– Мы держались в этих чертовых песках, сколько могли, – нервно отреагировал генерал-фельдмаршал. – Каждый солдат, провоевавший в тех адских условиях, достоин Железного креста. Но теперь нужно срочно ликвидировать все наши плацдармы в Северной Африке, временно оставив только один, на северо-востоке Марокко. Людей и технику из этих плацдармов следует срочно эвакуировать: часть – в Марокко, часть – в Италию. А затем приняться за эвакуацию марокканской группировки. Если до начала июня мы не сделаем этого, то бессмысленно погубим в Африке еще сотни тысяч людей.
Прежде чем как-то отреагировать на этот план, фюрер приказал адъютанту пригласить к нему Кейтеля и Йодля. Фельдмаршал хотел было предупредить фюрера, что Кейтель в Берлине, но вовремя спохватился, поскольку буквально через минуту начштаба Верховного командования уже стоял перед фюрером. При этом командующего "Африкой" Кейтель демонстративно не замечал. Вслед за ним появился и Йодль.
Фюрер поднялся, только теперь вынудив подняться и Роммеля, и дрожащими руками долго пытался застегнуть верхнюю пуговицу на своем френче, однако, так и не справившись с этой непосильной сейчас задачей, оставил ее в покое.
– То, что вы предлагаете, Роммель, – наконец произнес Гитлер то, что ему обязательно захотелось произнести в присутствии двух начальников штабов, – для нас – для штаба, для вермахта, для германского народа совершенно неприемлемо. Вы упорно предлагаете начать немедленную эвакуацию наших частей из Северной Африки…
– Для начала, позволю себе уточнить, – молвил Роммель, – следует эвакуировать части из нескольких наших плацдармов-анклавов.
– Для нас это, Роммель, совершенно неприемлемо, – повторил Гитлер. – Наши войска останутся в Африке, чего бы нам это ни стоило. Мы подбросим туда несколько свежих дивизий и разовьем наступление по направлению на Бенгази и Триполи, чтобы вернуть себе все побережье, вплоть до Александрии. Тем самым мы заставим англичан и их союзников перебрасывать туда все новые и новые части, отвлекать значительное количество техники и авиации, которые они могли бы использовать на европейском театре действий.
Излагая все это, Гитлер приблизился к приставному столику, на котором лежала карта Западной Европы и Северной Африки, и, войдя в раж, несколько минут разглагольствовал об исторической миссии германского народа в деле колонизации Северной Африки, благодаря которой постепенно удастся германизировать все Средиземноморье, превратив само Средиземное море – в море, свободное от вражеских кораблей, на котором будут господствовать только военно-морские силы Германии и вспомогательный союзнический флот Италии.
Роммель взглянул на Кейтеля и Йодля. Он не знал, как эти генералы вели себя в подобных случаях наедине с фюрером, но теперь оба они стояли, опустив глаза. Они, ясное дело, давно привыкли к подобным словесным излияниям Гитлера, но даже всем генералитетом осмеянный "Кейтель-Лакей-тель", и тот, как профессиональный военный, чувствовал себя в эти минуты по-идиотски. Ибо выслушивать подобный бред, тем более изо дня в день, это, конечно же, было мучительно.
– Вот почему, – наконец решил завершить свои военно-морские грезы Гитлер, – мы заявляем вам, Роммель, что никогда не согласимся с вашим планом сдачи врагу германских позиций на севере Африки.
– Очень жаль, – нашел в себе мужество ответить Роммель, хотя понимал, что тотчас же может накликать на себя яростный гнев вождя нации. – Если бы вы приняли его, мы могли бы спасти как минимум сто тысяч своих солдат, которые понадобились бы при защите территории уже самой Германии, а возможно, и при защите Берлина.
Гитлер медленно поднял голову и почти с ненавистью взглянул на Роммеля.
