывал, что в конце концов Лис Пустыни передумает и предоставит ему доклад совершенно иного содержания, в котором все будет выглядеть так же лучезарно, как и во времена африканских побед Роммеля.
– У вас в руках мой самый краткий, но тем не менее достаточно подробный доклад о действиях Африканского корпуса в течение последних шести месяцев; характеристика его частей, а также других частей и соединений группы армий "Африка", хотя, замечу, группой армий это соединение можно назвать только условно.
Гитлер во второй раз взял листики, подержал их на весу и вновь переложил подальше от себя.
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы ознакомились с моим докладом, – молвил Роммель, – тогда наша беседа была бы предметнее.
– Не сомневайтесь, Роммель, я очень внимательно с ним ознакомлюсь, – все так же полувнятно пробубнил Гитлер, однако на сей раз в словах его уже улавливалась некая угроза. – Только со временем. А пока что скажите мне правду, Роммель: там, в Африке, что, действительно ничего уже нельзя изменить?