"… Вот на этом твоя военная карьера и завершилась, – с тоской подумал Великий воитель пустыни. – Уж этого Гитлер тебе не простит".
Однако фюрер не взорвался порывом артистической ярости, как это он обычно делал в подобных случаях. Еще несколько мгновений он выжидающе смотрел на некогда лучшего из своих полководцев, затем молча вернулся за свой стол и сел, не предложив при этом стульев своим генералам.
– Как вы считаете, Кейтель, мы должны эвакуировать наши войска из Африки? – спросил Гитлер после умопомрачительной паузы. – Позволительно ли нам делать это?
– Никак нет, мой фюрер. У нас там еще много сил, а посему, при надлежащем обеспечении боеприпасами, мы попытаемся…
– Достаточно, Кейтель, – поморщился фюрер, – достаточно, и так все ясно.
Йодль в это время напрягся, ожидая, что фюрер пожелает выслушать и его мнение, однако вождь счел это лишним, предоставив начальнику своего личного штаба роль безмолвного статиста.
И только теперь Роммель понял, зачем Гитлеру понадобилось приглашать на концовку своего разговора с командующим "Африкой" двух начальников штабов: он стремился превратить их в соучастников очередного преступления. Свое нежелание спасать сотни тысяч солдат он хотел преподнести потом как решение, вызревшее у него совместно с начальниками штабов, а значит, в нужное время переложить всю ответственность за бессмысленное "африканское жертвоприношение" на эти штабы.
– Вы, Роммель, слышали наше мнение. Ваш план отклоняется. Решительно отклоняется. Мне известно, что в последнее время вам серьезно нездоровится. Ваше здоровье, очевидно, сказывается и на ваших фронтовых делах. Поэтому я запрещаю вам возвращаться в Африку. Нам дорого ваше здоровье, Роммель. Оставайтесь в Германии и основательно подлечитесь.
– Как прикажете, мой фюрер, – поиграл желваками Роммель.
Фельдмаршал обратил внимание, что приказа о его отстранении от должности командующего группой армий не прозвучало, следовательно, и в этом случае фюрер явно схитрил. Он приказал командующему африканской группировкой отдохнуть и подлечиться. Что в этом странного? Обычная забота о здоровье одного из лучших полководцев рейха.
Впрочем, Роммеля такая позиция пока что вполне устраивала. А там время покажет; возможно, фюрер успокоится и уже через две недели предложит вернуться в Африку. Аналогичная ситуация уже возникала в прошлом году. Тогда, в начале октября, фюрер тоже позволил ему подлечиться, а уже 24 октября отозвал его из отпуска и приказал отправляться в Африку.
Тем временем Гитлер подошел к сейфу, долго рылся там, пока наконец не извлек то, что ему нужно было, и вновь вышел из-за стола.
– Несмотря ни на что, генерал-фельдмаршал Роммель, я помню о ваших заслугах перед германским народом, перед рейхом. Поэтому я награждаю вас "Рыцарским Крестом с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами", то есть орденом, достойным великого полководца.
Как только фюрер вручил ему "Рыцарский крест", все три генерала вскинули руки в приветствии: "Хайль Гитлер!"
– Больше я вас не задерживаю, – тотчас же потерял интерес к ним фюрер.
Когда они вышли в приемную, Йодль сразу же, тепло и искренне, пожал Роммелю руку.
– Вы – мужественный человек, фельдмаршал, – сказал он. – Поздравляю с наградой, которую вы заслуживаете, как никто иной из наших фельдмаршалов. Это мое твердое мнение: как никто иной! Позвольте, я помогу вам прикрепить этот орден, для меня это честь.
Кейтель иронично взглянул на обоих, процедил: "Поздравляю, Роммель. А что касается фюрера, то он, как всегда, непредсказуем", – и вышел.
Начальник штаба Верховного командования вооруженными силами явно рассчитывал на совершенно иной финал встречи Гитлера с Лисом Пустыни, которая должна была, по его мнению, завершиться более бурно и уж ни в коем случае никаких наград не предполагала. В то же время он по-своему оправдывался перед Роммелем, давая понять, что фюрер попросту дезориентировал его относительно своих намерений, ибо в беседах с ним тет-а-тет звучали совершенно иные оценки и просматривались совершенно иные решения.
Уже возле штабного коттеджа Роммель неожиданно наткнулся на торопливо осматривающегося министра пропаганды Геббельса, который, судя по всему, только что прибыл в ставку.
– Вы побывали у фюрера, фельдмаршал? – близоруко присматривался он к поблескивающему бриллиантами "Рыцарскому кресту", единственной награде на маршальском мундире Роммеля.
– Имел честь.
– Об этом можно догадаться по награде, с которой я вас поздравляю. Германская армия давно гордится своим непобедимым фельдмаршалом Роммелем.
– В большей степени благодаря не моим военным, а вашим пропагандистским заслугам, – молвил Роммель.
Геббельс явно уловил в его словах иронию, однако не подал виду.
– Каждый вносит свой вклад в создание великого и величественного Тысячелетнего рейха, господин фельдмаршал. И на всякий случай напомню, что еще древние рыцари говорили: "Какой смысл сотворять подвиги, если о них никто не узнает?" Вот почему они так заботились о том, чтобы вместе с отрядом рыцарей в поход шли и рыцарские трубадуры. Так вот, моя цель служения Германии в том и заключается, чтобы народ знал своих героев и вечно помнил их подвиги. Если считаете, что я не прав, упрекните меня.
– Вы – мудрый человек, господин Геббельс. А главное, вы – человек на своем месте.
– Вот видите: минутная пропаганда, и из непобедимого фельдмаршала Роммеля, воспетого рыцарским трубадуром Геббельсом, вы превратились в славного трубадура Роммеля, воспевшего подвиги непобедимого рыцаря Геббельса.
– Так оно и получается, – впервые за этот день улыбнулся Роммель.
– А вы в течение стольких лет непростительно недооценивали пропаганду, фельдмаршал Роммель.
– Наоборот, в течение стольких лет я постоянно думал о том, что каждый второй мой солдат, который погиб в песках Ливийской пустыни, достоин талантливой рыцарской саги.
– …Каждая из которых будет начинаться словами: "…А еще, как утверждает Геббельс, служил в Африканском корпусе непобедимого фельдмаршала Роммеля славный рыцарь Мюллер или Шмидт…" Но это из области шуток. Если же коснуться серьезных вещей, то приходится констатировать, что наш фюрер, – дипломатично сменил тему Геббельс, – по-прежнему слишком много времени проводит в своем бункерном подземелье. И это не может не тревожить меня, фельдмаршал.
– Да, сейчас он тоже у себя в бункере.
– Вы знаете, Роммель, просто трагично, что фюрер так отгораживается от действительности и ведет такой нездоровый образ жизни. Он почти не бывает больше на свежем воздухе, сидит в своем бункере, размышляет и принимает решения, которые очень часто вступают… в некоторые противоречия с реальным положением вещей. Я не прав?
– Выскажите эти свои соображения фюреру, доктор Геббельс. Хотелось бы мне видеть его реакцию на ваши слова.
– Вот именно, Роммель, вот именно! – уже на ходу согласился с ним Геббельс, поспешливо направляясь ко входу в бункер.
12
– Теперь все понятно: это еще там, в Тунисе, сработала английская разведка, – сплевывал командор сгустки жевательного табака. – Авиация британцев преследует нас от самого мыса Карбонара. Можно подумать, что, кроме нашего конвоя, ни на море, ни на суше у англичан не осталось ни одной достойной мишени.
– И все же каждая миля приближает нас к Генуе.
– Или к небесам.
Барону было понятно настроение командора. Ведущий эсминец ушел на дно еще у южной оконечности Сардинии. Замыкающий бежал к берегам Тосканы, уводя за собой английскую подводную лодку. И кто знает, удалось ли ему уцелеть? Сам "Барбаросса" получил две бортовые пробоины и несколько палубных повреждений. Двенадцать моряков и часть солдат охраны погибли или были ранены. Не лучше обстояли дела и на линкоре "Рюген".
– На траверзе – остров Эльба, – доложили командору по переговорному устройству.
– Французов это, возможно, обрадовало бы, – зло сплюнул Аугштайн. – А нам нужно продержаться до темноты. – Он почти с ненавистью взглянул на зависшее справа по борту непогрешимо-беззаботное солнце и, нервно сжав кулаки, прошелся по мостику. – Второго такого налета мы попросту не выдержим.
– Но его может и не последовать. Дело идет к вечеру.
– Они не успокоятся, пока не убедятся, что от нашего конвоя остались только спасательные круги на воронках.
– Слева по борту скоро откроется мыс Капо-Бьянко. Если англичане угомонятся, к ночи мы сможем подойти к берегу и подремонтироваться.
– У нас нет для этого времени, – резко возразил Шмидт. – Ночь должна быть использована для перехода к Генуе.
– Тогда надо было позаботиться о прикрытии с воздуха, оберштурмбаннфюрер! – вспылил командор. – Как вы могли отправлять такой груз, не позаботившись ни о субмарине, которая отгоняла бы английские подлодки, ни о парочке истребителей, которые встретили бы нас хотя бы здесь, у Тосканского архипелага?
– Позволю себе заметить, командор, что я не распоряжаюсь ни подводным флотом, ни люфтваффе, – незло огрызнулся фон Шмидт. – И вообще, все, что здесь происходит, – это дерьмо. Подводный флот и люфтваффе – тоже дерьмо. Эту ночь мы еще продержимся, а на рассвете вызовем суда поддержки и авиацию.
Он хотел добавить еще что-то, но в эту минуту взвыла корабельная сирена, и командору вновь пришлось объявлять воздушную тревогу. Наблюдатели доложили, что с юго-запада подходят два звена штурмовиков.
– Еще полчаса ада, – молитвенно взглянул на небо командор, – и морское дно предстанет перед нами раем.
Он оказался прав: английские пилоты действительно устроили им настоящий ад. Были мгновения, когда не привыкшему к морскому бою оберштурмбаннфюреру хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось, пусть даже вознесением на небеса через морское дно. Мысленно он уже поклялся, что никогда больше нога его не ступит ни на один корабль. Осталось только эту клятву осуществить.
Тем временем ничего не менялось: корабль все еще оставался между дном и поднебесьем, а британские пилоты, потеряв одну машину сбитой, вели себя еще более нагло.
В последнем сообщении, которое поступило с борта "Рюгена", говорилось: "Получил множественные повреждения. Тону. Разрешите уйти в сторону материка". И командору ничего не оставалось делать, как ответить: "Разрешаю".
А еще через несколько минут "Рюген" скрылся за каким-то необитаемым скалистым островком.
Сам же "Барбаросса" продолжал идти на север, стараясь поскорее приблизиться к спасительному мысу Капо-Бьянко. Когда появившиеся в небе два немецких истребителя приняли огонь на себя и распугали англичан, линкор уже еле держался на плаву. Его аварийные насосы работали, как захлебывающиеся легкие утопающего.
– Мы-то со своим золотом-серебром, командор, и на мели с пробоинами продержимся. Но если волны начнут омывать полотна великих мастеров, покоящиеся в трюмах "Рюгена", вместо одного из погибших полотен Гиммлер пришпилит к стенке своей виллы меня, – мрачно подводил итоги этой схватки оберштурмбаннфюрер фон Шмидт, при всей своей осторожности умудрившийся получить легкое осколочное ранение в предплечье. – И самое страшное, что он будет прав.
– Сейчас не время предаваться философствованиям. Лучше думайте, как поступим с грузом, господин оберштурмбаннфюрер. До Генуи мы теперь не дойдем – это уж точно. Оставлять его на корабле тоже опасно: если мы продержимся эту ночь на плаву, утром англичане нас добьют. Выгружать контейнеры на берег? Опасно. Насколько мне известно, в этом районе партизанят "деголлисты". Уж они-то обрадуются.
– Мы опять оказались в дерьме, – констатировал Шмидт. Однако командора ответ не удовлетворил. Он чувствовал свою ответственность за груз и требовал решения.
– С Берлином, а тем более – с "фольфшанце", где может находиться сейчас Гиммлер, нам не связаться, – напомнил он барону. – С фельдмаршалом, воюющим где-то в пустыне, – тем более.
Шмидт прошелся по слегка накрененной от перебора воды в отсеки палубе и, вцепившись в поручни, несколько минут напряженно вглядывался в видневшуюся вдалеке гряду подводных скал.
– На чем мы сможем доставить наши контейнеры туда, в промежутки между скал?
– Для баркаса они слишком тяжелы. Но море спокойное. Можем поставить их на плот, в основании которого будут два баркаса. Словом, я прикажу соорудить плот.
– Штурман обязан будет очень точно обозначить на карте места, в которых мы затопим контейнеры. А припрячем мы их в разных местах, сориентировавшись по скалам.
– Только не у подножия самих скал – слишком приметные ориентиры, – посоветовал командор. – К тому же к ним легко можно будет подступиться.
– Тоже верно. Подвели вы меня, командор. Линкор! Конвой! На что я полагался? Не корабли, а дерьмо!
– Ваши великосветские манеры, барон, общеизвестны, – сдержанно парировал командор, смачно сплевывая себе под ноги сгусток жевательного табака. – Следует ли демонстрировать их при каждом удобном случае?
13
Очередную радиограмму от своего американского агента Гимпеля, представавшего перед американской полицией в роли бизнесмена Джека Миллера, Скорцени читал уже в машине, которая увозила его на военный аэродром.
Сообщение оказалось тревожным: коллега Гимпеля агент Колпаг исчез! Его нет уже в течение недели. Гимпель не спешил сообщать об этом, рассчитывая, что коллега отыщется, но слежка, которую он установил за местом обитания Колпага, показала: тот действительно исчез и, скорее всего, оказался в руках сотрудников Федерального бюро расследований. Косвенно это подтверждается тем, что за местом предыдущего обитания Гимпеля теперь тоже установлена слежка.
Как сообщал Гимпель, сейчас он живет по запасному паспорту, выданному на имя, которое Колпагу неизвестно, в номере 1559 нью-йоркского отеля "Пенсильвания", в самом центре делового Нью-Йорка, где мало кому придет в голову искать его.
В подробностях этого сообщения нетрудно было уловить попытку агента Гимпеля доказать, что он не раскрыт и не работает под колпаком ФБР. Гимпель прекрасно понимал, что Скорцени сразу же пустит по его следу своего проверенного агента, и тот очень быстро все выяснит.
"Это провал! – понял Скорцени. – Да, Колпаг не знает нового имени своего коллеги, зато дал подробное описание его внешности и привычек, а главное, теперь американцам известна цель операции. И должно произойти чудо, чтобы при таких обстоятельствах в нужное время Гимпелю удалось установить радионаводящую аппаратуру в здании Эмпайр Стейт Билдинг!"
Самое поразительное, что эта радиограмма поступила как раз в тот день, на который Ракетный Барон Вернер фон Браун назначил пробный, испытательный пуск близнеца их "американской" ракеты, только без боевого заряда.
– Колпаг, черт бы его побрал! Этого следовало ожидать!..
– Простите, что вы сказали? – не понял водитель.
– Вас это не касается! – буквально взревел Скорцени. – Вы ничего этого не слышали и слышать не могли!